— Я тебя видел. Вечером как-то… На той стороне улицы. Ты в машине сидела. Я сначала удивился — чего ты тут сидишь. А ты просто сидела и курила. А потом я понял. Ты смотрела на окно комнаты Люси. И ждала, когда няня погасит свет. Ты специально не шла домой, потому что не желала видеться со своей дочерью. Знаешь, Луиза, кто ты такая? Ты просто шлюха.

Тень мадам Шевалье шевельнулась. И во двор полился бархатный тембр диктора радиостанции, вещающего о погоде. Тактичная соседка давала понять семейке со второго этажа, что она их прекрасно слышит, но не намерена из-за них лишать себя утренней свежести. Хотят скандалить, пусть уйдут в другую комнату или закроют окно. Несмотря на это, Луиза заговорила — решительно, властно, перекрывая шепот мужа-журналиста:

— А знаешь, кто в этом виноват? Ты и виноват! Ты украл у меня дочь! Ты, а не я, всегда был ей матерью! — Она выдержала театральную паузу и добавила: — Нормальные отцы приходят домой поздно!

Клер улыбнулась. Она над ним издевается, поняла она. И словно воочию увидела свою соседку — волосы взлохмаченны, из-под короткого халатика выглядывает загорелое тело, тонкие пальцы с наманикюренными ногтями мнут сигарету. Клер вдруг надоел весь этот грустный цирк с бездарными иллюзионистами и их дешевыми трюками. Она с шумом захлопнула окно и вернулась к собственным заботам.

С той минуты, как она проснулась, ее не покидало странное ощущение. Ей все чаще снился Ишида. Сегодня ночью он рисовал на стене своей гостиной какие-то загогулины, какие-то ломаные линии. Делал он это очень быстро и умело. Она наблюдала за ним со своего балкона, а он время от времени оборачивался к ней и радушно улыбался. Ей все это казалось очень забавным, так что она даже захлопала в ладоши. Чем гуще покрывалась рисунками стена, тем громче она смеялась. Что было дальше, она не помнила. Клер протянула руку за мобильником и набрала номер справочной:

— Здравствуйте! Будьте добры, я хотела бы узнать номер департамента по туризму в Тулузе.

Записанный на пленку голос поинтересовался, желает ли она, чтобы ее соединили.

— Да, соедините, пожалуйста, — вежливо ответила она роботу. — Спасибо. До свидания. — Она считала делом чести обращаться к машинам как к человеческим существам.

Через несколько звонков ей ответили:

— Департамент по туризму, Тулуза. Меня зовут Элен. Здравствуйте!

— Алло! Здравствуйте! Я хотела бы получить информацию по поводу выставки. Я не знаю, где именно она проводится. Я имею в виду выставку японской архитектуры.

Дав Клер немного послушать барочную музыку, та же девушка сообщила ей, что выставка проходит в залах городской ратуши.

— И еще один вопрос, — не отступалась Клер. — Она точно открылась в этот вторник?

Девушка проверила:

— Нет, мадам. Она открылась в прошлом месяце.

Клер нажала отбой и быстро набрала другой номер.

— Кабинет доктора Беро, добрый день!

— Алло! Говорит Клер Бренкур. Скажите, я могу попасть к Монике сегодня утром?

Секретарь заколебалась. Клер слышала, как она листает страницы записной книжки. Этот сценарий неизменно повторялся от раза к разу. Секретарь всегда подвергала сомнению срочность записи, но в конце концов перед натиском Клер сдавалась.

— В одиннадцать вас устроит?

— В одиннадцать? Отлично! До скорого.

Клер отложила телефон и принялась прибираться на кухне. Ее терзал один вопрос. Почему, как она только что неожиданно вспомнила, Ишида у нее во сне был совершенно голым?

Клер заперла дверь квартиры. Интересно, дома новый сосед или нет? Со вчерашнего вечера она не слышала сверху ни звука. Или он сова, или уходит на работу ни свет ни заря. Во дворе она поставила мешок с мусором в контейнер, спрятанный за зеленью растений, и тут увидела Антуана, Луизу и Люси, которые как раз выходили из дома. Из-за утреннего скандала, свидетелем которого она стала, ей не хотелось с ними встречаться, и она притаилась за кустами.

