– …знаешь, каким прозвищем меня называют за глаза? – голос Кербера звучал так, будто он всего лишь продолжает давно начатый разговор.

– Дирижер, – ошарашено пробормотал я, сам едва слыша свой ответ.

– Верно. Меня вытащили со сцены прямо во время очередного концерта и в наручниках вывели за кулисы. Идиоты! Если бы я захотел, то зрители растерзали бы их на части. Но…

Но он не осмелился надругаться над искусством, все еще висевшем в воздухе, он сам еще был им так околдован.

Чем дальше, тем больше Кребер напоминал мне монету: неизвестно, какой стороной она упадет в следующий день. Пугающий аверс, источенный реверс или встанет на ребро. Но удивительно: каким бы неустойчивым и расшатанным он ни был, ко мне всегда относился ровно, ни разу я не видел от него ничего плохого. Напротив, босс постоянно даже с какой-то навязчивостью давал мне понять, что мы одинаковые, что мы схожи. Он заставлял меня смотреть на то, что никогда не показывал другим, рассказывал о себе то, чего не знали другие, словно пытался разделить со мной тяжесть своей ноши. И если поначалу я колебался в своем к нему отношении, то время расставило все по своим местам. Иллюзии рассыпались, так и не начав собираться в доверие: то, кем он был раньше, не могло искупить то, во что он превратился сейчас.

В один из таких аверсных дней я впервые за долгое время увидел Жабу. Я и Кербер пришли в комнату, которая служила местом сбора и совещаний группировки. Огромная, практически немеблированная, она своими голыми замызганными стенами разительно отличалась от личной комнаты главаря. Здесь всюду лежал отпечаток насилия и, если присмотреться, можно было заметить недобросовестно замытые потеки крови на полу. Когда мы вошли, Иосиф уныло сидел на подоконнике. Он кивнул мне, как постороннему человеку, и затем даже ни разу не посмотрел в мою сторону.

Я не знал, что здесь намечается, но при первой же возможности передвинулся поближе к другу:

– Как ты?

Он, казалось, даже не услышал моего вопроса, скользнув по мне равнодушным взглядом. То, что это равнодушие не напускное, я чувствовал довольно ясно. Его эмоции сделались размытыми и нечеткими, настолько слабыми, что можно было подумать, будто он находится в коматозном состоянии. Кто-то словно бы накинул на него серое пыльное покрывало, и весь мир виделся ему лишь через щели его грубого тусклого волокна.

– Что они с тобой сделали?

Я не ждал ответа. Он мне его не даст, не здесь, не рядом с Кербером. Босс – единственный, у кого были способности сотворить такое с человеком.

Тем временем комната заполнялась боевиками. Они переругивались, беспрестанно курили, гоготали, пока не вошел Монах… в этот момент все разом затихли, будто кто-то обрезал им языки. Впереди себя Аарон подталкивал остролицего араба со связанными руками. Не знаю, на чем попался Бей, но жалости к нему никто в комнате, включая меня, не испытывал.

Пленник смотрел затравлено, ч угла губ свисала нитка слюны, но он не обращал внимания и как безумный поворачивался лицом в разные стороны, надеясь поймать хоть где-нибудь взгляд поддержки. Но окружающие были полны пренебрежения, отвращения и злорадства. Все знали, чем обычно заканчиваются такие показательные суды.

Внезапно араб рванул вперед, но Монах вовремя ткнул его палкой по ногам, и Бей повалился на колени перед Кербером, уткнувшись лицом в грязный заплеванный пол:

– Керб, тебя обманули! Это не я! Неужели ты поверишь этим грязным пожирателям куриного помета? – связанные руки пленника молитвенно сложили ладони. Но хозяин Олимпа никогда и ничего не прощал.

Конец трости Кербера внезапно уткнулся в зубы Бея, и араб замолк. Раскрой он рот, ему пришлось бы проглотить всю палку.

– Ты шелудивый пес, Бей. Тебе не место в псарне. Ты знаешь, что мы делаем с предателями, и все равно сливал информацию узкоглазым… Так что не смей теперь на нас тявкать! – трость свистнула и опустилась на скулу связанного, рассекая кожу.

Брызнула кровь. Кербер брезгливо посмотрел на свою палку и вытер ее о спину воющего на полу Бея.

