— Мы хотим защитить свой дом. И неважно как. Мы не верим в пустые слова и ваши россказни. Против грубой силой необходимы не только слова, но и такая же сила. И наш Бог предоставить ее нам.

— Именно для того, чтобы удержать военную партию от необдуманных агрессивных действий, ей следует пойти навстречу. Свободное население Галилеи состоит на сорок процентов из евреев и на шестьдесят из греков и римлян. Однако в городском самоуправлении евреи имеют большинство. Они тратят их не на потребности жителей. Так почему бы вам не начать с них свое «освобождение»? Добейтесь справедливости от них. А мы вам поможем.

— И вот острие копья, вы предлагаете нам направить против своего же народа? Вы хотите гражданской войны. И бравые римские легионы придут рассудить дикарей, за коих вы нас считаете?

— Вам стоит понять, как римское зло ничтожно в сравнении с той чудовищной несправедливостью, что творится у вас дома. Вы просто не хотите замечать, что все беды, в которых вы обвиняете Рим, идут от вас же, и от ваших правителей. Мы предлагаем помощь, а вы отторгаете ее. Главный город Иудеи, провинции, столь важной для всей нашей восточной политики в целом, ныне действующим избирательным законом фактически отдается в руки небольшой кучке ваших еврейских богачей. Но вы смирились с этим, направив почему-то весь свой гнев на нас, на Рим.

— У нас есть враг. И мы прекрасно знаем его в лицо. Я смотрю прямо сейчас на это лицо. Лицо врага нашего. Мир может быть сейчас и римский, но время придет, и мы заявим о себе…

— Только если мы позволим вам. Помните об этом, юноша. Вам стоит понять, что у нас достаточно и общих врагов. Так почему же вы не хотите направить на них свое недовольство. Остановитесь, и я пока только прошу вас. Примите то, что дают вам. И не мешайте.

— Знаете, а ведь я, как и многие, боялся вас, боялся Рим, когда шел сегодня сюда. Боялся когда начал говорить с вами. Но сейчас этого страха уже нет. Вы хотели, чтобы я понял, и я действительно понял одну вещь. Если вы так сильны, как пытались меня убедить, то делали бы это не словами, а действиями. Но вы ведь также боитесь, в открытую, выступить против нас, «Освободителей Израиля», истинных сынов своей страны. Вы боитесь нас.

— Одно дело боятся, и пытаться договориться с вами, юноша. Другое же дело, когда нам просто не выгодно было бы вести прямо сейчас войну с Иудеей и вводить сюда дополнительные гарнизоны, которые должны быть направлены на другие цели. Но добиться силой вашего смирения, мы всегда успеем. Так прислушайтесь, юноша. Вам все же стоит одуматься, прежде чем вы сегодня выйдите отсюда.

— Время сомневаться прошло. Теперь настал черед наших действий.

— Смотрите, чтобы ваши действия не привели вас в могилу, вместе со всей Иудеей. Иерусалим будет растоптан, я вам обещаю, если вы не образумитесь. — Он слегка выпрямился, вытянув ногу, обутую в красный башмак на высокой подошве, и отвернулся, показывая, что этот разговор окончен.

Последнее предупреждение. Вот и все, чего он добился в эту ночь. Нахуму ничего не оставалось, как покинуть резиденцию Фракийца в разочаровании, но с твердым намерением заявить вскоре о себе, и о своих намерениях против Рима официально. «Мы можем стать сильнее». Достаточно он боялся и скрывался. Как он и сказал, время решительных действий пришло. Освобождение.

Покидая покои Фракийца, в сопровождении двух ликторов, он вновь не заметил странно мельтешащей между ними тени. Небольшая черная тень, во время всего разговора, скользила мягко от одного к другому, накладываясь на их собственные тени. И ни Нахум, ни Фракиец, как ни один из его ликторов охраны, так и не заметили этой необычной тени, скользящей рядом с ними. Тени, которую не отбрасывал никто из присутствующих в саду в эту прохладную тихую ночь.

Так никем и незамеченная, тень проскользнула под кушеткой Фракийца, когда ликторы покинули его, отправившись сопроводить сегодняшнего посетителя. Тихо и безмолвно, тень, приподнявшись, черным месивом, с земли, устремилась к лежащему и ничего не подозревающему Фракийцу. Тень покрывала собой все, заслоняя от его взора окружающий сад. И если бы он не закрыл глаза, наслаждаюсь ночной тишиной, и раздумывая о дальнейших своих шагах, Фракиец, конечно же, заметил бы обволакивавшую его тень. Но ничто не нарушало его покой в этот момент, и тень продолжала обволакивать Фракийца, накрыв вскоре его полностью.