В эту самую минуту Поль Росетти — он же новый жилец — вышел на балкон и облокотился на перила. Он увидел молодую женщину, скрючившуюся за каким-то фикусом возле помойки, зажав между ног школьный портфель. Глазами она провожала семейную пару с девочкой, молча шагающих мимо.

— Кис-кис-кис! — закричала невидимая сверху консьержка здоровенному черно-белому коту, который как раз пристроился потереться о щиколотки Клер, решительно наподдавшей ему ногой. Кот возмущенно мяукнул и с независимым видом направился к дворницкой. Клер уже собралась было выбраться наружу, когда заметила, что вышел японец. Он открыл почтовый ящик и вынул из него небольшую стопку конвертов, которые аккуратно уложил в свой дипломат. С высоты четвертого этажа Росетти наблюдал за Клер — она выждала, пока японец не скроется из виду, и только потом покинула свое убежище. «С этой девушкой, похожей на Джин Сиберг[6], только не такой смазливой, что-то не так», — сказал он себе.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Моника запаздывала, и Клер воспользовалась этим, чтобы немного поработать. Из своего портфельчика она извлекла объемистую рукопись и четырехцветную ручку. После учебы на факультете современных языков, не принесшей блестящих результатов, и по настоятельной просьбе глубоко обеспокоенной матери она согласилась на предложение одной родственницы и пристроилась в парижское издательство переводчицей с английского. Фурора на этом поприще она не произвела, но, поскольку мать, действовавшая через все ту же родственницу, проявила завидное упорство, ее не вышвырнули, тем более что у нее обнаружился дар к ловле опечаток. Прошло время. Случайная подработка обернулась постоянной работой, и Клер стала одним из столпов издательства «Легран». Книги, корректуру которых она читала, ей не нравились. Ей вообще не нравилось то, что сегодня печатают.

Как-то вечером, когда они немножко перестарались с саке, Клер попыталась объяснить Ишиде, почему у нее зуб на французскую беллетристику — и этот зуб болит не переставая. Алкоголь всегда будил в ней злость, и эффект, произведенный рисовой водкой, оказался фатальным для темы, которой она владела с редкостной глубиной. Она заговорила с плотоядной улыбкой, и в ее речи замелькали: семьи, клубы, самокопание и всевозможные перипетии вокруг инцеста, болезней, смерти, пропавших без вести детей и прочих «радостей», от которых у нее «ехала крыша». Она постаралась объяснить ему разрушительное воздействие повествования в настоящем времени — это был один из ее пунктиков, — которое все делает обыденным и достижимым, «только руку протяни», убивает, как она выражалась, всякую пугающую странность и создает между автором, читателем и персонажами «похабную близость». Она нехотя призналась, что восхищается всего двумя-тремя авторами, в особенности одним, про которого сказала: «Высший класс — умеет пустить пыль в глаза». Иногда она сталкивалась с ним на коктейлях и церемониях вручения наград и улыбалась ему, как пораженному склерозом другу, который перестал ее узнавать.

— Вы никогда не пробовали писать? — спросил Ишида.

— Пробовала, — усмехнувшись, ответила она. — Это настолько ужасно, что сама я ни за что не купила бы свою книжку — даже в карманном издании, даже чтобы убить два часа в электричке.

Утонув в мягкости черного кожаного дивана, она вспоминала этот разговор с Ишидой, завершившийся несколько необычно. К концу вечера она вдруг принялась передразнивать знакомых писателей, воспроизводя их любимые словечки и манеру говорить. К немалому ее удивлению, Ишида аж скорчился от хохота. Потом, уже очень прилично набравшись, они слушали старые джазовые пластинки. Ее сосед обожал эту музыку, которой она совсем не знала, связывая ее в своем представлении с тесными барами, в которых толкутся шлюхи, плавают клубы табачного дыма и молодящиеся старики, опрокидывая рюмку за рюмкой, нашептывают друг другу возбуждающие сальности. Она запомнила припев одной песни, которую пел мощный женский голос: