Леночка умышленно затянула поцелуй, сменившийся внезапным взрывом двух тел, бурным их сплетением, чересчур поспешным, а потому бездарным, полуживотным соединением… Потом Вадим, разочарованный, даже взбешенный, пробуя не выдать себя и не обидеть случайную подругу, изображал нежность и не разжимал объятий до тех пор, пока ему не надоело. Он вспоминал продажных умелых девок и грустил. Во время короткой близости они с Леночкой ничего не сказали друг другу. Ну и что с того, что она отдалась без колебаний? Подумаешь, подарок! Скованная, холодноватая, не умеющая наслаждаться ласками, не способная их усиливать, подогревать и затягивать… Быстрое, странное, полунебрежное и низменное утоление желания… Даже купленные девочки не способны так падать… Они никогда не оставляют любовь несжатой, как некрасовскую осеннюю полоску ржи…
Но Леночка ничего не заметила. Казалось, что она в полном восторге от своего дурацкого и бездарного прегрешения. И она явно собиралась грешить дальше, с удовольствием свалившись с вершин семейной невинности.
"Кто у этой курицы муж, — печально размышлял Вадим, — если он за столько лет не выучил жену, что надо делать в постели? Что за дуб дубом и для чего ему эти тупые отношения? Эта несуразная близость? Или он всерьез думает, что женщина создана и послана в этот мир только для материнства и для кухни?"
— Когда мы снова увидимся? — прошептала Леночка, нежно отводя со лба поэта волосы и целуя его в висок.
Вадима едва не выругался, до того у нее это вышло манерно и неестественно.
— Я позвоню, — отозвался он. — Но ты мне звонить не пробуй: жена целый день дома и всегда берет трубку.
Вадим ликовал. Это неслыханная удача, что Ариадна его так караулит и охраняет.
— А у меня муж целый день на работе, — радостно откликнулась Леночка. — Дочки часов до трех в школе. Самое удобное — звонить с утра.
— Договорились! — Вадим тоже по возможности ласково поцеловал ее в лоб — вернул должок! — и стал одеваться. — Извини, пора…
Она серьезно кивнула с глубокомысленным видом:
— Да, конечно, я все понимаю… Я буду ждать!
"И очень долго, — мысленно добавил Вадим. — Вероятно, всю оставшуюся жизнь. Жди, дорогая, на здоровье!"
— Ты знаешь, Вадик, — пролепетала Леночка, — женщина может глубоко полюбить, только побывав замужем. Для настоящей любви ей надо созреть, узнав все виды близости и все радости-неприятности семейной жизни…
Вадим едва не расхохотался ей в лицо. Интересно, какие виды близости она имеет в виду?..
На следующий день, сидя в ресторане ЦДЛ напротив Инги, он с удовольствием пересказывал ей эту историю. Инга посмеивалась, потягивая через трубочку коктейль. Она обожала их тянуть, и Вадим, изучив все ее пристрастия, уже не спрашивая, заказывал для нее сразу несколько коктейлей.
Впервые он именно здесь увидел Ингу. С каким-то длинным худым типом. Когда тип удалился, очевидно, в туалет, Вадим подсел к Инге и положил возле нее записку. Инга усмехнулась и сунула ее в сумочку. Через день они встретились в ЦДЛ по четко сформулированному в записке предложению Вадима.
Инга была красавица по профессии — никакой другой ей не требовалось по жизни — и настоящая женщина. Что это такое, Вадим объяснить бы не сумел, все лишь на уровне подсознания. В голову лезли банальности, стандарты из любовных романов позапрошлого века, что-то о сладостном опьянении, страшном возбуждении нервов, ненатуральных и по-настоящему выдержанных в подвалах винах…
При взгляде на Ингу мужиков начинало лихорадить, как гончих на охоте. Так обычно загорается аппетит при виде щедро сервированного стола, призванного спровоцировать дикое чувство голода.
В тот вечер Вадим удивительно долго держал ее руку, с беспокойством думая о том, как перейти к активным действиям. Он почти никогда не терялся, но Инга пугала и сбивала с толку своим бойким и насмешливым язычком. Странно, но поэт, всегда наглый и развязный, боялся показаться ей слишком робким или, наоборот, чересчур откровенным, опасался сделать неверный шаг, промедлить или поторопиться. Инга подкупила его еще тем, что оказалась неглупой и отнюдь не пошлой, как обычные легкие девицы. Хотя была из их породы. Но дорогая и роскошная.
