— И все из-за какой-то горстки мышьяка... Столько шума из-за капельки яда... Из-за горсточки мышьяка... Взгляните: у меня выпали волосы... Словно я сама приняла мышьяк...
Августа часами лежала неподвижно, свернувшись клубочком на тюфяке и, хмуря брови, пыталась разгадать загадку. Она старалась вспомнить все, что могло накликать беду: взгляд Кали-Дурги, зеленый отблеск изумруда, а самое главное, неотвязное прозвище «Джимова дочка»... Хотя нет, скорее уж, вальс (ведь когда-то давно в Хаммерсмите миссис Гамильтон научила ее танцевать) - «нас пленяет, опьяняет дивный миг»: Генри Кларк - вот кто накликал беду. Счастье и горе казались абсолютными величинами, вторгающимися в человеческую жизнь по капризным велениям судьбы. С помощью хитростей и чар можно притянуть первое и отогнать второе, но эти приемы еще нужно знать. Августа их не знала и теперь устремлялась в пучину бедствий, самым жестоким из которых были показания Кэтлин. Августа, конечно, замечала, как дочь ревновала ее к Кларку, но даже предположить не могла, что в девочке вспыхнет подобная ненависть. Именно ненависть, ведь Кэтлин прекрасно понимала, о чем говорит, и вполне могла бы промолчать. Маленькая гнида... Точь-в-точь как тогда в Брайтоне...
Верховный суд заседал в зале с тридцатифутовым потолком, тонувшем в бескрайней темноте, откуда фестончатыми шторами, покрытыми вековечной пылью гобеленами ниспадала паутина. Целый мир - затейливая галактика с произвольно пересекавшимися путями и растянувшимися бархатистыми завесами, где пауки с физиономиями инопланетян свысока взирали на человеческую суету. Эти грозные паруса слабо колыхала издыхавшая панкха, помавая своим большим крылом, ее шнурок без конца выписывал одну и ту же траекторию. Судьи восседали за столом, покрытым зеленой скатертью - явно из бильярдного сукна, придававшего ему пошлый, даже непристойный вид. Расставили в ряд графины и стаканы: уже наступил февраль, и неожиданно могло потеплеть. Извращенное воображение ремесленников украсило скамью подсудимых в ложноренессансном стиле - веселыми и кривляющимися рожами, угрюмыми химерами, страдающими гарпиями, не говоря уж о зарослях цветной капусты посреди листьев сельдерея и скачущих фавнах, плавно переходивших в акантовую вязь.
Миссис Джэксон усадила за этим игривым фасадом Августу в саржевой юбке табачного цвета, ставшей отвратительно узкой, и в высоко застегивавшейся блузке. Лысую голову покрывал тропический шлем, завешенный золотисто-розовым газом и затенявший лицо. Кларк сидел рядом - весь в черном.
Председатель, сэр Генри Ричардс, с надменными розовыми глазами, открыл судебное разбирательство: корону представляли мистер Райвс, сэр Чарльз Росс Элстон и мистер Малкольмсон, Кларка защищали мистер Говард и мистер Чин, Августу - мистер Пирсон и мистер Сорабджи.
Весь первый день заняло чтение показаний, и суд удалился еще до его окончания. На следующий день прокурор сообщил присяжным о намерении перейти непосредственно к фактам, минуя предварительные замечания. Он призвал сосредоточиться на ценных свидетельствах и уликах, большую часть которых составляли отрывки из писем миссис Фулхэм к Кларку. Эту переписку - предмет скандала, камень преткновения - еще раз зачитали и обсудили, пояснили и разжевали каждую фразу, хотя этот тщательный анализ был пока лишь подготовкой.
«Я и не думала, что буду так сильно тосковать по мужу», - написала Августа незадолго до того, как предложила найти новое средство его уморить. Присяжные даже не пытались постичь психологию, ответственную за подобное противоречие, ибо это выходило за рамки их компетенции. Никто не задавался вопросом: раз миссис Фулхэм убила своего мужа, возможно, это был единственный способ спастись от равнодушия? Вместо того чтобы погубить супруга путем преступного бездействия, она предпочла навсегда забальзамировать его в благоуханной подземной гробнице убийства: «Yet each man kills the thing he loves...»
Разбирательство забуксовало, когда суд попытался добиться хронологических свидетельств от туземцев, которые смотрели на часы, точно в окуляр телескопа: как и у дядюшки Фреда, их жизнь протекала совсем в ином темпе, нежели у британских судей.
