До недавнего времени я был уверен, что мои писания о доме Барнабаса у Хемпстед-роуд вместе с карикатурой на Чэмпернуна безвозвратно канули в корзину для бумаг, которая поглотила многие отвергнутые мною страницы. Но они неожиданно обнаружились, когда я искал, чем бы мне пополнить собрание своих сочинений; ломая себе голову над тем, что же включить в этот томик разрозненных мелочей, я просмотрел их и подумал, что они, пожалуй, годятся не только для чтения, по и могут принести пользу замужним дамам, вышедшим за красавцев, которых другие женщины не прочь похитить. Такие дамы, если только жизнь с ними не превращается в сплошной ад, и моют на руках все козыри и никогда не будут в проигрыше, если понимают игру и ведут ее с должной смелостью и презрением к риску.

Итак, вот несколько разрозненных сцен, место действия которых — загородная вилла, где братья Барнабасы в первые послевоенные годы предприняли свою знаменитую попытку убедить наших политических лидеров отказаться от своих устарелых партийных программ и провозгласить лозунг: «Назад к Мафусаилу».

Конрад Барнабас, биолог, ожидает в библиотеке своего брата Фрэнклина. Тотчас же входит Фрэнклин, заметно встревоженный и раздраженный. Между ними происходит следующий разговор:

Конрад. Что-нибудь случилось?

Фрэнклин. Как всегда.

Конрад. Опять Клара сбежала?

Фрэнклин. Она ушла из дому в субботу и сказала, что не желает больше со мной жить. Мой достойный шурин намерен поговорить со мной по этому поводу.

Конрад. Как! Иммеисо Чэмпернун! Неужели он сюда пожалует!

Фрэнклин. Вот именно.

Конрад. О господи!

Фрэнклин. Быть может, если ты затеешь с пим спор, он забудет о Кларе. Право, у меня нет никаких сил. Уж если на то пошло, двадцать лот я был ей примерным мужем; а теперь я порой жалею, что мы не разошлись после первой же ссоры.

Конрад. Что ж, если на то пошло, ведь и Клара была тебе примерной женой. Она хорошо ведет хозяйство.

Фрэнклин. Когда в доме хорошо ведется хозяйство, это само по себе превосходно. Но в моей жизни это отнюдь не главное. Но своему складу я человек неряшливый и беспорядочный. Мы, Барнабасы, все таковы. И ты тоже.

Конрад. Но у меня хватило ума не жениться. Ты же знал, на что идешь.

Фрэнклин. А по-моему, никто толком не знает, на что идет, когда женится.

Конрад. Вдовцы знают. И все-таки женятся снова.

Фрэнклин. Возможно, их это устраивает. Кроме того, женатый человек приобретает привычку к супружеству и уже не может жить без жены, как моряк без моря. Но всему есть предел. Я знаю одного моряка, его корабль девять раз подрывали торпедой, и все равно он снова выходил в море. Но на десятый раз он не выдержал: устроился работать в док. Так вот, Клара уже пустила в меня девять торпед. И если она намерена пустить еще одну, может оказаться, что это уж слишком.

Коирад. Не понимаю, из-за чего вам ссориться. Чем вы не устраиваете друг друга?

Фрэнклин. Если ты хочешь знать, чем я се не устраиваю, спроси у нее. А меня не устраивает, что она синий чулок.

Конрад. Ну, полно! Разве это не устарело давным-давно? Я уверен, студептки в Кембридже даже не знают, что это значит. Не станешь же ты упрекать женщину в наше время, если она развивает свой ум и стремится к образованию?

Фрэнклин. Нисколько. И никто не станет: по крайней мере, в нашем кругу. Синий чулок — это вовсе не та женщина, которая стремится к образованию или развивает свой ум.

Конрад. Что же это в таком случае?

Фрэнклин. Синий чулок — это женщина, одержимая страстью к интеллигентности и лишенная даже намека на интеллект.

Конрад. Ого! Да это уже не синий чулок: это университетский профессор. Кто от природы не способен отвлеченно мыслить, тот принимается за метафизику — и ему дают звание профессора. Кто не способен представить себе отвлеченные числа, принимается за математику — и ему дают звание профессора. Кто не способен отличить заводную мышь от настоящей, принимается за биологию — и ему дают звание профессора. И так далее. Все дело в том, что такие люди сами не отличаются от заводных мышей. Когда их наставляют, учат, пичкают сведениями из учебников, то при этом как бы заводят пружину, и они начитают действовать. Их можно не опасаться, потому что заведомо известно, как именно они действуют и когда остановятся. Но Клара не из таких. Ее никто не заводил. И она не дура.

