— Это мне тоже запрещено, — сказал он, закуривая.

С минуту мы сидели молча, размышляя каждый о своем. Меня удивляло, что я не сержусь на него, хотя он и нарушил мое уединение. Мне было искренне жаль старика. Как его зовут?.. Блэк? Вот уж кому действительно не позавидуешь. Он знал, что скоро умрет, и поэтому под любым предлогом стремился хотя бы ненадолго покинуть больничные стены. Да, старик готов был обратиться к первому встречному с просьбой заказать ему выпивку, но ведь других радостей, кроме как пропустить стаканчик-другой, у него уже не осталось.

В то же время во мне нарастала странная уверенность, что в моем сочувствии он вовсе не нуждается. Его лицо, несмотря на глубокие морщины, дышало внутренней силой и даже какой-то дерзостью, в темных глазах светился ум, а движения рук, покрытых старческими пигментными пятнами, были на удивление энергичны. И вот еще что приводило меня в замешательство: я был убежден, что никогда прежде не видел этого человека, и все же меня не покидало чувство, что встреча наша не случайна.

— Что это там у вас? — Я проследил за его взглядом и только тогда вспомнил, что забыл спрятать фотографии. — Порнографические открытки?

Я покраснел:

— Что-то вроде этого…

Блэк хмыкнул и потянулся к снимкам, но на полпути его рука остановилась, он вопросительно посмотрел на меня.

— Можно взглянуть?

Я подвинул к нему фотографии. Сжав губы, старик долго их рассматривал. Его кустистые брови сдвинулись к переносице, голова склонилась набок. Затем он улыбнулся и положил снимки на стол.

— Да, красиво, — сказал он задумчиво. — Очень красиво, — и добавил изменившимся голосом: — Увидеть Землю — и умереть.

— Простите, не понял?

— Была такая поговорка в глубокой древности: «Увидеть Венецию — и умереть». «Увидеть Неаполь — и умереть». «Увидеть Ирландию — и умереть». Людям свойственно думать, что для чужеземца побывать в том месте, где они живут, событие величайшей важности. Но в моем возрасте становишься космополитом. Я благодарен вам за то, что вы дали мне взглянуть на эти фотографии. — Голос его зазвучал звонче. — Они разбудили во мне воспоминания о днях моей юности… о самых счастливых днях!

Блэк еще раз отхлебнул из бокала. Я глядел на него с изумлением. Он уже не казался мне таким тщедушным, как в начале нашего разговора, и держался гораздо прямее, и даже словно помолодел. Интересно, как это у него получалось?

Я не вытерпел и спросил:

— Сколько же вам лет, мистер Блэк?

Он усмехнулся и вынул изо рта сигарету:

— На этот вопрос можно ответить по-разному. Хотя я понял, что вы имеете в виду. Да, я действительно видел Землю не на фотографиях. Я помню время, когда Дома еще не было.

— Но этого не может быть… Это просто физически невозможно!

Блэк со вздохом пожал плечами.

— Может, ты и прав, Ланж, — сказал он и одним глотком допил виски. — Впрочем, это не имеет значения.

Я тоже допил свой джин, поставил бокал на стол рядом с фотографиями.

— Откуда вы знаете мое имя? Он сунул руку в карман:

— Я ведь тебе что-то должен, не так ли?

Но достал он из кармана отнюдь не бумажник…

— Увидеть Землю… — сказал Блэк. — A rivederci. И тут я почувствовал, что в мое сердце вошла пуля.

Глава 2

«Что это?.. Как же это?..»

Музыка, как вихрь, закружила меня, разноцветные огни мигали все быстрее, — пора было и мне вступать со своим кларнетом.

Я все же удержался на ногах, все же вступил вовремя.

А когда закончил, слушатели еще несколько мгновений пребывали в безмолвном восхищении и лишь потом разразились овациями. Я поклонился, колени мои тряслись.

Потом свет на сцене погас и я вместе с остальными оркестрантами покинул зал. В коридоре Мартин догнал меня, хлопнул по плечу. Приземистый, уже начинающий полнеть, лысый, с бледно-голубыми водянистыми глазами на отечном лице, Мартин был классным тромбонистом и душой нашего оркестра.

