Разговаривая <…> мы приближались к Академии <…>
Мы вошли в ротонду, установленную гипсовыми слепками с антиков. «Вот консул Бальбус, — сказал мне наш спутник, указывая на большого всадника. — Подлинник статуи найден в Геркулануме». — Но эта лошадь вовсе не красива, — заметил Старожилов молодому артисту, качая головою.
«Вы правы, — отвечал он, — конь не весьма статен, короток, высок на ногах, шея толстая, голова с выпуклыми щеками, поворот ушей неприятный. То же самое заметите в другой зале у славного коня Марка Аврелия. Художники новейшие с большим искусством изображают коней. У нас перед глазами Фальконетово произведение, сей чудесный конь, живой, пламенный, статный и столь смело поставленный, что один иностранец, пораженный смелостию мысли, сказал мне, указывая на коня Фальконетова: „Он скачет, как Россия!“. Но я не смею мыслить вслух о коне Бальбуса, боясь, чтобы меня не подслушали некоторые упрямые любители древности. Вы себе представить не можете, что теряет в их мнении молодой художник, свободно мыслящий о некоторых условных красотах в изящных художествах… Пойдемте далее» <…>
За три года до создания Пушкиным «Медного Всадника», в 1830 г. в «Московском вестнике» появилось стихотворение С. П. Шевырева «Петроград», [377]предмет которого — спор между морской стихией и Петром, строителем города, задуманного и созданного его гением, — спор, в котором победителем остается Петр, чьею волею
родится чудо-град
Из неплодных топей блата.
Автор, позднее утвердившийся на правом крыле славянофильства, разделявший реакционные установки «официальной народности», здесь, в стихотворении «Петроград», говорил о прогрессивном, просветительском значении основания Петром города:
Для моей России он
Просвещенья будет оком.
В тяжелых и даже архаических стихах Шевырева затрагиваются некоторые из проблем, занимавших позднее Пушкина в «Медном Всаднике»: гений Петра, побеждающий водную стихию и воздвигающий «чудо-град» там, где были только «зыбкие блата»; этим городом открывается связь между Россией и Европой, ее науками и искусствами; «мстительное море» «помнит древнюю вражду» и «шлет на град потоп и горе» — наводнение 1824 г.; наконец, упоминается и памятник Петра-победителя, который взлетел на коне «на обломок диких гор», торжествуя свою победу… При всей художественной несоизмеримости поэмы Пушкина и стихотворения Шевырева знаменательна эта общность проблематики обоих произведений, имеющая, очевидно, глубокие корни. Однако же видеть в стихотворении Шевырева «источник» «Медного Всадника», как это делают некоторые комментаторы, безусловно, нет никаких оснований.
Море спорило с Петром:
«Не построишь Петрограда;
Покачу я шведской гром,
Кораблей крылатых стадо.
Хлынет вспять моя Нева.
Ополченная водами:
За отъятые права
Отомщу ее волнами.
Что тебе мои поля,
Вечно полные волнений?
Велика твоя земля,
Не озреть твоих владений!».
Глухо Петр внимал речам:
Море злилось и шумело.
По синеющим устам
Пена белая кипела.
Речь Петра гремит в ответ:
«Сдайся, дерзостное море!
Нет, — так пусть узнает свет:
Кто из нас могучей в споре?
Станет град же, наречён
По строителе высоком:
Для моей России он
Просвещенья будет оком.
По хребтам твоих же вод,
Благодарна, изумленна,
Плод наук мне принесет
В пользу чад моих вселенна, —
И с твоих же берегов
Да узрят народы славу
Руси бодрственных сынов
И окрепшую державу».
Рек могучий — и речам
Море вторило сурово,
Пена билась по устам,
Но сбылось Петрово слово.
Чу!.. в Рифей стучит булат!
Истекают реки злата,
И родится чудо-град
Из неплодных топей блата.
Тяжкой движется стопой
Исполин — гранит упорный
И приемлет вид живой,
Млату бодрому покорный.
И в основу зыбких блат
Улеглися миллионы:
Всходят храмы из громад
И чертоги и колонны.
Шпиц, прорезав недра туч,
С башни вспыхнул величавый,
Как ниспадший солнца луч
Или луч Петровой славы.
Что чернеет лоно вод?
Что шумят валы морские?
То дары Петру несет
Побежденная стихия.
Прилетели корабли.
Вышли чуждые народы
И России принесли
Дань наук и плод свободы.
Отряхнув она с очей
Мрак невежественной ночи,
К свету утренних лучей
Отверзает бодры очи.
Помнит древнюю вражду,
Помнит мстительное море,
И да мщенья примет мзду,
Шлет на град потоп и горе.
Ополчается Нева,
Но от твердого гранита,
Не отъяв свои права,
Удаляется сердита.
На отломок диких гор
На коне взлетел строитель;
На добычу острый взор
Устремляет победитель;
Зоркий страж своих работ
Взором сдерживает море
И насмешливо зовет:
«Кто ж из нас могучей в споре?».
Важнейшим произведением современной поэзии, отразившимся в «Медном Всаднике», является «Отрывок», или «Добавление» («Ustęp»), к III части поэмы Адама Мицкевича «Дзяды» («Dziady», т. е. «Поминки» или «Предки»). Для проблематики и образности пушкинской поэмы произведение его польского друга имеет первостепенное значение, вызвав — с тех пор как «Отрывок» Мицкевича вошел в круг интересов пушкиноведения — обширную и противоречивую литературу, в которой многие вопросы до сих пор остаются спорными.
