— А у тебя как, Варенька? Всё наладилось? Расскажи о себе. Здесь, правда, неудобно. Может, созвонимся как-нибудь при случае?

Павел Данилович молотил вздор и видел, что она не придаёт ему значения. Её пристальный взгляд начал его потихоньку одурманивать. Он почувствовал, как кровь, сгустившаяся под сердцем, разогрелась и, кажется, хлынула по новому руслу. Павел Данилович вдруг приободрился, ему почудилось, что вовсе не укатали Сивку крутые горки.

— Чего молчишь, Варюха-горюха? — Он игриво и удобнее завёл руку ей за спину — ах, какая гибкая у неё спина! — Я спрашиваю, как сама-то устроилась? Муж есть? Родители как поживают?

— Паша, ты очумел?

— А чего? Чего-нибудь не так спросил?

Если бы кто-то заглянул сейчас в их закуток, то увидел бы неприглядную картинку: пожилой мужик с покрасневшим лицом напористо тискает симпатичную девушку, которая не сопротивляется, но и не поощряет ухажёра, а вроде бы недоумевает. Павел Данилович отпустил Вареньку и заметил с некоторой обидой:

— Почему это я очумел? Ничуть. Такой же, как и был. А вот ты изменилась. Чего ты от меня хочешь?

Павел Данилович владел собой, этого у него не отнимешь, но, борясь с вернувшимся наваждением, он в действительности не понимал, почему они прячутся в этом закутке и чего она ждёт? Чтобы всё это осмыслить, ему требовалась вторая запасная жизнь. Но у него её не было.

Варенька сказала:

— Паша, ответь без кривляний всего на один вопрос. Ты любишь ли меня по-прежнему?

Павел Данилович ответил:

— А я разве раньше тебя любил?

Тут она размахнулась, чтобы влепить ему пощёчину, и это сразу вернуло бы обоих в счастливую пору Глухого Поля. Но вместо того чтобы драться, Варенька беззащитно всплакнула.

— Пашка, дурак старый, поедем ко мне. Сейчас же поедем! Ну, у меня есть муж. Да он скоро уйдёт. То есть не сегодня, а вообще уйдёт. Мы своё с ним отжили. Он мне не нужен, и я ему не нужна. Вернусь к мамочке с папочкой. А хочешь, поедем к тебе? Ну поедем к тебе, Пашенька! Я всегда теперь буду тебя слушаться. У нас с Хабилой ничего не было, честное слово. Поедем ко мне, Паша!

— Никуда не поеду, — отрубил Павел Данилович. — У меня ребёнок не кормлен.

Потом они в кафе «Метелица» сидели за столиком у окна и ели мороженое.

— А помнишь, — спрашивала Варенька, умильно улыбаясь, касаясь его руки, — помнишь, Паша, как ты врезал этому, которого мы в ванной заперли? Помнишь, как он верещал, подонок?! Ой, как ты меня спасал, надо же!.. И спас, Паша… Неужели ты всё забыл?

— Почему? — Павел Данилович позволил себе расслабиться, слава богу, все угрозы миновали, Варенька успокоилась, ничего от него не требует, только вот доедят мороженое и с миром разойдутся по домам. — Я много помню. Как мы салом на рынке торговали, а? Чудно, право… Будто в иной жизни было… А ты всё такая же. Даже краше стала, Варенька… Расскажи всё-таки про себя. Мне интересно. Кто у тебя муж? Неужели тот самый научный работник? Он мне понравился. Умный такой и собой видный. Кажется, Эдик его звали? Или Вадик? Так это он?

— Всё же не пойму, почему ты тогда слинял, Паша? Чем я тебя так уж оскорбила, что нельзя простить? Ну ладно — простить, хотя бы объясниться. Ох ты, Паша, дурной! А если бы мы не встретились в автобусе?

Павел Данилович загрустил. Не по себе ему было оттого, что Варенька некоторые его слова как бы пропускала мимо ушей и одновременно странно угнездилась на одной теме: почему он ушёл, да вот если бы мы не встретились… Разумеется, все опасности позади, но кто знает, в самый последний момент не изловчится ли она нанести ему удар в прежнюю, увы, не зажившую рану? Он избегал лишней боли. Лишняя боль могла его угробить. Он не хотел умирать.

— Варенька, ты меня прости, — решился он, — но лучше нам в этом пункте всё договорить начистоту. Ты как-то чудно спрашиваешь, почему я ушёл да зачем. Давай об этом вообще не говорить. Кто ушёл и куда ушёл. Это всё проехало. Нынче другой расклад. Ты никак не поймёшь: у меня сын, семья. Да и у тебя… Зачем нам шалости? А ты ведь, Варенька, к этому подводишь.