19
— Значит, ты в Анапе ничего не понял?
Григорий закурил. В последнее время он курил все больше и больше, прикуривал одну сигарету от другой и стал баловаться авиационным спиртом. Эти пристрастия укрепились после одной из драк в самом начале карьеры Малышева — владельца частного сыскного бюро. Тогда он был очень молод, беспредельно нахален и неопытен, и одна выслеженная им дама решила отомстить. Ее муж, видный предприниматель, имевший три квартиры в Москве и две в Питере, два джипа и тойоту, два кирпичных коттеджа — в Баковке и Завидово, ну, остальное по мелочам, подал на развод. А даме вовсе не мечталось терять такого богатенького супруга-спонсора.
И однажды мрачноватым сырым ноябрьским утром Малышева, когда он был без машины, подкараулили неподалеку от офиса трое молодчиков в масках, ловко воспользовались преимуществом неожиданного появления и серым рассветом и попытались с наскоку свалить Григория с ног. Пока он сориентировался и вступил в битву, один из бугаев напрочь выкрошил ему армейскими тяжелыми ботинками передние верхние зубы, а другой сломал нос.
Малышев никогда никому не рассказывал — он вообще был не из откровенных — почему в то хмурое утро оказался без машины и далеко не столь ловок, как обычно.
Накануне вечером он довольно прилично нализался в одиночку в своем кабинете. Какая-то непрошеная и незваная тоска одолела его нежданно-негаданно… В последнее время она нападала нередко. Но чем больше Григорий заливал ее водкой, тем навязчивее и настырнее она становилась, являясь все чаще.
Он заснул в автобусе и заехал на другой конец города. Проснулся на конечной, вышел — один среди глухого снежного островка на ветру и морозце. На черном высоком небе едва тлели две крохотные звезды, тоже сжавшиеся от холода. Подошли две девицы сомнительного вида и прочирикали нежно:
— Дядечка, пошли с нами — отогреем!
Григорию было одиноко и зябко. И он пошел. Оказалось — местные проститутки районного масштаба. Хорошие девочки, ласковые… Согрели его чайком и водочкой, обслужили по полной программе. Он и дальше повадился навещать их тайком от всех. Долго боялся подцепить от них какую-нибудь гадость, но расстаться никак не мог. Один раз расплатился с ними материнскими серьгами. Почему ему это вдруг пришло в голову? Мать плакала, жалела серьги, они у нее, такие дорогие, были единственные…
Но это позже. А в то утро, кое-как отбившись, Малышев поплелся в агентство. Он ввалился в офис с трудом, но со смехом, поскольку, в конце концов, ему чудом удалось справиться с тремя бугаями — помогла выучка школы ФСБ, не зря он туда так рвался! Любочка, увидев его, окровавленного, встала со стула, помертвела хорошеньким личиком и вдруг громко, монотонно, на одной тягучей ноте завыла, как истошно воют в деревнях бабы на похоронах.
Подчиненные обомлели.
— Все замолчали и перестали причитать! Точка! — скомандовал Григорий. — Где там наша аптечка?
Любочка притихла и бросилась к шкафу, но на полдороге остановилась и крикнула:
— Я вызову "скорую"!
— Ну, это обязательно! Куда же без нее? — ухмыльнулся Малышев разбитыми губами. — И заодно, пожалуйста, милицию!
Люба заревела в голос.
— Что вы сидите, как приклеенные, типа Джеймсы Бонды?! — гаркнул на сотрудников Григорий. — Любе — валерьянки, а мне — йоду! А потом машину и в травмопункт! Снимок морды надо сделать. И пальцы вон покалечены.
Нос сросся на зависть всем врагам, а зубы, конечно, новые не выросли, пришлось вставлять. Зато позже Малышев с удовольствием травил байки подчиненным:
— Мне сделали съемный мост, но я его носить не могу. Только надену — тянет на рвоту.
Зубы ему поставили на штифтах, и всего три. Остальные уцелели.