И вот, наступили черные дни. С Иринкой я старался не пересекаться, а при неизбежных встречах в академии старался не смотреть в ее сторону. Еще в тот злополучный день я дал себе зарок, что ни за что не прощу бывшей подруге такую подлость, и ни о каком продолжении отношений не может быть и речи. Хватит. Уступал ей во всем, уступал и доуступался. Правильно Андрюха называл меня подкаблучником. Надо показать характер. Вот такие настроения у меня преобладали. Валентина с Андрюхой пытались нас помирить, но я давал понять, что об этом не может быть и речи. Да и Ирка после той единственной попытки больше не делала никаких шагов к примирению. Ее лицо при моем появлении становилось пугающе чужим.

  Еще на второй день после всего этого Валентина поведала мне подоплеку последних событий. Познакомились они с Эдиком, так звали того пижона, который приперся на лекцию, в том самом лагере на Селигере. Эдик запал на Ирку с первого дня и не давал ей прохода все две недели пребывания там девчонок. По некоторым оговоркам Валентины я понял, что бывшая моя подруга не поощряла этих ухаживаний, но и не была особо против. Хотя, отбрить назойливых парней при желании могла в один момент, с ее-то острым, если не сказать ядовитым язычком. Но ничего серьезного между ними не случилось. В это я поверил, потому что сорок пять минут лекции эти голубки щебетали в метре от меня. Я, конечно, не великий психолог, но парень и девчонка, между которыми что-то было, ведут себя иначе. В общем, смена закончилась. Все разъехались. А утром перед лекцией этот самый Эдик встретил девчонок перед входом в Медакадемию. Вот такое вот безумство - сам, будучи из Питера рванул за понравившейся девушкой в нашу провинцию. Почти за тысячу километров.

  - Ну и что нам оставалось делать? - вопрошала Валентина. - До лекции пять минут, а тут такой сюрприз. Пришлось взять его с собой.

  - Плохое решение, - отвечал я. - Лучше бы, вообще, не появлялись. Пошли бы куда-нибудь. Лучше на вокзал - проводить незваного гостя. А так, ко всему прочему, она еще и унизила меня публично.

  - Да чем унизила-то? - начинала злиться Иркина подруга. - Ну, пришла девчонка со знакомым на лекцию. Может это вообще ее родственник?

  - Ага! Родственник! - с горьким сарказмом восклицал я. - Ищите на нашем курсе дураков за пять сольдо. Все все прекрасно поняли.

  - Кстати, он уехал в тот же день. Ирка его отшила.

  - Еще бы он ночевать остался! И что же ей мешало отшить его раньше. На Селигере, например.

  - Да ну тебя! Как со стенкой разговариваю, - окончательно разозлилась Валентина, повернулась и ушла.

  Так прошло что-то около недели. Обида и злость за это время малость улеглись, а тяга к Ирке, именуемая в романах любовью, никуда не делась. По-моему даже усилилась. Однако оставалась еще гордость. Страшная, я вам скажу, штука. Прямо как в старой-престарой когда-то слышанной песне: 'Жаль, что гордость иногда может быть сильней любви'. Как-то так - один в один мой случай. Еще через неделю я простил свою ветреную подругу окончательно, но проклятая гордость оставалась, и первым шаг к примирению я был сделать не готов. Да и Ирка продолжала держать себя со мной отчужденно, не делая больше никаких попыток оправдаться, или хотя бы поощрить меня к примирению. Ну, что ж раз так.... Сколько можно! И так прибегал всегда мириться первым. Не подойду! Как хочет!

  Потом, еще дня через три был разговор с Андрюхой. Разговор с далеко идущими последствиями. Такими последствиями, которые, как выяснилось, радикально меняют жизнь. Хотя тогда, как мне казалось, не было сказано ничего особенного. Да и разговором-то это можно было назвать весьма условно. Строго говоря, была сказана пара фраз. Одну произнес Андрей, другую я. Состоялся обмен этими фразами во время трепа между мной и моим другом в нашем любимом баре, расположенном в подвале древней башни нашего кремля. Я целенаправленно надирался, так как совсем недавно обнаружил, что алкоголь, оказывается, способен облегчить боль в груди, поселившуюся там с недавнего времени. Андрюха пытался меня отвлечь от грустных мыслей и строил вслух планы по покупке оборудования для погружений. Я слушал невнимательно, точнее, пропускал все им сказанное мимо ушей - голова была занята другим. Андрей вдруг резко замолчал, как-то странно глянул на меня и спросил совсем не в тему:

  - Так что ты решил с Иркой?

