Но, кажется, Одон что-то задумал. Рыцари спрятанные в телегах под соломой всё ещё не вступили в бой. Точно! Одон приказал возницам отводить телеги. Не успели телеги удалиться и на двести шагов, как на них, неизвестно из какой расщелины, хлынули не менее чем четыре десятка бандитов. Вот она — вторая часть отряда Ходжи. Тогда перед бандитами, словно по волшебству, выросли шесть рыцарей, скрывающихся под соломой. Нападавшие этого не ожидали, и не менее десятка из них сразу же были убиты. В каньоне закипел ещё один бой. Трудно было определить на чью сторону склоняется победа, но Эмери думал не об этом, а о том, что сам Ходжа до сих пор не вышел. Если он так и не покажется, станет просто без разницы, кто победит. И тут Эмери увидел Ходжу в трёх шагах от себя. Воин джихада вышел из пещеры с шестью телохранителями.

Было невозможно усомниться в том, что это он. Кто не узнал бы нового Саладина? Ходжа был на голову выше любого из своих воинов. Невероятно широкие плечи. Мощный торс. Одет в серый халат, очень простой и недорогой, без украшений. Эмери рассмотрел даже несколько заплаток на его халате. Такая простота свойственна только великим людям, прирождённым повелителям, которые не нуждаются во внешних подтверждениях своей власти. Голову Ходжи украшала зелёная чалма — принадлежность его титула. Впрочем, это была скорее повязка, причём из самой недорогой материи.

По знаку Эмери, его скалолазы разом метнули шесть кинжалов, уложив на месте всех телохранителей Ходжи. Они тут же бросились вниз, на помощь рыцарям Одона, словно не обратив внимания на человека в зелёной чалме, которого Эмери оставил для себя. Ходжа тоже, казалось, не обратил внимания на происходящее. Он проводил взглядом быстро исчезнувших тамплиеров и неторопливо обернулся, увидев перед собой тамплиера.

— Здравствуй, Ходжа, — тихо сказал Эмери, без улыбки, скорее даже печально.

Ходжа тонко и хищно улыбнулся:

— Впервые вижу франка без кольчуги. Что заставило тебя забыть свою врождённую трусость и выйти навстречу врагу, не прикрывая грудь железом?

Оскорбление было рассчитано на то, что франк потеряет самообладание и сразу же бросится на врага, раскроется и тут же падёт под смертельным ударом. Но Эмери только усмехнулся:

— Очень хотел повидать тебя, Ходжа.

Воин джихада понял, что перед ним достойный противник.

Теперь Эмери хорошо рассмотрел его лицо. Странная горечь была в изгибе его тонких губ. Горечь, которую не могла поглотить никакая улыбка. Было в этой горечи что-то гипнотическое: влекущее и отталкивающее одновременно. Халат открывал грудь Ходжи, на которой виднелась татуировка — арабская вязь Корана. В каждой руке Ходжа держал по сабле. Эмери стоял перед ним в лёгкой тунике, в правой руке сжимая короткий меч, в левой — кинжал.

Сабли замелькали так, что их почти не было видно. Эмери никак не мог перехватить инициативу и по кругу отступал перед этим ошеломляющим натиском. Он понял, что столкнулся с фехтованием совершенно иного рода, не имея ничего ему противопоставить. Кружась, как две дьявольские мельницы, сабли Ходжи плотно закрывали его от любого выпада, вскоре обещая перемолоть рыцаря в куски. Эмери понял: или он сейчас атакует, или дальнейший бой не имеет смысла.

Его выпад был не так уж плох — снизу, где противник не может прикрыться. Меч пропорол халат Ходжи, но бок не пронзил, ушёл по касательной, разрезав кожу. Реакция Ходжи была мгновенной, но, потерянные им доли секунды стоили ему длинной резаной раны. Ещё пара таких ран и он истечёт кровью. На вполне естественное желание Ходжи отрубить ему руку, Эмери так же отреагировал мгновенно и так же потерял долю секунды — сабля успела чиркнуть по запястью правой руки. Боль от этой раны была очень странной, словно в руку ударила молния. Меч тут же выпал, пальцы скрючило.

Эмери остался с кинжалом в левой руке. Против двух сабель он был, практически, безоружен. Правая сторона халата Ходжи ниже пояса полностью намокла от крови, он тоже был уже почти не боец, однако, без перевязки мог сражаться ещё минут пять, а ему и минуты не потребуется, чтобы прикончить рыцаря.

