— Так она же у меня вот какая, как прямоугольный треугольник, а это, как сам говоришь, носок конька.
— Значит у вас разные почерки.
— Бухатн…иазух…
— Последняя буква не «х», ведь «х» не имеет черточки с точкой. Подожди-ка, получилось очень длинно, наверно, это не одно слово. — Шариф смотрел то на бумагу, то на буквы, переписанные Махмутом. — «И» перед «а», по-видимому, надо читать как «й». Обе буквы вместе будут «я». «Бухатн. язу…» Ага! Не «х», а — «ч»! «Бу хатны язучи»! Написано на татарском языке. «Пишущий это письмо…» Так обычно в старину начинали письмо, когда обращались к незнакомым или малознакомым людям.
Но тут ребята услышали чьи-то крики. Наверно, Пугало ругает их за опоздание. Шариф поспешно спрятал бумаги в карман.
Позевывая и делая вид, будто только что проснулись, они вышли в огород.
Пять-шесть человек шумели у дверей столовой. Первым бросился в глаза Пугало. Он махал руками и кричал. Остальные окружили его и что-то требовали.
Пугало так и не сменил грязного халата и не умывался, лицо и руки его были в копоти. Глубоко сидящие глаза старика выпучились, зрачки потускнели. На губах слюна.
— Он сошел с ума, — шепнул Шариф.
— Они хотят меня задержать и ограбить, визжал Шульц. — Ограбить хотят!
— Пауль! Пауль! — Василий Федорович обнял его. — Кто же они? Кто хочет обидеть тебя?
— Я их искал давно. Кто посмеет забрать их у меня?
Лицо Шульца было не только неприятным, но и ужасным.
Он вдруг заплакал:
— Они хотят меня задушить своими костяными руками. Не ведите меня к ним! — Он указал в сторону грота. — Боль… ш… ше я туда н… не пой… не пойду!..
Он издавал такие звуки, будто его душат. Вдруг он засмеялся, дрожа всем телом:
— Хи-хи-хи! А я, хи-хи-хи, все равно, камушки забрал себе! Ха-ха-ха!
— Держите его! — Василий Федорович достал из кармана маленький фонарик и быстро зашагал к гроту.
— Не ходи туда! Не ходи! — требовал
— Шульц. — Они все мои! Я их нашел! Мои!
Шульц хотел броситься за Василием Федоровичем. Но его держали крепко, и он не смог вырваться.
— Пустите, он хочет подговорить мертвецов, чтобы они задушили меня. Знаю я его! Он не пожалеет брата.
Теперь Шульц стремился не в сторону грота, а к двери столовой. Наконец, обессиленный, он сел на землю.
Василия Федоровича ждали долго. Очевидно, ему было нужно тщательно просмотреть неизвестную ему часть пещеры, открытую Шульцем.
Как только он вышел из грота и показался между деревьями, Шульц поднялся с земли:
— Они выгнали тебя! Не дали! Нет, они ничего не дадут тебе!
Внезапно Шульц вырвался из рук, упал перед Василием Федоровичем на колени, обнял его ноги.
— Пусти меня, Конрад! Я вернусь к матери. Выпусти отсюда! Отец перед смертью велел мне вернуться к матери.
Он настойчиво умолял Василия Федоровича и рыдал, оскалив редкие, почерневшие зубы. Слюна пенилась на его губах. Смотреть на него было противно, тошно.
Вот он несколько успокоился, встал, пощупал свою грудь и улыбнулся:
— О, я теперь богат. О как богат! У меня будут свои имения, дома, люди! Уйду я отсюда, не задерживай меня, Конрад. Мы же с тобой двоюродные братья! Пусти меня! А я буду кормить тебя еще лучше! Приготовлю сейчас тебе жареное мясо. Хорошо, Конрад?
— Держите его! — приказал Василий Федорович почему-то вдруг притихшим людям.
Но Шульц, размахивая руками, никого к себе не подпускал:
— Отец тебя самого не выпустит отсюда.
Он сумеет с тобой поговорить!
Василий Федорович на мгновенье побледнел, судорожно сжимая челюсти, и на русском языке крикнул Махмуту:
— Воду холодную принеси!
Махмут сбегал к крану. Шульц уже был пойман. Увидев Махмута, он заорал!
— Мертвец идет! Помогите! Пусть он уходит туда, где лежал!
— Не бойся! — сказал Василий Федорович
Махмуту на русском языке. Ему и в голову не приходило, что ребята понимают почти все, о чем они говорят. — Он пьян.
