Дорога, неровная, в выбоинах, дожди пойдут — не проедешь, вела, петляя, под гору; когда Певунов оглянулся, то не увидел санатория. Он остановился один в ароматном, зеленом мире. «Пойду вперед — куда-нибудь да выведет тропа», — решил с некоторым даже удальством. Но хвалился напрасно. Выступившее на безоблачное небо оранжевое солнце прогрело землю, в воздухе поплыли столбы жара, и Певунов пожалел, что не надел соломенную шляпу. Он был в спортивных брюках и пестрой хлопчатобумажной рубашке. Отмахав еще с полкилометра, рубашку тянул с себя и намотал на голову. Он вспотел и постепенно начал ощущать резь в спине. Хотелось пить, в животе урчало. Открывался поворот за поворотом, казалось, не будет конца этому спуску, этим зеленым трущобам. В санатории давно отзавтракали, и Михаил Федорович, поди, лежит на постели и блаженствует в ожидании физиопроцедур. Где-нибудь к обеду он обратит внимание на отсутствие Певунова и решит, что сосед, не иначе, околачивается в парке с Ириной Савчук. Певунов ясно представил себе его осуждающую гримасу. Нет, уважаемый Михаил Федорович, мы не прохлаждаемся в парке с прелестной Ириной, увы, мы лишены этой возможности, ибо бредем незнамо куда по раскаленной дороге и скоро, наверное, обуглимся до костей. Певунов свернул на обочину и опустился на траву в тени дикой яблони. Обтер рубашкой мокрое от пота лицо и грудь и немного подремал, привалившись спиной к дереву. В ушах гудели стрекозы. Ему чудилось, что время от времени он взмахивает рукой, отгоняя назойливых легкокрылых, но на самом деле сидел неподвижно. Он знал, что теперь у него не хватит сил вернуться в санаторий и вернее идти, куда шел, вряд ли эта земля необитаема. Поблизости наверняка есть какой-нибудь хуторок, где можно напиться. Обратный путь, когда он окидывал его мысленным взором, представлялся ему бесконечной, дымящейся от солнца лентой, на которую только безумец рискнет ступить. Вскоре он побрел дальше, озираясь по сторонам, иногда сталкивая палкой с дороги особо крупные камешки. Ему мерещилось, что идет быстро, но он сильно прихрамывал и еле полз. Да и куда было спешить? Не сегодня утром начал он этот спуск, а когда-то давным-давно.

Он уже догадался, что с ним происходит нечто неизбежное, давно задуманное судьбой, и смирился с этим и с каждым шагом ощущал себя все увереннее и безмятежнее, а когда перед ним неожиданно открылись какие-то постройки — не сразу поверил глазам. «Ничего тут не должно быть! — подумал с отрешенностью бедуина. — Однако надо пойти и проверить! Вон и стадо овец пасется вдали».

От покосившегося плетня, неизвестно что огораживающего, отделился мальчик, худенький, опаленный солнцем до черноты — белая пушистая головка с яркими, синими точками глаз. Он возник из травы, точно выткался из воздушных струй. Певунов разглядывал мальчика с сомнением. Мальчик ли это?

— Ты что, пацан, за овцами приглядываешь? — спросил на всякий случай.

— Чего за ними приглядывать? Не убегут!

— Ты, значит, тутошний?

— Ага.

— А еще кто в доме есть?

— Мамка там и деда… Позвать?

— Погоди, — Певунов подошел ближе и увидел, чем занимался мальчик, прячась в траве.

Там была нора, куда он напихал веток и палки и собирался все это поджечь. Коробок спичек был зажат у него в кулачке.

— А кто в норе?

Мальчик утомленным движением отвел со лба белые лохмы.

— Может, змея. А может, и крот.

— Ты подожжешь, и кто-нибудь вылезет? — Певунову было очень интересно, он присел на корточки возле норы.

— Нет, дяденька, никто не вылезет. — Мальчик не скрывал удивления неосведомленностью взрослого человека. — У норы много других ходов. Некоторые я, конечно, законопатил, но не все. Все никто не найдет.

— Зачем же поджигаешь?

— Я их пугаю!

— А-а! — Певунов искренне обрадовался исчерпывающему объяснению.