  В голове у меня гулял хмель, всколыхнувший обиду и породивший вспышку злости. И я родил фразу, о которой в дальнейшем стоило пожалеть.

  - Видеть ее не хочу! - выдал я.

  Андрей все так же странно посмотрел на меня и протянул:

  - Ну-ну...

  Как-то эта реплика мне еще тогда не понравилось. Пить дальше расхотелось. Общаться с Анюшиным то же. Я попрощался и двинул домой.

  Прошло еще дней десять. Ситуация в наших с Иркой отношениях не менялась. Вернее, мне так казалось. В тот день ко мне на перемене подошел Вовка Воронин. Подошел с явным желанием поделиться какой-то новостью. Я его недолюбливал: скользкий был тип, да еще любитель собирать слухи и еще больший любитель их распускать. Я сидел в аудитории в ожидании лекции. До ее начала оставалось еще минут десять, и народу пока было немного. Разговору никто не мешал.

  - Вы что с Ириной окончательно расстались? - подсаживаясь ко мне нарочито небрежно поинтересовался Вовка.

  - А тебе какое дело? - с полоборота завелся я, поворачиваясь всем корпусом к незваному собеседнику.

  - Да нет, я ничего, - зачастил Воронин, - просто видел вчера ее с Андреем в кино. Мило так беседовали, за руки держались.

  Сердце у меня ухнуло куда-то в живот. Вовке я поверил сразу, памятуя ту беседу с Андрюхой в баре. Неспроста он тогда затеял этот разговор. Вот тебе и друг! А Ирка-то, какова!

  - Уйди, а? - выдохнул я.

  Видимо Воронин прочитал в моем взгляде что-то, что заставило его мгновенно испариться.

  Тем не менее, для внесения полной ясности в тот же вечер я в сел в засаду в скверике у Иркиного подъезда, выяснив предварительно, что ее нет дома. Ждал долго, почти до одиннадцати вечера. Уже в темноте опознал в очередной приближающейся парочке своих бывших подругу и друга. Они оживленно о чем-то беседовали, при этом Андрей приобнимал Ирку за плечи. К этому времени во мне уже было граммов триста коньяку: предвидя долгое ожидание и промозглую погоду, я захватил с собой походную отцовскую фляжку с этим божественным напитком. Продравшись сквозь заросли акации, я преградил дорогу этой сладкой парочке и воскликнул, изображая восторг:

  - Какая встреча! Долго же вы гуляете! Устал ждать, ей Богу.

  Андрюха откровенно растерялся. Ирка тоже поначалу смутилась, но почти сразу взяла себя в руки и перешла в наступление.

  - Ты что, опустился до слежки. Не ожидала... - в голосе ее сквозило презрение.

  Эти ее интонации подняли еще выше градус злости, кипевшей у меня в груди, и так уже подогретой коньяком. Злость искала выхода. Мозги, правда, еще чуть-чуть работали и, чтобы не ударить неверную подругу, я развернулся к Андрею.

  - Ну, а ты что молчишь, друг ты мой единственный? Где моя любимая? - почему-то цитата из этой известной песни всплыла в памяти. Очень, как мне показалось, к месту.

  - Ты сам от нее отказался, - Анюшин уже оправился от растерянности. Щеки его побледнели, губы сжались в нитку. С таким лицом он обычно бросался в драку.

  - Ну, во-первых, не отказался, а во-вторых,... Постой, ты что, ей об этом сказал?

  У Андрея дернулась щека. До этого момента я думал, что еще гаже на душе у меня быть не может. Оказывается, может. Там возник растущий ледяной ком, стремительно заполняющий пространство внутри меня. Я почувствовал, что еще пара секунд, и он дорастет до сердца. И сердце встанет. Ну, уж нет! Чтобы растопить этот ком я пробудил в себе уже не злость - ярость. Лед ушел, ярость осталось, и снова искала выхода. Я снова повернулся к Ирке.

  - Он тебе об этом сказал?

  Бывшая подруга опустила глаза и закусила нижнюю губу. Была у нее такая привычка в пиковых ситуациях.