Фрэнклин. Разве?

Конрад. Ну, по крайней мере, не в том смысле. У этих людей вообще нет ума: а у Клары очень живой, можно сказать, даже неугомонный ум. Чем она увлеклась на сей раз?

Фрэнклин. Индийскими религиями. Теософией. Йогой Перевоплощением. Кармой.[30] Чем угодно, лишь бы с Востока.

Конрад. Будь он проклят, этот Восток! Когда мы наконец начнем искать религию у себя на родине?

Фрэнклин. Аминь! Она называет Творческую Эволюцию западным материализмом, безбожием лондонских подонков и так далее, в том же духе. Говорит, что не потерпит этого у себя в доме.

Конрад. Но женщина не уходит из дома по такой причине. Из-за чего вышла ссора на самом деле?

Фрэнклин. Ах, из-за чего обычно выходят супружеские ссоры? Не из-за Творческой Эволюции, а из-за того, что я разговариваю о Творческой Эволюции с миссис Эттин и не хочу разговаривать с Кларой. Как могу я разговаривать на такую тему с женщиной, которая заявляет, что я в этом ничего не смыслю и что истина сказана в «Веданте», или в «Упанишадах»,[31] или в последнем номере «Теософского журнала», или еще в каком-то нечестивом писанин?

Конрад. Миссис Эттин? Кто это такая?

Фрэнклин. Ну… м-м… одна женщина.

Конрад. Слава богу, что я не женат и могу разговаривать о Творческой Эволюции с кем мне вздумается.

Фрэнклин. А теперь я должен буду смиренно выслушивать болтовню Имменсо о супружеской добродетели и сдерживаться.

Конрад. А зачем тебе сдерживаться? Я лично сдерживаться не намерен, так и знай.

Фрэнклин. Имменсо этим все равно не проймешь.

Горничная (докладывает). Мистер Чэмпернун. (Уходит.)

Имменсо Чэмпернун чудовищно толст и огромен, у него голова херувима и туша Фальстафа, но движения его легки и не лишены изящества. Хотя ему под сорок, волосы у него еще темные и вьющиеся. Он дружелюбен, слегка застенчив и острит столь часто, что почти всякую минуту либо радуется предыдущей своей остроте, либо предвкушает следующую. Он небрежно относится к своей одежде и внешности, что особенно заметно, когда он сказывается рядом с Фрэнклином, который хотя и разбрасывает повсюду свои бумаги, внешне сравнительно ухожен и выхолен.

Фрэнклин. Имм, тут у меня Конрад. Вы ничего не имеете против?

Конрад (опасаясь, как бы Имменсо не обезоружил его своим добродушием и благожелательностью). Пожалуй, мне лучше уйти.

Имменсо. Что вы, помилуйте. Счастлив вас видеть, доктор. (Садится на диван, который стонет под его тяжестью.)

Фрэнклин. Ну, какие у вас еще новости? Быть может, Клара решила со мной развестись, или открыла новую ролпгию, или же у вас в кармане договор о благопристойном поведении, который я должен подписать?

Имменсо. Право, я позабыл, что она мне сказала.

Конрад. Позабыл!

Имменсо. Но вот мое мнение. Мужчина — это не воздушный шар.

Конрад. Некоторые мужчины чертовски на него похожи.

Им мо не о (с добродушной улыбкой). Вас, как всякого ученого, вводит в заблуждение внешний облик. Я, например, с виду похож на воздушный шар. Воображаю, что было у вас на уме, когда вы завели разговор о воздушных шарах.

Конрад. Весьма возможно. Но разговор-то завели вы. Имменсо. Позвольте мно предложить вам опыт. Достаньте где-нибудь воздушный шар и водворите его на эту лужайку. А меня водворите на крышу. Освободите нас разом от привязи — его на лужайке, меня на крыше. Шар тотчас взовьется в небо и улетит. Я же, напротив, обрушусь на землю с сокрушительной силой и, вероятно, образую в ней порядочную выбоину. Иными словами, неизвестно, где искать шар; зато отлично известно, где искать меня. Разница весьма существенная.