— Нет, я про них и не знал-то ничего.

— Вот в этом и была твоя ошибка. Ты должен был всё про них знать и переселить этих полезных людей к нам командорство, дать им защиту Ордена, ещё когда дело не дошло до крайности. А теперь у нас ещё будет хлопот из-за этого парня. Ты так помог Мондубло, как тот и не мечтал.

— Выгнать его? — упавшим голосом спросил Жак.

— Горе ты моё. Когда ты служил в Святой Земле, Жак, тебе часто случалось выдавать своих?

— Что вы, мессир, никогда!

— А сейчас ты что мелешь?

Эмери обратился к Эйнару:

— Отныне ты — человек Ордена Храма. Поедешь со мной в Париж. До отъезда сиди в доме как мышь и носа на улицу не высовывай.

— Именем Господа, мессир, — сказал Эйнар с чудесным смирением, нисколько не изменившись в лице, как будто ничего другого и не ждал, хотя это было не так — в душе лекаря от слов рыцаря зазвучала чистая и торжественная хвала Творцу.

Эмери отпустил его кивком головы и обратился к Жаку:

— Среди окрестных людей у тебя достаточно доверенных лиц?

— Имеются таковые. Боевой силы они, конечно, из себя не представляют.

— Это и не надо. Женщины-сплетницы, старички-говоруны есть среди твоих людей?

— На таких и делаем упор.

— Славно. Каждому из них тихо и незаметно передай ошеломляющую новость: из Иерусалима прибыл великий герой, победитель несметных сарацинских полчищ. И через сутки от этой новости должны гудеть все окрестности. Подробности можешь им не сообщать, они сами таких чудес напридумывают, какие нам и не снились. Не беда, потом с этим разберёмся. Скажи только, что у этого рыцаря необычный плащ. Чудесный, волшебный и так далее. Улавливаешь суть?

Жак хитро улыбнулся:

— Мессир, разрешите приступить немедленно.

Эмери с суровым видом неспешно прогуливался по рынку. На нём был плащ, подаренный девушкой с фиалковыми глазами. Он впервые надел этот плащ и чувствовал в себя нём очень торжественно, так что торжественное выражение лица далось ему без труда. К этому он примешал немного угрюмости и «великий герой» таким образом пришёл в соответствие с представлениями земляков. Со всех сторон он ловил на себе восхищённые взгляды. Жак хорошо поработал. Плащ тоже сыграл свою роль. Крест на нём весьма необычно переливался, и это было достаточной пищей для необузданного воображения арвильцев.

«Интересно, каких небылиц им про меня наплели, и что я буду с этим делать?» — подумал Эмери. Небылицы были нужны, но командор уже решил, что лично от него земляки не услышат ни слова лжи.

Арвильцы не решались с ним заговорить, во взглядах многих из них явственно читался страх. Не удивительно после того, что они устроили погром тамплиерских лавок. Теперь они не ждут от командора храмовников ничего, кроме репрессий. Надо было как-то сломать этот лёд. Первое же слово, произнесённое им, должно было прозвучать очень весомо и вместе с тем, очень естественно, без напряжения. Эмери не знал, как начать диалог и уже немного растерялся, когда Господь пришёл ему на помощь.

Люди перед ним расступались, но вот один мальчик лет 5-и так и остался стоять у него на дороге. Эмери остановился, посмотрел на него и очень сдержанно улыбнулся (героям не подобает слишком явное проявление симпатии). Потом достал маленький серебряный крестик и протянул его мальчику со словами: «Возьми этот крестик. Он освящен в Иерусалиме на Гробе Господнем. Это большая святыня. Храни его всю жизнь».

Мальчик весь засветился от небывалого счастья. К нему одному из огромной толпы обратился великий герой, да ещё и крестик подарил! Страх словно ветром сдуло с лиц арвильцев. Тотчас к Эмери подошла мать ребёнка. (Интересно где она было до этого?). Женщина, тоже сияя от счастья, промолвила:

— Спаси вас Бог, мессир, за ту честь, которую вы оказали моему малышу.

— Если не будете, как дети, не войдёте в Царство Небесное, — глубокомысленно заключил Эмери. Теперь он позволил себе улыбнуться пошире, глядя на ребёнка и его мать. Это ободрило женщину, и она решила спросить:

— Не могли бы вы рассказать, мессир, о вашем чудесном плаще?

