Еще этот поезд называют поездом воздушных колокольчиков – потому что ранней весной пассажиры привешивают к крючкам маленькие бронзовые колокольчики, которые под набегающим ветром издают прелестный звон.
А осенью – на эти крючки вешают крохотные, сплетённые из рисовой соломы корзиночки, в которых услаждают слух своими печальными трелями домашние сверчки.
Ныне же – это поезд с печками… В середине зимы, когда дует особенно сильный ветер, снег заметает вас со всех сторон, даже снизу. По крайней мере, рассказывают, что такое бывает в районе Цугару в префектуре Аомори на северной оконечности Хонсю, где случаются морозные зимы с сильными снегопадами.
Поезда с „пузатой“ печкой в вагонах курсируют на железной дороге Цугару с декабря по март, преодолевая тринадцать миль по равнине Цугару от станции Цугару Госёгавара до станции Цугару Накасато. Эти поезда, построенные в 1858 году, оборудованы печью, растапливаемой углем, а стены и пол в них сделаны их дерева. Печи нагревают воздух в вагонах, и, кроме того, пассажиры могут жарить на них сушеных кальмаров или рисовые шарики моти.
Поезд с согревающей и дарящей ощущение уюта пузатой печкой уносит вас по стальным лентам рельс в Японию прошлого… в эпоху отважных самураев и прелестных гейш…
Однако в этот уютный, добрый, светлый мир ворвалась чёрная злоба… недаром корпус корабля убийцы был окрашен в зловещий чёрный цвет!
Когда на железнодорожном пароме „Айоба-Мару“ мы пересекали Сангарский пролив – как разбойник из чёрной чащи, на нас напал он…
Паром – нельзя спутать ни с чем. Это не броненосец, не монитор… но именно поэтому – пользуясь полной безнаказанностью, трусливо напали презренные русские пираты.
Вокруг несчастного кораблика вздымались столбы разрывов – к счастью, русские так же плохо стреляли, как они делают всё на этой земле… тупое, ленивое, злобное племя! Пора, пора цивилизованным нациям загнать руски в их вонючие болота! Ибо несправедливо, что они владеют такими огромными богатствами – золотом, серебром, углем…
Но как же, спросите вы – спасся ваш корреспондент? Его, как и других несчастных пассажиров, защитили доблестные японские моряки. Как львы, кинулись двое корабликов на огромный крейсер – и ценой своей жизни, отданной за японского императора – они обратили руски в бегство! Да, огромный черный корабль позорно бежал…
А на палубе истекали кровью жертвы подлого убийцы…
Найти и покарать мерзкого пирата! Повесить весь экипаж! Вверх ногами повесить!»…
От редакции. С прискорбием сообщаем, что это был последний репортаж нашего корреспондента, переданный им по телеграфу в Лондон. Приехав в Токио, он решил, как подобает джентльмену, принять ванну, и попытался сесть в японскую о-фуро, предварительно не вымывшись в тазике… злобные варвары забили его деревянными подошвами гэта…
…«Баммм! Баммм!» – под старинными сводами разнёсся звонкий удар колокола погибшего «Лютина»…
Перед важными сообщениями глашатай бьет в подвешенный над трибуной поднятый с морского дна корабельный колокол – один удар, если вести хорошие, и два – в случае дурных вестей. Ещё в эпоху парусного мореходства этот колокол был окрещен «колоколом рока», ибо его звон чаще всего не предвещал ничего хорошего.
Первое упоминание имени Эдварда Ллойда в письменных источниках относится к 1689 году.
Заведение Ллойда находилось тогда на Тауэр-стрит возле Темзы, в связи с чем его клиентура состояла в основном из судовладельцев, капитанов судов, банкиров и купцов, имевших интересы в сфере судоходства. Известно, что уже в 1696 году Ллойд предоставлял в распоряжение посетителей гусиные перья, чернила и бумагу; кроме того, он вывешивал на стене своего заведения рукописный листок, в котором сообщались новости о различных торговых судах – «Ллойдз ньюз».
Кстати, в 1734 году последователи Ллойда стали издавать газету «Ллойдз лист», которая выходит по сей день и является старейшей в Лондоне ежедневной газетой.
Со временем Ллойд перенес свою кофейню на Ломбард-стрит, а после его кончины, последовавшей в 1713, кофейня обосновалась на Попсхэд-аллей. К тому времени его заведение превратилось в самый настоящий частный клуб; оно полностью контролировалось клиентурой, и люди, не занимавшиеся мореходством или морским страхованием, просто не имели доступа в эту «кофейню».