Василий Федорович взял у Махмута кружку. Махмут в какое-то мгновение увидел в его руке маленький блестящий предмет, из которого в кружку упала прозрачная капля.
Василий Федорович подошел к лежащему на земле Шульцу, разжал зубы, влил в рот всю кружку, затем оставшиеся на дне капли вылил на полку с рассадой капусты и пошел к крану мыть руки, заодно и кружку.
К нему подошел Максимыч, который до сих пор стоял в стороне и ни во что не вмешивался:
— Что там случилось? — он кивнул головой в сторону грота.
— Ничего особенного. Шульц обнаружил неизвестное доныне разветвление пещеры. Думаю, что это очень подходящее место для разведения кроликов.
— А это не будет лишней заботой?
— Мясо здесь никогда лишним не бывает…
— Вот мальчики будут ухаживать. — Василий Федорович улыбнулся. — Им это полезно. Только вчера уфимское радио хвалило школьников, которые ухаживают за кроликами…
Он вдруг умолк, увидев в дверях столовой фигуру уже знакомого ребятам «начальника».
— Что случилось, герр Зете? — обратился он к Василию Федоровичу. — Почему до сих пор не подается завтрак?
— Видите, мистер Рестон, — Василий Федорович показал на лежащего Шульца.
Зете… Конрад Зете, мистер Рестон, шепнул Шариф Махмуту. — Запоминай…
— Опять сердце? — спросил Рестон. — А почему его держат?
— Нервное расстройство. Психует, — ответил кто-то.
Рестон брезгливо сморщился, посмотрел на грязную одежду Шульца, пощупал у него пульс, с недоумением взглянул на неподвижное с полуоткрытыми глазами лицо Шульца, быстро расстегнул его халат, взял фляжку и приложил свое ухо к его груди.
Затем медленно поднялся и тихо сказал:
— Отпустите, больше шуметь не будет, он сделал свободной рукой движение, направленное по спирали вверх.
— Не может быть! Ведь только что…
Все собрались вокруг Шульца, потрогали его еще не успевшие затвердеть руки.
Рестон откупорил взятую из-за пазухи Шульца фляжку, вынул из нее несколько светлых камушков, достал из своего грудного кармана какую-то гладкую пластинку, провел камушком на пластинке кривую линию и воскликнул:
— Ого! Алмазы… Чистейшей воды!
Эти слова подействовали на всех как удар электрического тока. Все окружили Рестона.
— Долго она лежала в земле. — Рестон держал фляжку на ладони, словно взвешивая ее. — А камни довольно крупные: каждый из них целое состояние.
— Мистер Рестон! — взволнованно сказал
— Зете, протягивая руку. — Дайте, пожалуйста.
— Они принадлежат мне.
Рестон с недоумением отступил:
— Я не понимаю вас, Конрад Зете! Слава богу, до сих пор еще здесь никто не посягал на имущество безвременно ушедших от нас в лучший мир. Наступит время, и никто в обиде не останется: мы разделим все по справедливости.
— Мистер Рестон, вы меня не поняли. Я не собираюсь нарушать справедливость. Наоборот, я хочу быть справедливым. Я защищаю справедливость. Я требую справедливости.
— Фляжка вместе с содержимым переходит ко мне по наследству. Ставлю вас в известность, что я и покойный Пауль Шульц — двоюродные братья. Моя мать была родной сестрой отца Пауля — Отто Шульца… у него других родственников не осталось… А говорить о том времени, когда будем распределять накопленное нами, думаю, еще рановато. Но скажу, раз вы сами напомнили об этом: я буду полноправным и единственным наследником и Пауля
— Шульца, и ею отца.
Все негромко заговорили:
— Мы никогда об этом не слыхали!
— Тут что-то непонятно!..
— Даже представить трудно!
— А доказательства имеются?
Шариф и Махмут хорошо понимали, что у каждого из этих людей появилась надежда получить какую-то долю из того, что лежало во фляжке. Однако все они, кроме Рестона, держали себя нерешительно. Очевидно, Зете имел над ними власть, и его боялись.
Зете окинул всех презрительным взглядом.
— Вы хотите знать, почему мы не ставили вас в известность о нашем родстве с Паулем раньше?
— Допустим…
— По многим причинам. Скажу лишь об одной. Этого будет достаточно. В прошлые годы мы несколько раз предупреждали измену.