— Будем считать, что подвал заблокирован, — произнёс Красевич, перерубая сапёрной лопаткой телефонные провода. — Ну что, вахмистр, на вас лестница. Очистить её до верхнего этажа. Дальше — согласно плана.

— Есть! — Григорьев козырнул и начал рявкать команды.

В зале он оставлял четверых: пулемётчиков, радиста и сержанта для общего руководства и охраны входа. Обвешанные подсумками с гранатными и запасными рожками, бойцы пошли на штурм лестницы.

Короткими очередями в два-три патрона солдаты заставили республиканцев оттянуться на второй этаж. Но сверху полетели гранаты — снятые с вооружения БЦ-4. Загрохотала серия взрывов, кроша и корёжа ступени, наполняя пространство чугунными осколками и чёрным дымом. К этому бойцы Григорьева были готовы. Укрывшись за лестницей и колоннами, они не понесли потерь. Но не успел расползтись мутно-чёрный дым, как вахмистр возглавил атаку. Теперь гранаты полетели вверх, и современные РОГ-2 с более мощной взрывчаткой и насечками на корпусе, и захваченные на улице старушки БЦ-4. Взрывы, короткие очереди 'Ворчунов', крики и мат. Штурмгренадёры продвигались наверх, сея вокруг смерть.

В это же время первый этаж дочищали отделения Рутковского, продвигаясь навстречу через залы и коридоры дворца. Одно отделение начало чистить подвал.

— Пора, прапорщик, — Красевич поднялся. — Начнём со второго этажа. Гранат не жалеть. Но если что — пулей ко мне.

— Есть! Но… — Половняк на секунду замялся. — Там ведь могут остаться гражданские, а мы их гранатами…

— Если кто и остался, можно заведомо записать их в число жертв. Выживут — хорошо, не выживут — на то и война. Мы армия, а не полиция.

Половняк молча кивнул. Раз уж все эти жандармы, гэбисты и прочие конторы допустили захват Алексеевска и дело дошло до войсковой операции, то воевать надо по-военному.

В расходящихся коридорах второго этажа царил настоящий погром. Иссечённые осколками и пулями стены, сорванные двери, трупы боевиков, удушливый дым и пыль потолочной штукатурки. Потери Григорьева — один тяжелораненый. Часть бойцов удерживают выход на третий этаж, остальные продвигаются вглубь, зашвыривая гранатами комнаты, расстреливая из автоматов редкие очаги сопротивления.

Красевич возглавил двух бойцов. Удар тяжёлым ботинком в дверь, граната, взрыв. Кувырком понизу и очереди по сторонам. Оглушённые и контуженные бунтовщики не успевают среагировать и гибнут. Кто-то пытается притвориться мёртвым, но штурмгренадёры всех проверяют штыком. Удаётся спасти какого-то клерка, палец на спусковом крючке вовремя останавливается, едва глаза различают вицмундир. Кулаком ему лоб. Пусть поваляется, вдруг чужое нацепил? В другом крыле статскому не повезло, им пытался прикрыться очумевший от взрыва революционер. Очередь прошила обоих.

Коридор, комнаты, гранаты, смена магазинов. Ещё коридор, фойе, комнаты, гранаты. Начавшие плеваться 'Ворчуны' и красные штыки. Очередь из-за угла. Штурмгренадёр сложился пополам. Злость. Боевик снова резанул из ручника — РП-43, но мимо. Боец бьёт короткими по углу, прикрывая. Три переката и Красевич уже в конце коридора. Глаза мельком замечают запылённый сапог и ручник. Две чиха 'Сичкаря', пуля в кисть на рукояти и пуля в челюсть. 'Дырокол' давно брошен, теперь в руках 'РП сорок третий'. Из двери напротив вываливается 'гражданин'. Дёргается в руках пулемёт, очередь отбрасывает республиканца обратно. Вдогон в помещение летит граната. Перекат, короткая на три патрона влево, длинная по радиусу. Кто-то хрипит за разбитым столом и пинок сворачивает ему шею. Под ногами разнесённые гранатой тела, два или три. Чёрт, теперь сапоги мыть. Никого живого, чисто.

Следующий коридор. Боец вскидывает руку. Радостные маты Григорьева. А вот и сам вахмистр.

Все бегут ко второй лестнице. Вдруг один из бойцов валится на пол и хрипит. Остальные словно пьяные. Вахмистр пытается вспороть себе брюхо. Ботинок вышибает нож из рук. Удар, Григорьев без сознания сползает по стене. С лестницы звучит выстрел. Красевич бросается туда.