Несмотря на то, что объединение в начале двадцатого века выдает ежегодно свыше 2 миллионов страховых полисов, штатные сотрудники Ллойда в память о том времени, в царствование Якова II, когда договоры о страховании заключались в кофейне Ллойда, до сих пор носят ливреи и именуются «официантами».
Ежедневно вывешиваемый перечень потерпевших бедствие судов до сих пор пишется от руки, а записи в книге учета бедствий, куда заносятся названия погибших океанских судов, все еще делаются гусиным пером.
Даже конторки, где члены Ллойда ведут свои дела, называются «креслами» – в кофейне Ллойда имелись отдельные деловые кабинеты, отгороженные от общего помещения высокими спинками кресел.
Лица, страховавшие суда и грузы, именовались (и продолжают именоваться по сей день) «андеррайтерами», то есть подписчиками, поскольку они писали свои имена и доли принимаемого на себя риска «друг под другом».
«Джентльмены из кофейни», кроме того, довольно часто устраивали аукционы, на которых продавались морские суда; такие мероприятия назывались «торгами при свече». Перед началом надбавок к объявленной цене в свечу втыкалась булавка, затем свеча зажигалась, и это служило сигналом, что пора набавлять цену; побеждал тот из торгующихся, чья ставка была последней перед тем, как из свечи выпадала булавка.
…«Овсянка, сэ-э-эр!»(От автора – я понимаю, что традиционный английский завтрак – яйца и бекон, но этот джентльмен был не англичанином, а шотландцем)
Капитан Джон Маккинтош, рыжий, краснолицый, в посеревшем от соли кителе, был давним посетителем «кофейни», и прекрасно знал традиции старого торгового зала… одна из которых гласила:«Всегда держи – покер фейс!»
Но когда он увидел счёт… его брови полезли на морщинистый лоб.
«Разгрызи меня Господь, что это?!»
«Официант» почтительно опустил голову с тщательным пробором:
«Счёт за страховую премию, сэ-э-эр…»
«Но ведь это… немыслимо…»
«Да, немного больше, чем обычно…»
«В семнадцать раз?! Это вы называете – немного?»
«Сэ-э-эр, Вы любите Киплинга?»
«При чём здесь поэзия, сожри меня акула?»
«У Киплинга есть прекрасные стихи про грозный Белый Русский Крейсер, который „свинцом и сталью“ насаждал простой и суровый закон: „НЕ СМЕЙТЕ КОТИКОВ СТРЕЛЯТЬ У РУССКИХ КОМАНДОР!“»
«Да ведь я это, не нарушаю закон… просто везу в Японию шеффилдскую сталь…»
«Ага, ага… и мне почему-то кажется, что руски это неправильно могут понять, и тогда:
Горько бросить корабль и груз – пусть их забирает черт!
Но горше плестись на верную смерть во Владивостокский порт…
Русский закон суров – лучше пуле подставить грудь,
Чем заживо кости сгноить в рудниках, где роют свинец и ртуть.
Страховое вознаграждение – не покроет убытки судовладельца… и поэтому Вы плывёте в Японию? Олл райт! Только на свой страх и риск… тем более, вот и в „Эксквайре“ написано, что руски заминировали Симоносекский пролив… не может же ошибаться британский журнал?»
… Рассказывают, что один из самураев по имени Ходзе Дзинуске захотел отомстить за убийство своего отца.
Однако он не мог противостоять убийце в открытом поединке, так как тот был сильнее и опытнее, а прибегать к услугам наемного убийцы или к убийству из-за угла не позволял кодекс Бусидо.
После долгих раздумий самурай понял, что рассчитывать на успех можно только в одном случае: если бросив вызов обидчику – зарубить его до того, как он успеет выхватить свой меч.
После длительных тренировок Ходзе осуществил свой замысел и отомстил, одним ударом рассёкши противника наполы.
С течением времени искусство мгновенного обнажения меча распространилось по всей Японии. К началу двадцатого века насчитывалось более четырехсот школ иайдо. Безусловно, каждая из них привносила что то свое в технику работы, но в своей сути они были едины: молниеносное обнажение меча из любого, даже самого неудобного положения и один, максимум два последующих удара. Никакой зрелищности. В живых оставался тот, кто это делал быстрее и точнее.