Он с утра настраивался на темп, предельно сосредоточился, но все же завернул в 54-ю больницу и навестил столь чудесно ожившего отрока. Беспрепятственно проник в палату, где Витя Старцев лежал на койке у окна и читал потрепанный журнал «Огонек». Остальные пять коек в палате тоже заняты.

Климов уселся на табурет, улыбнулся мальчику, участливо спросил:

— Ну как?

Витя отложил журнал и ответил улыбкой на улыбку:

— Все нормально, спасибо. Вы кто?

У Климова не осталось сомнений, что перед ним сын того человека, из-за которого он вынужден носиться по Москве, высунув язык: тот же высокий лоб, бледность кожи, светлые глаза, абрис лица, но было и разительное отличие, сбивавшее с толку. Взгляд молодого человека светился покоем и какой-то проникновенной радостью. Невозможно было поверить, что несколько часов назад он валялся мертвый в подъезде на Гиляровского.

— Вообще-то я по поручению твоего отца. Не могу сказать, что мы старые приятели, скорее так — короткое знакомство. Меня зовут Михаил Федорович.

Юноша оживился, но лишь слегка.

— Надеюсь, папа в безопасном месте?

— Вполне, — Климов говорил так, чтобы насторожившиеся соседи не понимали его слов. — Он шлет тебе привет… Скажи, Витя, как тебе удалось воскреснуть?

— Что вы, Михаил Федорович, какое там воскресение. Я не Лазарь. Больно было, вот и вырубился. А они приняли за мертвого.

— Надо заметить, мастерски вырубился.

— С Божьей помощью, — потупился странный отрок. — Они же проткнули мне сердце.

Климов почувствовал, что испытывает к мальчику влечение, природу которого еще предстояло понять.

— Они — это Шалва со своими подручными?

— Зачем помнить их имена. Несчастные, психически нездоровые люди. Они не ведают, что творят.

— Чего добивались? Хотели, чтобы сказал, где отец?

Мальчик не удивился его догадливости.

— Вряд ли они сами знают, чего хотят. Но спрашивали именно об этом… Когда вы увидите папу?

— Сегодня вряд ли. Завтра скорее всего… Если врачи позволят, мог бы отвезти тебя к нему.

— Конечно, позволят, — обрадовался Витя, но опять как-то вполсилы. — Это было бы здорово. Мне обязательно надо поговорить с ним.

— Но как же сердце?

— О-о, пустяки. Вы воин, Михаил Федорович, верно? Вы же знаете, как это бывает. Если сразу не сдох, будешь жить.

Их взгляды слились, и Климов проглотил комок в горле. Боялся спугнуть ощущение родства, внезапно возникшее между ними. Он всегда надеялся, что настанет срок и его душевное одиночество исчерпает себя.

— Отдыхай, — Климов прикоснулся пальцами к худенькому плечу. — Я поговорю с врачом, там видно будет.

— Буду жить, — Витя не сомневался, что Климов за ним вернется. — Удачи вам, Михаил Федорович.

С врачом разговор вышел бестолковый. Сам врач был какой-то несуразный: пожилой, в грязно-белом халате, суетливый, с подозрительно прищуренным взглядом, с неуверенными движениями, — во время беседы рылся в карманах, вытаскивал пакетики с лекарствами, подносил к глазам, нюхал — и перепрятывал. Климову объяснил:

— Медикаментов в обрез. Ничего нет. Всю аптечку ношу с собой. Бывает, у больного инфаркт, таблетки валидола во всем отделении не сыщешь. Представляете?

— Куда же все подевалось? — из вежливости полюбопытствовал Климов. Как раз в этот момент врач выудил из кармана облатку импортных, видно, дорогих пилюль и ловко упрятал ее в рукав халата.

— Диво не то, — солидно растолковал, он обрадованный находкой, — что лекарств нет, а то, что больницы пока не позакрывали.

— Разве такое может быть?

— Почему нет? К этому все идет. Общество остро нуждается в публичных домах. А где взять помещения? Больницы — самое удобное место для борделей. Больницы и музеи. Опыт уже имеется, уверяю вас.

Климов улыбнулся с пониманием. Он уважал людей, которые в чудовищных условиях сохраняли чувство юмора, хотя и черного. О Викторе Старцеве врач дал такую справку. Оказывается, это не больной вовсе, никакое лечение ему не нужно. Привезли его действительно мертвым, с остановившимся сердцем, но теперь он вполне оправился и сам черт ему не брат. Входное отверстие зарубцевалось, и на сердечной мышце, как показал рентген, не осталось и царапины.