Эмери демонстративно бросил кинжал на камни и упал на колени, склонив голову, всем своим видом изображая, что сдаётся в плен. Он знал, что Ходжа его не пощадит, но он знал так же, что несколько секунд он обязательно потратит на то, чтобы насладится зрелищем униженного противника. Левая рука Эмери метнулась к кинжалу, закреплённому на бедре, и через доли мгновения рукоятка этого кинжала уже торчала из груди у Ходжи. Удар был направлен точно в сердце, иначе, Эмери знал это, Ходжа в последнем напряжении воли успел бы его прикончить.

Гигант всё ещё стоял — с кинжалом в сердце. Пальцы его, сжимавшие рукоятки сабель, были белыми. Глаза прикрылись, а странная горечь в изгибе губ ещё больше усилилась. Как он хотел, наверное, воскликнуть перед смертью: «Аллах акбар». Но не успел. Мёртвый Ходжа стоял перед ним несколько бесконечно долгих секунд. Потом упал на спину. Эмери сорвал с его головы зелёную повязку и крепко перетянул ею свою правую руку выше запястью. Потом левой рукой поднял свой меч и точным ударом отрубил голову противника.

Голова Ходжи была гладко выбрита, за волосы не взять. Эмери просунул указательный палец в рот головы и подцепил изнутри за щёку. Он пошёл вниз, где бой уже почти стих. Вскоре он увидел, что дно каньона напротив пещеры полностью усеяно павшими воинами джихада и рыцарями Храма.

Продолжался последний поединок, на который уже почти никто не обращал внимания. Юный тамплиер с редкой бородкой, единственный из всех рыцарей бывший в белом плаще, бойко наседал на последнего бандита. Их силы были примерно равны, и исход поединка отнюдь не выглядел предрешённым. Тем временем проходивший мимо пожилой сержант лениво метнул кинжал в спину бандита, даже не замедлив шаг и не взглянув на результат. На лице юного рыцаря отразилась такая горестная растерянность, как будто кинжал попал в него. Юноша подбежал к сержанту и запальчиво воскликнул:

— Брат, вы поступили против всех правил чести!

— Что ты знаешь о чести, мальчишка. — устало и равнодушно прохрипел сержант, не изменившись в лице. Это был единственный сержант в отряде, по боевой подготовке он не уступал рыцарю.

Эмери увидел Одона. Командор де Сен-Дени сидел на земле, прислонившись спиной к колесу телеги. Глаза его были полуприкрыты, кажется, он был ранен, но трудно было определить куда — он был в крови с головы до пят. Эмери молча сел рядом с ним, положив голову Ходжи к себе на колени. Одон словно не заметил его. Они сидели так, наверное, с минуту, потом Эмери, как будто о чём-то вспомнив, переложил свой шарообразный трофей на колени Одона. Тот кивнул, дескать, всё понятно.

— Жоффруа, — властным голосом де Сен-Дени подозвал к себе того юного рыцаря, у которого сержант только что украл победу. Рыцарь, приблизившись, отвесил почтительный полупоклон.

— Здесь не рыцарский турнир, Жоффруа, свою доблесть будешь показывать где-нибудь в другом месте. И не смеши больше наших ветеранов, у них очень плохо с чувством юмора.

Подавленный юноша с трудом выговорил:

— Спасибо за науку, мессир.

— Да, не забудь поблагодарить этого наглеца, Жака. Он, вполне возможно, спас тебе жизнь. А за свою наглость он будет наказан. Позови его ко мне.

С Жаком Одон был так же краток:

— За недопустимо грубое обращение к рыцарю ты будешь три дня есть на земле вместе с рабами и ходить голый по пояс с верёвкой на шее.

— Именем Господа, мессир, — ответил сержант так, как будто его это не касалось.

— Что-нибудь случилось, Жак?

— Погиб рыцарь, у которого я был оруженосцем.

Командор де Сен-Дени молча кивнул. Жак ушёл. Тогда Одон посмотрел наконец на Эмери и, с трудом улыбнувшись, сказал:

— Ты это сделал, прекрасный брат.

Врач сказал Эмери, что у него перерезаны сухожилия, и он никогда не сможет держать меч. Три дня рука сильно болела. Эмери всё время проводил в храме. Он непрерывно молился и просил Господа указать ему путь. На четвёртый день Эмери заметил, что рядом с ним молится брат-тамплиер забавного вида: маленький, полноватый, лысый. Он стоял не на коленях, а на четвереньках и смотрел на распятие как преданный, но провинившийся пёс смотрит на хозяина. Даже в повороте его головы было что-то собачье, как будто он в любой момент ждал удара палкой. Эмери, глядя на это существо, чуть не рассмеялся, но тут же одёрнул себя: «Может быть, так и надлежит молится. Все мы — псы Господни. Только гордецы считают себя перед Богом чем-то значительным. И я, наверное, один из таких грешных гордецов, а этот брат дышит смирением. И, кажется, ему очень плохо».