Валек, который вырезал Словиша, как того требовал обычай, смахивал очертаниями на бабу в длинном и широком нарядном одеянии. Ручку валька, подобную длинной гладкой шее, венчала круглая голова, на которой был вырезан знак солнца. Знак солнца красовался и на груди валька-женщины, и на подоле праздничной паневы. А там, где под одежей должен был находиться живот, ряды квадратиков обозначили засеянную пашню.

Вообще же вся внутренность Надеждиной избы была насыщена солнечными знаками. «Солнца» сияли с матицы ²⁰³², они были начерчены на угловом столбе печи, вырезаны на стольцах, сундуках и скрынях, вытканы на скатерти, вышиты на холстинах, покрывавших кадки для воды, муки, ведра и ушаты. Разумеется, и на посуде, стоявшей на столе, красовались все те же «солнца», а кроме того еще и видом своим ковши и ендовы напоминали любимую Хорсом животность – коней, лебедей, уток. В широкой мисе, стоявшей посередине крытого простой холщовой скатертью стола, лежало несколько лепешек. Зерно от прошлого урожая давно закончилось, и потому мука для лепешек была приготовлена из толченых высушенных корневищ рогоза и тростника. В широком и плоском овощнике лежала розоватая молодая репа, зеленела горка молодых листьев иван-чая и осота, черешки сныти, с ними соседствовали желтоватые моченые корни едринкта ²⁰⁴³. Еще у одной мисы, не деревянной, не глиняной, но дорогой – оловянной, среди узора из травы на выпуклых боках, выхвалялись блеском ягоды земляницы. Щи из борщевика уж были съедены, но еще на столе оставались сметана и сыр. А из-под сдвинутой покрышки пузастой братины с питьем из крыжовника и медовой травы ²⁰⁵⁴поднимался слабый парок. В этой весьма умеренной трапезе отсутствовало мясо, но вовсе не потому, что здесь столь ревностно чтили воззрения премудрых волхвов и, подобно им, не употребляли в пищу плоть животных; просто от такой пищи летом пользы немного.

Огонек лучины, заключенный в подрагивающий радужный шар, скупо наполнял избу мутным светом, прикрепляя к каждому предмету шевелящуюся жирную черную тень. За столом напротив сухощавой Надежды сидела кряжистая полнотелая Искра. Головы обеих женщин были туго повязаны платками (у Надежды – голубым, у Искры – белым), а у старшей годами Словишиной матери и на плечи был наброшен платок, расшитый крестами и колесами, представлявшими все то же возлюбленное русскими солнце, вертикальными рядами точек - струями небесной воды, - уходящими в прямоугольники и ромбы Матери-сырой-земли, и, конечно же, от земли взрастала целая дебрь ²⁰⁶¹из всяких древес и рощений, среди которых там и здесь выглядывали разные птицы, волки, собаки и даже львы.

- Ай, ведь смашные ²⁰⁷²лепешки ты напекла! – нахваливала подругу Искра, отламывая маленький кусочек хлеба, накладывая на него зелень и обмакивая в сметану. – Из рогоза, говоришь? А все равно, что белые калачи! И как это у тебя выходит? Не иначе какую тайность знаешь, говорить не хочешь.

- Ладно тебе хвалы петь, - махала на нее темной жилистой рукой польщенная славословием

хозяйка.

- Правда, правда же. У меня никогда так не выйдет, - продолжала Искра. – Вот я и говорю, что

уж ячмень-то пора было третьего дня начинать жать. Вышелетний ²⁰⁸³еще когда исчерпался.

- Спешить – только Бога и людей смешить, - отвечала ей Надежда. – Избор, чай, не глупее тебя, знает. Ежели говорит, что жатву после Дня Рода нужно начинать, - значит, так оно вернее. А ты не поленись… Лето ведь. Бог пищу даром дает.

- Ой, другиня, что-то в этом году совсем спина замучила…

- И не зазорно тебе? – покачала на это головой Надежда. – Ты на семь годов меня моложе. Это с

княгиней какой может случиться, ежели зла и глупа, ежели днями на лавке лежит да только мигдаль аравитский лузгает. Ты себя не позорь, пойди корней рогоза надери, посуши, истолки, добавь черемухи… Сушеная черемухи ягода-то у тебя, поди, осталась?

- Осталась.

- Тоже в муку истолки, добавь. А для запаху хеновник-травы ²⁰⁹⁴брось. А коли спина, говоришь,

ноет, - пойди к чаровнику, хоть к Торчину, попроси у него какого зелья. А то сама разотри спину на ночь маслом из цвету своборинного, и внутрь прими, - наутро и забудешь про свои болести.