— Как же так? — удивился Климов ненатурально. — Первый раз слышу про такое.

— Ну что вы, — рассмеялся доктор, с интересом разглядывая стеклянную ампулу с отломанным горлышком. — Сейчас все эти понятия сместились — жизнь, смерть, болезнь, здоровье. Разницы уже никакой нету. В больнице вы не работали. Тут таких чудес наглядишься — душа обмирает.

— Конкретно с Виктором как объясняете?

— Никак. Был мертвый, стал живой. Ничего особенного. Значит, рано ему. Таких случаев полно. Как, впрочем, и противоположных. Прежняя медицина, на которую мы молились, оказалась липой. Человек выше биологических законов. По степени выживаемости, полагаю, он приближается к таракану.

— Так я могу его завтра забрать?

— Да хоть сию минуту. У нас настоящих больных складывать некуда, а этот так, имитация. Открою вам маленький секрет, коллега. У нас видимость одна, что больница. На самом деле обыкновенный перевалочный пункт. Улавливаете мою мысль?

— Улавливаю, — сказал Климов и откланялся. На прощание доктор, тяжело вздохнув, одарил его двумя шариками витамина С.

…Ближе к вечеру Климов, предварительно созвонясь, прибыл в банк Анкор-кредит, что на Яузской набережной. Туда велел явиться Гарий Хасимович. Они уже раньше обговорили подробности вечерней сходки на Лосиноостровской, при этом Шалва отругал его по телефону:

— Что ж ты, жопа, бегаешь по Москве, как мышь? Думаешь, поймать не могу?

— Как можно, Гарий Хасимович? Обо всем доложу при встрече.

— Давай, давай… Только не перемудри, питерец. В банке его приняли у входа двое амбалов и провели в кабинет к некоему Георгию Сергеевичу Жабину, правой руке Шалвы. Богатырь в три обхвата, но на кирпичной блудливой роже призрак неминуемого инсульта. Жабин принял гостя корректно. Усадил, велел подать чаю с закусками. Вина, правда, не дал. Предложил, пока Гарий Хасимович не подъехал, еще разок отшлифовать детали стрелки. Допрашивал бойко, умно, но Климову нечего скрывать. Он был весь в легенде, чистосердечный, наивный, азартный и мстительный.

— Не сомневайтесь, Георгий Сергеевич, — повторял он, когда пробегали очередной пункт. — Мы этого клопа нынче додавим.

Жабин согласно склонял седую голову, но было видно, что не верит питерскому шустряку ни на грош. Похоже, он был из тех людей, которые и себе не вполне доверяют. Подкинул парочку скользких вопросов:

— Правда ли, господин Волчок, будто вы на банном шухере капиталец сколотили?

Климов отродясь не слыхивал ни о каком банном шухере. Нахмурился, посуровел:

— Это так важно?

— Мир тесен, — Жабин обезоруживающе развел руками, показывая, как тесен мир. — У меня на той афере родной племяш пострадал.

— Как фамилия?

— Фамилия у него интересная — Залупончиков. А кличка — Кудрявый.

— Не знаю такого, — отрезал Климов. Перешли опять к деталям. Тут Жабин прицепился к фонарям. Он лично побывал на местности, и освещение на подъезде к стадиону показалось ему сомнительным. С одной стороны пять фонарей, а с другой — овраг, ямина бесконечная.

— Чего же здесь сомнительного? — не понял Климов.

— Ну как же, как же… Когда по дороге едешь, то как на сцене. Из оврага по фонарям лупить — одно удовольствие.

Климов зацепил из вазочки ложку липового меда.

— В чем проблема? Там же есть объезд. А в овраг посадить своих стрелков.

— Тоже верно, — обрадовался Жабин. — Но я распорядился фонари на всякий случай погасить… Скажи, Иван Батькович, верно ли, что твой школьный товарищ аж в самой Японии набирался ума-разума?

Климов не знал, бывал ли Валерик в Японии.

— Этот хорек по свету попетлял немало, — ответил он зловеще. — Но в Лосинке мы его придавим, не сомневайтесь, Георгий Сергеевич. Никуда не денется, подонок!