Раскрыв глаза, от внезапного приступа удушения, Фракиец увидел лишь безмятежную мрачную пустоту, поглощающую все внутри себя. Дыхание сбивалось, дышать было все сложнее, сердце учащенно билось, чуть ли не выскакивая из грудины. Воздух словно пропал в этой теневой пустоте. Он не смог ни позвать охраны, ни уж тем более сопротивляться — все произошло мгновенно. Тень полностью накрыла его, втянув в свою пустоту всю жизнь. Он так и не успел осознать того, что с ним произошло, как тень полностью поглотила его, быстро и болезненно лишив его жизни. Один из влиятельнейших людей в Иудее умер этой ночью от смертоносного удушья, и в полной тьме одиночества. Все это произошло в абсолютном безмолвии, при слабом лунном свете, в котором отражались черная тень.

Когда Нахум, покинув наконец резиденцию, уже спускался с холма, намереваясь решительно начать действовать уже завтра, собирая людей и вооружая их, он не знал еще, что произошло. Неспешно направлялся он в уже уснувший замертво город, в полнейшей ночной тишине. И вскоре же с холма, покинув мертвого Фракийца, тень, легким и скользящим движением, нагнала Нахума. Она продолжала путь за ним, как и прежде незаметная для него. Когда же дворец скрылся наконец из виду, и они вступили на окраины города, тень слегка нагнав Нахума, начала медленно подниматься с земли. Но не накрывая его, а обретая человеческие формы и контуры, преображаясь в человека, который все это время скрывался в тени.

И, в конце концов, тень приняла человеческий облик в полный рост. Это оказался обычный с виду человек, в каких старых рваных лохмотьях, свисающих с него длинными лоскутами. Не иудей, чтобы было видно по отсутствующей бороде и небольшой короткой стрижке, подчеркивающей его высокий выпирающий лоб. Волосы его были с едва заметной проседью, что говорило о том, что он уже не молод, или же многое пережил в этой жизни. Глаза его светились в ночи разноцветными цветами — небесно-голубым и светло-зеленым. На левой стороне находился ужасный шрам, покрывающий половину лица. Старый, но незаживший шрам петлял, расходясь паутиной от левого виска и вплоть до нижней части лица. Чем-то он напоминал выжженное клеймо, отметину оставленную неизвестно кем и за что. Неизгладимая память на всю жизнь. В правой руке, незаметно от Нахума, этот человек сжимал небольшую фигурку, изображающую какого-то зверька, со стройным вытянутым телом, короткими лапками и пушистым хвостом, смотрящей вытянутой острой мордочкой. Этот человек называл его Мунго. Поравнявшись с Нахумом, он заговорил медленно и неспешно, растягивая глаза, словно был доволен тем что случилось.

— Сегодняшняя ночь станет самой скверной для всего Рима. Очень скверная ночь, черная ночь для всех кто считал Иудею ничтожной, и желал растоптать. Возмездие незримого Бога настигло сегодня их. Мы показали им, на что способен истинный дух Израиля. И вся челядь в доме этого Фракийца, вскоре уже почувствует это на собственной шкуре.

Несмотря на то, что его собеседник, появился так внезапно и неожиданно, Нахум не выглядел удивленным этим необычным появлением. Словно он был с ним знаком. Правда, некоторое беспокойство этим появлением все же проскальзывала, показывая, что это не было запланировано изначально. А уж его слова о Фракийце могли говорить только об одном — он мертв.

— Да что с вами такое? Сначала вы пытаетесь меня убедить в своей помощи и поддержке, а потом просто берете и убиваете человека. Фракиец заслуживал этого, не спорю, но вы решаете все сами, и делаете за моей спиной непонятно что. Вы не доверяете мне? И что теперь мне делать?

— Я ожидал увидеть большей радости, мой друг. Ваши враги умирают, расчищая вам путь. А вы опять недовольны? — человек, извивался словно уж, вокруг Нахума, улыбаясь и посмеиваясь над ним, над его напыщенным недовольным видом. — Ну же, друг, успокоитесь. Мы с вами вместе. Мы на одной стороне. Но ведь не можем же мы советоваться с вами по каждому поводу. Тем более, что все на пользу, и только на пользу нашему общему делу.