Они познакомились. Мальчика звали Павлом, он учился в пятом классе, а здесь, у деда, они с матерью отдыхали. Вскоре Павлу надоели расспросы, он повернулся к любопытному дядьке спиной и зашагал к дому, сделав знак следовать за ним. На свой последний вопрос: откуда у него спички? — Певунов уже не получил ответа. Он стянул с головы рубашку, надел ее и пригладил волосы. Они миновали большой сарай, откуда им под ноги с визгом вылетел кудрявый песик, одно ухо у него свисало на глаз, а другое — торчало к небу. Щенок недолго радовался встрече, Павел ловко поддел его босой ногой за пузо, щенок перекувырнулся, тявкнул и без обиды удалился в тень сарая. Они подошли к обыкновенному деревянному дому о пяти углах, но с высоким богатым крыльцом, выглядевшим на доме как архитектурное излишество. Мальчик скользнул в дверь, а Певунов в нерешительности топтался внизу. Через минуту на крыльце появился седовласый старик в кедах и выцветшей футболке, на которой можно было разобрать надпись: «Спартак». Дед-спартаковец оперся плечом о косяк и какое-то время смотрел на Певунова доброжелательно-изучающим взглядом. Потом извлек из штанов очки и напялил их на нос.

— Чего не заходишь, милый человек? — обратился старик к Певунову дребезжащим голосом.

— Я из санатория, — объяснил Певунов. — Попить бы водички хотелось. Жарко очень.

— Летом у нас всегда жарко, — заметил старик философски. — А зимой бывает и холодно. Заходь в дом, гостем будешь, — он отстранился и сделал широкий приглашающий жест.

С чувством странной неловкости и опаски Певунов поднялся на крыльцо и втиснулся в дверь. Он очутился в маленькой прихожей, заваленной тряпьем, пыльной и душной. В углу — гора бутылок.

— Сымай обувку! — велел старик.

Певунов послушно снял кеды, подтолкнул их к чьим-то разношенным валенкам и бутсам и продвинулся в горницу, светлую комнату с дощатым, блекло сияющим полом. Часть комнаты была отгорожена занавеской, из-за которой торчала спинка железной двуспальной кровати.

— Садись, садись, — пригласил старик. — Сичас распоряжение отдам. — Крикнул кому-то в сени: — Эй, Маняша, двигай сюда!

Певунов опустился на диван, жалобно под ним скрипнувший и провисший почти до пола. Ступни его через тонкие носки жадно впитывали свежую прохладу этого дивана. Но это его мало беспокоило. На зов хозяина из сеней явилась простоволосая, в легком ситцевом платье женщина. Взглянув на нее, Певунов испытал нечто вроде шока. Перед ним стояла лет на двадцать постаревшая Нина Донцова. Ее это были глаза, ее улыбка, ее поза ожидания с чуть распяленными от бедер руками. Увы, подумал он, начинается бред от солнечного перегрева.

— Вы, наверное, мать Нины? — спросил он неуверенно.

— Что вы, гражданин! — весело ответила женщина. — Я Пашкина мамаша. Ничья больше. Все другие остались в городе.

Когда она заговорила, сходство с Ниной не исчезло, но как-то затушевалось ее звонким голосом.

— А как вас зовут?

— Маняша… Мария Петровна.

— Принеси-ка нам чего-нибудь попить, Маняша, — распорядился старик. — Гость из санатория, вишь, утомился с дороги, на солнышке напекло. А ты нам чего холодненького и подай.

Маняша полыхнула по комнате платьем, обдала Певунова смеющимся взглядом, убежала.

— Ишь, девка! — похвалился старик. — Пятый десяток разменяла, а все козочкой шастает. Напоминала она тебе кого, служивый?

— Да, батя. Знакомую одну из Москвы… Очень похожи, просто не верится. Я даже испугался.

Тут они представились друг другу. Старик назвался дядей Володей. За стенкой Маняша гремела склянками. Певуновым все глубже овладевало безразличие к тому, что осталось за порогом этой избы. Мысль о том, что в санатории может подняться переполох, мелькала в его голове серой тенью. Куда ему отсюда идти, коли здесь так тихо и прохладно, и Нина Донцова готовит питье. Вдобавок у него не было уверенности, что это не сон. Как-то все слишком неправдоподобно: нелепое скитание под палящим солнцем, приход сюда, перед тем разговор с мальчишкой-змееловом, который теперь загадочно исчез, зазывно торчащая спинка кровати, коричневые стены с наклеенными на них фотографиями и переводными картинками, старик Володя в очках… Впрочем, могло оказаться и так, что именно теперь он проснулся, а прежде видел долгий сон. Видится же ему, что на этом обшарпанном диване он сиживал не раз, а бывало, и полеживал на нем, задрав ноги на мохнатый валик. Что сон, что явь. Сколько раз мы возвращаемся домой, не подозревая, что вернулись, и глупо норовя уйти?