Стихотворения, входящие в «Отрывок» («Ustęep»), были написаны Мицкевичем, как и вся III часть «Дзядов», в 1832 г. и в том же году напечатаны в IV томе парижского издания «Стихотворений Адама Мицкевича» (Poezye Adama Mickiewicza, t IV. Pariz, 1832).
Это издание в полном составе, в том числе и IV том, запрещенный ко ввозу в Россию, было доставлено Пушкину его приятелем С. А. Соболевским, вернувшимся в Петербург из заграничного путешествия 22 июля 1833 г. [378]Оно сохранилось в библиотеке Пушкина. [379]
Первые три тома, в основном уже известные Пушкину по предшествующим изданиям, остались неразрезанными; но IV том, новый и особо для него интересный, разрезан весь.
Том этот, кроме основных текстов отдельных сцен и частей «Дзядов» — драматической лирико-философской и сатирической поэмы, написанной в разное время отдельными частями и не законченной Мицкевичем, содержит «Ustęp», завершающий собой III часть. «Ustęp» состоит из семи стихотворений, напечатанных в следующем порядке: «Droga do Rossyi» («Дорога в Россию»), «Przedmescia stolicy» («Предместья», или «Пригороды столицы»), «Petersburg» («Петербург»), «Pomnik Piotra Wielkiego» («Памятник Петра Великого»), «Przeglad wojska» («Смотр войскам»), «Oleszkiewicz» («Олешкевич») и заключительное посвящение» «Do Przyjaciol Moskali» («Русским друзьям»).
Просмотрев книгу, Пушкин обратил самое пристальное внимание на «Петербургский» цикл — «Ustęp», представляющий гневное и беспощадное обличение русского самодержавия, воплощенного в царской столице — Петербурге и в памятнике ее основателя — Петра Великого. Поэт стал переписывать наиболее поразившие его стихотворения в одну из своих рабочих тетрадей — ту, где уже были записаны строфы начатой им поэмы о бедном чиновнике Езерском. [380]
Первым из семи стихотворений «Отрывка» было переписано Пушкиным предпоследнее по печатному порядку — «Олешкевич». Перед текстом заглавия: «Oleszkiewicz. Dzien przed powodzia Peterzburska, 1824» («Олешкевич. День перед петербургским наводнением 1824 <г.>») — Пушкин надписал заголовок, какого нет и не могло быть в книге, привезенной ему Соболевским: «Z Mickiewicza» («Из Мицкевича»). Листы тетради, предназначенные для переписки стихотворения, согнуты вдоль пополам, и текст, занявший 11 страниц, переписан на наружных сторонах каждого согнутого листа, между тем как внутренние половины оставлены чистыми. Нельзя сомневаться в том, что Пушкин хотел выполнить русский построчный перевод стихотворения и даже напечатать его — быть может, переложив стихами, — в приложении к «Медному Всаднику».
Закончив переписывание «Олешкевича», поэт скопировал стихотворение, заключающее собою «Ustęp», — «Русским друзьям», представлявшее для него особый, общественный и личный интерес, и после него начал третье — «Памятник Петра Великого», также тесно связанное и с личными воспоминаниями, и с проблематикой «Медного Всадника», но, переписав из него почти половину (31 стих из 66), прекратил работу над ним. [381]
Время работы Пушкина над перепиской стихотворений Мицкевича в точности неизвестно.
По мнению М. А. Цявловского, разделяемому многими другими комментаторами, Пушкин взял книгу Мицкевича «в поездку в Оренбургскую губернию. На обратном пути оттуда, в Болдине <…> Пушкин занимался Мицкевичем. Из семи стихотворений цикла „Петербург“ Пушкин списал в свою тетрадь три для того, чтобы их тут же переводить». [382]
Но возможно и другое предположение. В октябре и начале ноября 1833 г. в Болдине Пушкин, всецело занятый «Медным Всадником», «Историей Пугачева» и другими творческими трудами, не мог иметь времени для копирования стихов Мицкевича; он только сослался на два его стихотворения — «Олешкевич» и «Памятник Петра Великого» — в примечаниях к своей поэме. Ясно понимая, что «Ustęp», не только полностью, но и в отдельных отрывках, не будет дозволен цензурою, он по окончании работы над «Медным Всадником» едва ли продолжал думать о переводе стихотворений польского поэта. С другой стороны, получив издание «Дзядов» от Соболевского и бегло ознакомившись с ним, Пушкин тотчас должен был понять и почувствовать соотношение «Петербургского» цикла Мицкевича со своим собственным замыслом, ощутить противоположность их концепций, требующую ответа, и он тотчас, в ожидании разрешения Бенкендорфа на поездку в пугачевские места, мог обратиться к Мицкевичу: стал переписывать стихотворения, входящие в «Ustęp», начав с наиболее интересующих его и относящихся к его замыслу. Отъезд поэта в заволжское путешествие (17 августа 1833 г.), очевидно, не дал ему возможности продолжать переписывание стихотворений Мицкевича, тем более не мог он приступить к их переводу. Но отражения стихотворений польского поэта, а главное его концепции, с которой спорит Пушкин, видны с самого начала его работы над Вступлением «Медного Всадника», т. е. все это обдумано еще до приезда в Болдино. IV том парижского издания стихотворений («Poezye») Мицкевича, привезенный Соболевским, был взят им с собой, так же как и рабочая тетрадь с незаконченной копией трех стихотворений из «Ustęp». Но, по нашему мнению, после окончания «Медного Всадника» работа над ними уже не продолжалась.