- Ох-хо-хо… - плаксиво протянула гостья и, подперев мясистую щеку кулаком, возвела скорбный взор под темный дощатый потолок. – Хорошо им, мужатницам ²¹⁰⁵, всех трудов – половина. А нам, вдовым, и то, и это… У тебя вот сынок, и ладный, и пригожий, и вежество ²¹¹⁶какое имеет! А тоже вот женится, станет своим домом жить…

- Ладно тебе здесь сопли распускать, - прервала ее Словишина мать, и многочисленные морщинки ее тонкого лица будто проступили отчетливее.

Она обернулась на занятого своим делом великовозрастного сына и произнесла совсем не тем голосом, какой только что звучал в ее разговоре с соседкой, но каким-то напевным и до самой глубины своей бережливым:

- Ты бы заканчивал дело-то. Что лучину жечь, - не зима. Устал ведь, поди, за день.

Сын только что-то невнятное буркнул в ответ.

- Ты слышала, - вдруг вновь оживилась пригорюнившаяся было Искра, - человек был с того берега, говорил, что на Супой хазар понаехало?..

- Супой ? Речка что ли?

- Ну да.

- Так это ж где! И что, что хазары? Они везде ездят.

- Да будто на конях, с саблями… Врал, может?

- Может, и не врал, - прикрывая пальцами рот, зевнула Надежда, - да нам-то что? Давай уж,

Славушка, складывай все. А то что же, так до первых петухов досидим.

После того сгорело еще пять лучин, и тогда уж все зашевелились. Ушла соседка, бережно прижимая к изрядной груди своей крошечный горшочек со своборинным маслом, пожалованный ей подругой. Надежда принялась стелить по лавкам войлоки, а Словиша тем часом вышел под звезды по обыкновению перед сном вычистить зубы размоченной дубовой корой, да прополоскать их отваром ключ-травы ²¹²¹. Звезд на небе висело совсем мало, а луны и вовсе не было видно, - только светловатый край черного-пречерного облака подсказывал, что где-то в бездне ночи она все-таки ходит. Остро-терпкий вкус дубовой коры, соединенный с горьким запахом где-то рядом стоящего куста полыни, придавал картине ночи подавляющую силу вековечной предопределенности. Словиша смотрел в зарытое черным небо и думал, что быть дождям, а ведь завтра великое множество людей со всех окрестных сел соберется у Святой Горы просить Рода, а вместе с ним Велеса, и Макошь, и Перуна, как раз о низведении небесных вод под землю, о прекращении дождей. Но что бы там ни было, - дожди или ведро, - богатое лето не торопилось покидать эту землю. И всей кровью молодого здорового тела встречая его сиюминутные дары, Словиша улыбнулся в темноту, медленно сладко потянулся, зевнул, и вернулся в дом, неплотно притворив дверь, чтобы в избе не томила духота.

На лавке он всего единожды перевернулся с боку на бок, прошептал:

- И тот, который в огне,

И тот, который в сердце,

И тот, который в солнце, -

Это Единый.

Кто знает это, тот идет к единению с ним…

И его дух улетел туда, где не бывает звезд, ночных облаков, кустов полыни, но где дух творит звезды, облака и кусты полыни; там не бывает блаженства, радостей, удовольствий, но дух творит там блаженство, радости, удовольствия. Там не бывает рек, белоснежных кувшинок в сонных затонах, но Он творит реки, творит белоснежные кувшинки в сонных затонах… Ведь Он – Творец…………………

……………………………………………………………..

Лишь на мгновение в час первого куроглашения ²¹³¹дух приблизился к его телу и вновь упорхнул в свой заповедный край…

Отдаленные крики, громоподобный удар распахнутой ногой двери, бесущийся какой-то неестественно красный огонь факела, грохот падающих предметов, закатившийся безумный вой матери, черные фигуры… Все одним махом обрушилось на захваченное врасплох Словишино сознание, замешкавшее где-то между двумя мирами. Приказом природного дара всякого живого существа в решающую минуту бессознательно, но безошибочно прибегать к наиболее верному действию Словиша в одном внезапном длинном движении слетел с лавки – подхватил с полу длинноклювое долото – выставив его вперед, швырнул себя в самый центр фигуры, ближайшей к материнской лавке. Металл лязгнул о металл, - на лиходее был надет железный доспех. Тут жгучая боль закогтила его лоб, и что было дальше он уже не мог восприять.