На разбитом плиточном полу лежит штурмгренадёр, судя по позе — застрелился. Прапорщик сцепился со вторым бойцом, не давая тому зарезаться. Удар, боец слабеет и отключается. Половняк забирает у него нож.

— В коридор! Следи за остальными!

— Есть!

Красевич бросился наверх, дурея от бьющихся в ушах молоточков. Будто вся кровь прилила к голове! В мышцах откуда-то взялась скованность, жгучей усталостью разливаясь по телу, просящему отдыха, а лучше сна. Долгого, беззаботного сна. И так хочется взять 'Сичкарь', ведь в нём ещё остались патроны. Взять пистолет и рассчитаться с этой бредовой, нескладной жизнью…

Ну уж нет, суки!

Старушка-граната за угол, все 'рога' кончились. Грохот. Орёт в дыму закопчённый боевик, сжимая хлыщущий кровью обрубок ноги. Приклад в окровавленную рожу — затих.

На этаже тихо, внизу глухо бухают и трещат выстрелы. Или это на улице? Все двери на распашку, везде бардак и поспешные следы бегства. Труп бунтовщика в сортире. Застрелился. Странно. А может как раз логично. Шорохи и тихие голоса за дверью. С ноги по замку, дверь отскакивает вовнутрь. БЦ-4 в проём. Кажется, это ОН или ОНИ. Хорошо, что старушки остались, осколков меньше и ВВ слабее. Взрыв. У разбитого окна мертвяк. Хотя нет, рука по локоть в лохмотьях плоти, левый голень проткнут остро сломанной наискось ножкой стула. Но жив, сволочь. У стены шевеление. Под обломками книжного шкафа кто-то хрипит. Из-под груды книг и полок Красевич выдёргивает второго. У 'гражданина' из ушей кровь, на губах пена. Агония. Если пена, значит не граната его. Можно бы и на лёгкие подумать, но грудь цела. Знаем мы эти фокусы. Сам себя умертвил, мразь, 'стиратель' значит. И башку резать бесполезно, наверняка уже дебилом стал. Или как там этих называют?

А раненый в отключке. Повезло. Для него замечательный укольчик имеется в небьющимся шприце. Ну вот и ширнули, теперь можно жгуты наложить, а то загнётся ещё. Впрочем, голова-то у него не пострадала!

…Рутковский сиял как новенький медяк.

— Дворец полностью под контролем, господин поручик! Только что отбита первая атака с улицы. Похоже на разведку боем. Хотели огневые средства наши выявить. У них снайпер, бьёт по окнам. Мой пока его не выявил. Зато снял наблюдателя с собора. На колокольне сидел.

— Если удержимся до прихода наших, то задачу мы свою выполнили, — Красевич подставил макушку под струю холодной воды. В разгромленном туалете только этот умывальник уцелел. — Потери?

— Три убитых, восемь раненых. Пять тяжёлых. Лёгкие боеспособны. В строю двадцать семь. С вами и Половняком — двадцать девять.

Мало людей для серьёзной обороны, подумал Красевич. Если кавалеристов и жандармов остановят, то можно будет ждать решительного штурма. Правда, ещё юнкера должны ударить.

— Далеко наши?

— Вольногоры дошли до рынка, продвигаются вдоль Новокузнецкой, Кирилловской и Кедровой. Идут спешенными, в штурмовых группах. Жандармы продвигаются медленно, несут большие потери. Медленно идут и юнкера. Тоже штурмовыми группами. Начальник училища их бережёт. Но блокаду они прорвали и соединились с жандармами.

Красевич сплюнул и вытер лицо краем майки, попутно обдумывая положение. Дворец в осаде, под прицелом пулемётов. Кавалеристы подойдут, судя по их темпу, часа через два. И это не смотря на наличие в штурмовых группах пушек и зениток. Юнкера и жандармы вообще придут хрен знает когда, если ещё придут. А у юнкеров ведь тоже с артиллерией не слабо. Всё ж таки артучилище. Гаубицы, конечно, они из парка не вывели, а вот пушки всякие — их работа доносилась и досюда. Значит, будем сидеть во дворце. Главное, централизованное управление у бунтовщиков нарушено. А самое важное — удачный захват 'стирателя'.

— Что ещё, корнет?

— Там это… — Рутковский враз помрачнел. — В подвале нашли архивные помещения. Завалены трупами. Женские отдельно. Похоже, изнасилованы и заколоты штыками… Среди тел найден губернатор. Растерзан как… Его… если угодно, командир, сами посмотрите.