Тогда инспектор Смит доложил о проведенном у миссис Фулхэм обыске, а суперинтендант Уильямсон подтвердил свои первоначальные показания. Судебно-медицинский эксперт рассказал о результатах химической экспертизы. Исследовав внутренние органы на предмет наличия различных алкалоидов, например, стрихнина, атропина или гельсемина, он ничего подобного не обнаружил. Исследование же костей, напротив, выявило большое количество мышьяка, и вполне возможно, что его содержание было еще большим, до тех пор пока яд частично не разложился. Обвинение разобрало по косточкам противоречия в показаниях свидетелей и подсудимых, особо подчеркнув мнимый диагноз Кларка в связи с кончиной Эдварда Фулхэма. После чего вдруг поднялся огромный шум, все эксперты заговорили одновременно, при этом каждый старался перетянуть внимание на себя. Как только восстановилась тишина, сэр Генри Ричардс обратился к Августе:
— Миссис Фулхэм, вы услышали свидетельства, касающиеся предполагаемого убийства вашего мужа. Хотите ли вы что-нибудь сказать?
— А что я могу сказать?
— В большинстве своих писем вы сожалеете, что «тонизирующие порошки», как вы их называете, действуют недостаточно эффективно, и просите у мистера Кларка каких-либо средств для ускорения криза. Как вы это объясните?
— Тонизирующие порошки принесли мистеру Фулхэму немало пользы.
— Тем не менее, в своих письмах вы об этом сожалеете. В таком случае как вы можете объяснить свои жалобы по поводу лекарства, улучшающего его здоровье?
— Я хотела сделать так, чтобы ему просто слегка нездоровилось.
— В своих письмах вы предлагаете устранить и миссис Кларк. Можете ли вы дать этому объяснение?
— Нет.
— В одном из своих писем вы убеждаете Кларка не избавляться от миссис Кларк, пока не пройдет некоторое время, чтобы это не показалось подозрительным. Можете ли вы это объяснить?
— Конечно. Я не хотела, чтобы мистер Кларк навредил своей жене - как в этом, так и во многих других случаях.
— По свидетельству вашей маленькой дочери, ваш муж перенес тяжелый рецидив, сопровождавшийся рвотой, сразу после того, как вы накормили его ужином.
— В еде не содержалось ничего вредного, но перед ужином мистер Кларк дал моему мужу какое-то лекарство.
— Вы признаете, что видели, как в тот вечер Кларк сделал вашему мужу подкожную инъекцию. Можете ли вы дать объяснение?
— Я видела, как мистер Кларк сделал укол: он даже показал мне пузырек.
— Желаете ли вы сделать заявление или что-либо сказать по поводу услышанных свидетельств?
— Нет.
Сэр Генри Ричардс вздохнул и призадумался: слушание дела уже стоило немалых трудов - а сколько хлопот еще предстоит в будущем!
Сэр Чарльз Росс Элстон тоже вздохнул: ах, как невовремя приключился этот аллахабадский процесс - из-за него придется пропустить в этом году Кадирский кубок Мирута, а ведь он один из лучших игроков в pig-sticking!
Панкха лениво развеивала запах пыльной паутины, жара усиливалась, а присяжные прели под париками. Накануне Августа попросила разрешения выступить свидетелем обвинения, но ее просьба была отклонена. Как только суд удалился на обед, к Августе подошел сэр Чарльз Росс Элстон:
— Миссис Фулхэм, если я правильно понял, вы не желаете выходить замуж за мистера Кларка?
— Нет, - отрезала она.
***
Хемлок хорошо знает магазин и даже порой туда заглядывает. Привычка замыливает глаз, к тому же когда Хемлок приходит средь бела дня, освещение там совсем другое. Но вечером все преображается - вспыхивает сцена. По-грангиньолевски сменяются декорации. Витрина сияет и торжествует в темноте улицы, существует сама по себе, ради себя самой - все прочее отброшено в небытие. Ужас рядится в огни. Сверкающие под неоном металл и стекло отражают каучук с его непоправимой матовостью, лишая прекрасного блеска красной либо черной краски. Такого рода предметы следует выставлять напоказ, дабы покупатель знал: о нем бепрестанно пекутся, знакомы со всеми его потребностями. Инвалидное кресло с «поднимающимся на зубчатых рейках туалетом», как гласит табличка. Рейка, подними скорей-ка! Непромокаемые подгузники для взрослых, 60x20 см. Костыли со специально рассчитанным углом наклона.