– Радуйся, тебе выпала честь первому испытать на себе работу нашего палача. Иосиф, мальчик мой, подойди сюда, – босс протянул руку в отеческом жесте. Жаба двинулся к нему. Даже не против своей воли, потому что своей воли в полном смысле этого слова у него теперь не было. Была только воля Кербера и больше ничья.

Бей завизжал как женщина и попытался откатиться к стене, но чей-то сапог снова пнул его на середину.

– Иди суда, красавица, и что тэбэ нэ нравитса… – с ярко-выраженным акцентом пропел главарь банды.

Жаба наклонился над Беем и положил ему руку на плечо. Сперва в комнате запахло озоном.

Дальнейшего мне видеть не пришлось. Уже понимая, чем окончится дело, я плотно закрыл глаза и зажал руками уши, едва успев отгородить себя от внешнего мира, ушел вглубь, ставя бесконечные преграды, воздвигая толстенные стены, чтобы остаться наедине с собой, в темной затхлой коморке, которая, скорее всего, являлась центром моего существа.

Поначалу я подумал, что мне удалось спастись, но затем в нос ударил запах горелой плоти и половина воздвигнутых стен взорвалась, рассыпая вокруг себя каменную крошку и осколки кирпичей. Каморка зашаталась. Паленый запах становился все сильнее. Мне показалось, что я слышу далекие вопли, полные боли и страданий. Пол подо мной стал осыпаться и, как я не старался, мне не удавалось мысленно его восстановить… Я цеплялся за стены, но они были скользкими и ровными.

Затем вдруг чья-то рука легла мне на плечо, разом отсекая и мои ставшие ненужными стены, и то, что просачивалось сквозь них.

– Смотри, Инк, как мы наказываем предателей. Ты должен знать, – раздался голос Кербера прямо у меня в голове.

Я открыл глаза: посреди комнаты валялся дымящийся кусок мяса, который никак не ассоциировался у меня с человеком. Жабы нигде не было. Почему-то этот факт волновал меня гораздо больше чем то, как в банде наказывают предателей.

Кербер отпустил мое плечо, как бы предоставляя свободу действий, и я вылетел из комнаты.

Иосиф сидел на корточках в углу коридора и, закрыв лицо огромными ладонями, плакал, как ребенок. На ощупь его несчастье тоже было детским, неоформленным. Не ужас от того, что он только что убил человека, а просто ощущение, что он поступил плохо, и ничего уже не исправишь.

Я не решился подойти. Его тоже уже не исправишь, он сломан изнутри, хотя и цел снаружи.

Фрэй к тому времени стал уже одним из самых сильных боевиков в банде. Но несмотря на то, что босс поручал ему разбираться со многими делами, в доме Кербера без необходимости тот не показывался. Он как будто избегал этого места, но и хозяин его не звал, недолюбливая даже при всей его видимой полезности. В таком положении я все чаще недоумевал, почему Кербер заставляет меня находиться подле него. Я не был ему чем-либо полезен, не обладал опасным даром, да и боец из меня никудышный. Даже в моей лояльности можно было сто раз усомниться, потому что босс не способен был заставить меня сделать что-то против моей воли.

Между тем, я присутствовал при многих важных разговорах, на которых решались дела группировки и проблемы "бизнеса". Я видел то, за что другого уже давно бы спустили вниз по Стиксу. Сюда приходили разные люди: они редко что-то требовали, чаще просили. Он мало кого пускал в свою комнату, но если пускал, то этот гость непременно был крайне любопытной личностью.

Когда в комнату вошла та китаянка, я сразу понял, что она не из нелегальных иммигрантов, осевших по всей резервации. Не надо было видеть ее плечо, чтобы понять, что на нем проступают прямые линии кода. Ее походка заставляла следить за каждым движением тела, за каждой линией. К ней неумолимо влекло. Казалось, вся комната заполнилась тончайшим ароматом какого-то невиданного цветка. Она была стройной, даже хрупкой, высокой для азиатки, но было сложно судить о ее возрасте. Блестящие черные волосы закрывали поясницу, темно-синее шелковое платье струилось по полу. Стоило ли говорить, что ни одна женщина не ходила в таком виде по резервации.