— Что с тобой приключилось, там, на сцене? — спросил он.

— Что-то с желудком, — объяснил я. — Должно быть, съел какую-нибудь гадость. Так скрутило, не продохнуть…

— А сейчас как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, лучше.

— Будем надеяться, что это не язва. С ней, знаешь ли, шутки плохи. Очень больно?

— Ничего, пройдет.

— Правильно, главное — на этом не зацикливаться.

Я кивнул.

— До завтра.

— До завтра.

Черт побери, нужно срочно найти место, где я мог бы отлежаться, прийти в себя. Дорога была каждая секунда. Вот дьявольщина! Надо же быть таким беспечным, самодовольным слепцом! Таким непроходимым болваном!..

Я уложил инструмент в футляр, быстро переоделся и поспешил к транспортерным лентам. Вскочил на линию скорого следования. На каждом перекрестке делал пересадку. Три раза спускался и поднимался по эскалатору, неоднократно менял направление на прямо противоположное, потом спрыгнул с ленты и долго шел пешком, пока окончательно не убедился, что никто меня не преследует. Тогда я вернулся к транспортерной ленте и поехал в «Гостиную».

К тому времени я был уже на грани истерики. Только гнев мешал ощущению безнадежности овладеть мной безраздельно.

…Дважды неведомый враг посягнул на мою жизнь, и оба раза я пропустил удар!..

Гнев с каждым мигом становился сильнее, перерастая уже в плохо контролируемую ярость. Кажется, еще ни разу в жизни мне не приходилось испытывать это чувство. Или нет, наверное, приходилось, если я так охотно ему отдался и переживал его столь безболезненно. Я понимал, что, если перестану себя сдерживать, последствия могут быть непредсказуемыми, и все же так мне было легче. Ведь именно она, эта мгновенно вспыхнувшая ярость, помогла мне устоять на ногах там, на сцене…

И еще я чувствовал, что во мне медленно, но неудержимо набирает силу желание найти убийц и отомстить им… отомстить именно за себя, а отнюдь не во имя торжества безликого абстрактного правосудия. И хотя я сознавал преступный характер этого желания, я не пытался его подавить. Нужно же мне было хоть как-то поддерживать душевное равновесие.

…И между прочим, желание это было очень даже приятное…

Ехидная улыбка растянула уголки моих губ. Да-да, оказывается, быть злым приятно. Это же так естественно, так по-человечески! Просто грех пытаться быть другим…

Я спустился в «Гостиную». В ее секциях люди сидели, развалясь, на диванах, читали, дремали, слушали музыку, смотрели видеофильмы, прогуливались, беседуя друг с другом, однако, несмотря на многолюдность, здесь всегда можно было найти укромный уголок.

Я двигался перебежками от секции к секции, сворачивал то вправо, то влево. Страшно боялся встретить кого-нибудь из знакомых, — времени на досужие разговоры у меня не было.

Повезло — довольно быстро нашел пустую нишу. Неяркое освещение, мягкое зеленое кресло… похоже, раскладное…

Да, действительно кресло оказалось раскладным. Я еще убавил свет, лег. Отсюда, из ниши, я видел оба входа в секцию — застать меня врасплох было невозможно. Впрочем, я был уверен, что, даже если враг и шел за мной по пятам, мне удалось от него оторваться.

Первым делом расслабился и попытался определить, кем я теперь стал. Хорошо, что переход связи осуществляется так гладко. Каждый раз спрашиваешь себя, на что это будет похоже. И вот связь переходит к тебе, и ты в который уже раз вынужден признать, что так и не понял природу этого явления. Это просто случилось, произошло — вот и все. Одно несомненно: с того момента, когда старик застрелил Ланжа, я — уже не тот Марк Энгель, которым был всю свою жизнь. Теперь я стал также и Ланжем. Или, вернее, Ланж стал мной. Иначе говоря, как только его телесная оболочка перестала существовать, мы слились, и связь от него перешла ко мне. Никакой специальной подготовки для этого не требовалось, опыт временных слияний у меня имелся. В прошлом мы сливались бесчисленное количество раз.

Но теперь, когда именно от меня, от моей способности принимать единственно правильные решения зависело многое, если не все, мне нужно было, образно говоря, подогнать костюм по своей мерке.