Она ужалила его диким, угрожающим взглядом:

— Прекрати, Паша, — предупредила жарким шёпотом. — Не строй из себя Татьяну Ларину. Это тебе не идёт. Или ты не мужик? Или я не твоя суженая? Опомнись, Пашка! Судьбу не переиграешь. Стыдно, что я тебе это говорю, а не ты мне. Да уж ладно. Изображаешь, что в старческий маразм впал? А я тебе не верю! Я тебя хорошо знаю. Ты мне все эти годы снишься. Нам друг от друга не сбежать. Ты моя добыча, я твоя. Ещё раз прошу: прекрати цирк!

Павел Данилович ей поверил. За минуту до её вспышки он во многом сомневался, теперь — нет. Она знает, что говорит. За те годы, что они не виделись, Варенька стала женщиной рассудительной и непреклонной. Она не ошибается. Они оба пропали. Они пропали в тот миг, когда он увидел её в Риге. А потом, когда катили в поезде на юг, уже не колёса под ними стучали, а разматывалась зловещая нить предназначения. Жутким ветром их сплющило друг о друга, пока ещё он брыкается, но скоро оба они смешаются в кровавое месиво. Такова любовь. Им нет спасения — ни ему, ни ей. Непонятно только, зачем другие должны страдать? Те, которые им близки, которые с ними связаны и зависят от них по нелепой прихоти обстоятельств.

Павел Данилович проглотил последний ледяной шарик из вазочки. Он за эти недолгие часы устал, как за несколько лет.

— Тебе твоего аспиранта Эдика или Вадика ничего не стоит обмишурить. Тебе никто не дорог. Но я-то не такой. Я никого предавать не буду. Тем более Ванечку. Тем более женщину, которую люблю, иными словами — Катерину Демидовну. Хоть ты тресни, Варька, а ничего уже не поправишь. Уразумей своим птичьим умом.

— Любимая женщина? Это она тебя в старичка превратила? Ты кем стал, Паша? Тебе на свалку пора… Я изменилась, но я живая. А ты? Пашенька, погляди на меня хорошенько!

Но ему не надо было её разглядывать. Варенька была такой, какой ей следовало быть. Могла убить, а могла помиловать. Ей многое дано. Но не дано ей властвовать над ним. Это её бесило. Она верно подметила: он её добыча, она — его. Кто кого первый сожрёт. Это называется любовной игрой.

— Поздновато мы встретились, Варенька. Кабы мне скинуть годков десять, а тебе их добавить, была бы из нас парочка. А так — смех один. У меня, Варенька, к перемене погоды кости ломит… Ты на меня видов не имей. Я своё отгулял.

— Лучше замолчи! — бросила почти с ненавистью. — Лучше не доводи меня… Ты что думаешь, Пашка? Ты языком потреплешь, поглумишься над девушкой — и спокойно уйдёшь к своей Демидовне? Ведь не выйдет у тебя, Паша. Ох, не выйдет!.. И не надейся.

— Какая-то ты недобрая, Варюха. Раньше я в тебе этого не замечал. Всякое было, но злости в тебе не было… Да ты бы, если Катю увидела, сразу бы всё поняла. А ещё тут и Ванечка. Нет, нам с тобой затеваться грех. Ступай себе с миром, Варя, не тревожь себя понапрасну.

Своим лукавым бормотанием довёл он всё же Вареньку до белого каления. Сначала она плеснула в него водой из стакана, но не попала: увёртлив был Павел Данилович, хотя и не молод. Тогда бедняжка потянулась к нему царапаться. Пальцы растопырила, губы раздула, вся как-то распушилась — так они и схватились на виду у всех. Варенька норовила до его глаз добраться, шипя: «Ну, погоди у меня! Запомнишь, как над невинной девушкой куражиться», а Павел Данилович, защищаясь, схватил её за плечи, собрал всю в комок, и было на душе у него празднично и тихо.

Наконец Варя угомонилась, сели опять за стол, а подошедшего на шум официанта Павел Данилович попросил не волноваться — это у них аэробика. Официант не волновался, но предупредил, что у них «ничего такого не положено».

— Раз не положено, то и не возьмём, — уверил его Кирша, а Варенька добавила смиренно:

— Ступай, милый друг, принеси, пожалуйста, кофе и ещё два мороженых.

Ты думаешь, я тебя насквозь не вижу? — спросила она у Пашуты.

— Ну и что? Изменить всё равно ничего нельзя. Чего ж ты меня раньше не любила, когда я к тебе тянулся и жилы надрывал?