— Доченька моя! Я счастлив твоим счастьем, — шепнул он. — Весь город говорит о мужестве барышень Оласабль. Сколько добра вы сможете сделать с Гонсало, трудясь рука об руку!

Мария не нашла в себе сил разрушить отцовскую мечту. Ища облегчения своим мукам, она пошла в церковь, чтобы помолиться и попросить помощи: только Господь мог наставить ее и дать сил.

В церковь пришел и сержант Энрике Муньис, он тоже искал целительной силы, которая помогла бы его истерзанному сердцу. Девушка, которую он боготворил, с которой собирался соединить свою судьбу, оказалась бессердечной лицемеркой. Она надсмеялась над чувствами прямодушного солдата. Она была невестой другого и ни словом не обмолвилась об этом.

Увидев Марию, Энрике сначала онемел. Потом поклонился и с горечью сказал:

— Приветствую невесту Гонсало Линча и навеки прощаюсь с ней. Вполне возможно, что я не заслуживаю любви, но и обмана я тоже не заслуживаю. Ненавижу предателей!

Из прекрасных глаз Марии градом покатились слезы. Она заслужила упрек, но не заслужила боли расставания. Разве не молится она днем и ночью, чтобы расторгнуть свою несчастную помолвку?

— Энрике, я люблю тебя, — прошептала она, плача. — Мы всегда виделись так коротко, мы же ни о чем еще не успели поговорить. Твои упреки несправедливы. Жениха мне нашел отец, и я покорилась родительской воле. Тогда я еще не знала тебя. Но теперь я в таком отчаянии…

Энрике не мог не поверить Марии. При виде ее слез он позабыл свое горе и сочувствовал только ей.

— Позволь мне пойти к твоему отцу и попросить твоей руки. Я небогат, живу службой, но на хорошем счету. Скажу, что мы любим друг друга и не намерены отказываться от своего счастья.

— Сначала хотела бы сама поговорить с ним. Ты обвинил меня в предательстве, узнав о моей помолвке. Что же подумает мой отец? Ведь он любит меня! Он меня вырастил!

— Я хотел бы помочь тебе, разговаривать с отцом тебе будет нелегко.

— Но другого выхода у нас нет, — твердо произнесла Мария.

— Нет другого выхода, — эхом повторил Энрике. Теперь на сердце у него было легко, теперь он сочувствовал Гонсало Линчу, который с такой надменностью ответил ему возле больницы на вопрос:

— Кого вы ищите, сеньор?

— Свою невесту сеньориту Марию Оласабль!

Но сеньорита Оласабль в самом скором времени станет сеньорой Муньис, в этом Энрике теперь не сомневался.

Молодые люди расстались, договорившись о скорой встрече на гулянии в парке, и сержант, вернувшись в казарму, тут же принялся писать письмо своей возлюбленной:

«Одно видение преследует меня изо дня в день. Меня волнует воспоминание о горячем блеске твоих глубоких глаз…»

На двух страницах описывал пылкий молодой человек свои чувства, потом запечатал письмо и попросил своего друга Хименеса отнести письмо по известному адресу и вручить в собственные руки Марии или, в крайнем случае, Виктории.

Энрике проникся симпатией к Виктории после ночи на пожаре. А когда она напомнила ему, что он избавил ее от пьяных приставал, — почувствовал, что они чуть ли не родня. Знал бы он, что она — сестра Марии, непременно бы пошел провожать ее сам.

— Только не говори Марии, что мы так давно знакомы, — попросила Виктория, — пусть это будет маленьким секретом.

— Пусть, охотно согласился Энрике, улыбнувшись про себя странности Виктории.

То, что Энрике не запомнил их встречи, было лишней раной в истерзанном сердце Виктории. Но ей стало легче от того, что он не обмолвится случайно Марии об их знакомстве. Мария сразу бы догадалась, кто был «генералом мечты» Виктории. И им обеим стало бы еще труднее и больнее.

Глава 7

С детства не было у сестер друг от друга тайн. И теперь Мария каждый вечер советовалась с Викторией, обсуждая свой каждый шаг. Виктория, любя сестру, готова была во всем помогать ей. Но если бы только Мария знала, какую боль причиняет она своей любимой и преданной Виктории.