— Его сшила в Иерусалиме одна святая затворница. — после этих слов Эмери чуть не укусил себя за язык — ведь собирался же ни в коем случае не врать. Хотя. «фиалка» — Божья девушка. Она ведь и правда может быть святой. Эмери продолжил. — Она — дочь павшего тамплиера. Бессонными ночами, пребывая в непрерывной молитве, эта подвижница вышивала крест на белом плаще. Может быть, даже ангелы ей помогали.

— Она подарила вам этот святой плащ, потому что вы — самый великий герой в Иерусалиме? — доверчиво спросил мальчик.

— Нет, малыш, не поэтому, — Эмери перестал играть, теперь он уже говорил с близкими людьми. — Она подарила мне плащ накануне страшного боя, из которого трудно было выбраться живым. А от победы в этом бою многое зависело для христиан Иерусалима. Думаю, её святая душа всё это знала от ангелов, и она поднесла мне этот плащ, как благословение Господне, — раньше всё это и в голову Эмери не приходило, но сейчас он подумал, что так, наверное, и было на самом деле. Чудесный взгляд «фиалки» неотступно сопровождал его и, должно быть, сберегал и в расщелине, и во время боя с Ходжой.

— Расскажите про этот бой, — чуть ли не хором попросили мать и сын. Вокруг них уже собралась порядочная толпа, земляки ловили каждое слово Эмери, со всех сторон раздавались умоляющие возгласы: «Расскажите».

Кто-то прикатил огромную пустую бочку. Эмери легко запрыгнул на неё, и все замерли в ожидании рассказа. Командор видел вокруг себя воодушевлённые лица самых искренних христиан, пусть очень простоватых и доверчивых, но сейчас всё их доверие принадлежало Христу. Эмери неспешно начал:

— В горах засела огромная шайка злобных разбойников. Их предводитель был страшным злодеем, наделённым огромной, нечеловеческой силой. Наверное, сам дьявол даровал ему способность подчинять себе людей. Казалось, от этой банды нет спасения. Но в Иерусалиме жил великий герой — командор тамплиеров Одон де Сен-Дени. И я стал его другом.

Эмери рассказал про этот бой так, как это было на самом деле, опустив некоторые боевые подробности. Он сам удивлялся тому, что я его языка стекает словно сказка, а ведь это правда. Он устало замолчал, вновь пережив нечеловеческое напряжение той схватки. Его слушали, затаив дыхание. На рынке уже никто не торговал. Даже воришки не решались трогать оставленные без присмотра прилавки. На несколько мгновений над всей толпой воцарилась гробовая тишина. Потом кто-то спросил:

— Мы знаем, благородный рыцарь, что вы победили в Святой Земле множество драконов. Расскажите.

— Драконы. — Эмери тяжело вздохнул. — Драконы есть! Орден Храма ведёт с ними непрерывную войну, и я тоже не раз принимал участие в схватках с драконами. Но вы даже не догадываетесь, каковы эти драконы на самом деле. Ужас в том, что они — невидимые. Драконы незаметно вселяются в человеческие сердца и действуют через этих людей. Эти драконы — бесы, ненавидящие Христа. В сердце предводителя злодеев, которого мы обезвредили, жил страшный, могущественный дракон, полностью завладевший его душой. Вот с такими-то людьми-драконами и сражается Орден Храма — и молитвами обращёнными ко Господу, и мечами, которые мы поднимаем во имя Господа.

Слушатели Эмери ни сколько не были разочарованы таким пониманием драконов. В огромных звероящеров большинство из них не очень-то верило, не смотря на всю свою простоту, а то, что говорил Эмери звучало в полном согласии с тем, что они слышали от священников. Сердца арвильцев уже пылали пламенем веры, рассказ Эмери привёл их в состояние большого религиозного воодушевления. Слова палестинского паладина звучали очень искренне и прочувствовано. Такой вдохновенной проповеди Арвиль, кажется, не слышал со времён Петра Пустынника, в своё время посещавшего эти места. Люди хотели слушать Эмери ещё и ещё, а командор неожиданно изменил направление своей проповеди:

— Вы думаете, драконы вселяются только в сердца сарацин? Нет, дорогие мои! Христианские сердца тоже не в безопасности. Порою эти мерзкие создания пробираются в наши сердца, и тогда мы начинаем враждовать против Святой Церкви и её верных слуг. Не это ли случилось с вами, арвильцы, когда вы начали громить лавки Ордена Храма? Вы же добрые христиане, я вижу это совершенно ясно. Кто тогда завладел вашими сердцами? Что вы натворили? — голос Эмери задрожал, он готов был разрыдаться, но знал, что нельзя.