Знал об этом один Адальберто. Он был единственный, кому доверила Виктория свою горькую тайну. Так уж вышло, что открытый и добрый молодой человек сумел пробудить у Виктории доверие. Он понимал ее, сочувствовал ей, готов был развлекать и отвлекать. Он рисовал для Виктории смешные картинки. Обещал, что время излечит ее сердечную рану. И Виктория смеялась и плакала, не стесняясь Адальберто, который стал ее единственным другом.

Энкарнасьон не мешала дружбе молодых людей. Адальберто ей нравился, она охотно отпускала Викторию с ним на прогулки, замечая, что ее теперь всегда печальная дочка с Адальберто веселеет.

Энкарнасьон считала, что Виктория страдает из-за близкой разлуки с сестрой, с которой до сих пор они были неразлучны. Но что тут поделаешь? Так уж устроен мир, каждая из них должна была зажить своей жизнью.

Несмотря на слабость, из-за которой ей лучше было бы остаться в постели, Энкарнасьон оделась и вышла из дома. Она отправилась к сеньору Федерико Линчу. Ей предстоял с ним серьезный разговор.

Дон Федерико принял сеньору Оласабль с величайшим почтением, усадил ее, и Энкарнасьон рассказала этому пока чужому ей человеку то, чего не знали самые близкие ей люди, — о том, как серьезна ее болезнь.

— Я хочу, чтобы для моих домашних разговор наш остался тайной, но скажу вам откровенно: мне хотелось бы как можно скорее увидеть мою Марию счастливой. Зажив своим домом, она станет опорой и своей сестре… Сама я не могу ускорить срок свадьбы, но просила бы об этом вас…

Дон Федерико успокоил, как мог достойнейшую сеньору Оласабль, которая вызывала у него восхищение, и пообещал, что сделает все от него зависящее, чтобы исполнить ее желание, так как оно удивительно совпадает с его собственным.

Проводив сеньору Оласабль, дон Федерико задумался. У него были свои серьезные причины торопиться со свадьбой. Дело в том, что его отношения с сыном были безнадежно испорчены. Между ними пролегла пропасть ненависти.

На днях дон Федерико вернулся в дом и был поражен тем беспорядком, который царил в гостиной. Раскиданные бумаги, разорванные фотографии, на столе бутылка и стаканы с недопитым вином. Было похоже, что вернулись старые дурные времена, когда Гонсало пил и гулял со всяким сбродом.

Когда он осведомился у слуг, с кем приходил сын, те с заминкой ответили, что молодой хозяин дома.

Дон Федерико обошел покои, которые занимал Гонсало, но никого там не обнаружил. Пьяный смех доносился из его собственной спальни. Пораженный, дон Федерико заглянул в нее и обнаружил в своей постели сына с какой-то шлюхой. Оба были пьяны, оба хохотали.

— Мой дом не кабак, — выговорил дон Федерико свистящим шепотом, — жду тебя в кабинете!

Он был в ярости, но, как всегда, владел собой. Гонсало явился не скоро, он был еще сильно пьян и держался развязно и нагло.

— Что ты скажешь в свое оправдание? — осведомился отец.

— Что не собираюсь оправдываться, — высокомерно ответил Гонсало. — Это ты должен оправдываться передо мной! Ты, который лгал мне всю жизнь. Ты, который лгал моей матери, выдавая себя за порядочного человека! Я прочитал письма бабушки к маме, я все знаю!

— Ты вошел в спальню своей матери? Спальню, которая была заперта со дня ее смерти? — побелев, спросил дон Федерико.

— Да, я вошел в спальню моей матери, которую сделал несчастной ты и единственным счастьем которой был я, — отвечал сын. — Теперь я знаю, что у тебя была связь с какой-то шлюхой, что у тебя был сын — ублюдок, которого ты так и не решился признать!..

Гонсало ушел победителем. Дон Федерико сидел за столом, обхватив голову руками: к этому страшному удару он не был готов. Самым ужасным было то, что, он ни в чем не раскаивался, жена его слишком долго болела, он искренне полюбил Мануэлу и любил своего второго сына. Он упрекал себя в одном: что не женился на Мануэле после смерти жены. Струсил. Побоялся испортить свою репутацию, испугался Гонсало, который мог превратить их совместную жизнь в настоящий ад. Но ведь они и так живут в аду…