— Слушай, чужеземец, — сказал он, разбудив меня, — Герман и Иозеф говорят, что ты был вчера на горе испытуемых и что ты навел безумие на Энгельберта. Они дальше говорят, что у тебя дурной глаз и что ты поэтому можешь перепортить много народу. Они хотят тебя казнить или обесплодить, так как у бесплодных рабов никогда не бывает дурного глаза. Завтра жрец Вотана установит — дурной ли у тебя глаз или хороший. Это все, чего я мог добиться.

Я почувствовал, что теряю самообладание. Зигфрид прочел у меня на лице волнение и, видимо, был очень доволен. Насладившись моим беспокойством, он, наконец, сказал:

— Успокойся, чужеземец, жрец Вотана — мой друг и участвует в моем «движении». Этого, правда, никто не знает. Он, конечно, скажет, что у тебя хороший глаз. Ты только смотри: не делай глупостей. Откровенно говоря, я думаю, что Энгельберт свернул себе шею не без твоей помощи.

Зигфрид похлопал меня по плечу, лег и вскоре захрапел. Как и следовало ожидать, я не мог заснуть и беспрерывно ворочался на своей подстилке, так как чувствовал, что, несмотря на все заверения Зигфрида, мне угрожает непосредственная опасность. Кроме того, я полагал, что предстоящая завтра процедура будет носить унизительный для меня характер. Мне очень не улыбалась перспектива вновь предстать в качестве подсудимого на великом судилище.

Весь следующий день я провел в тревоге. Часа за два до заката солнца перед пещерой появились двое младших вождей, заставили меня стать между ними, обнажили мечи и тронулись в путь. На площади великого судилища уже сидели арийские вожди, только трон вождя стоял пустым. Зигфргид, однако, стоял у трона, опираясь на него рукой. Вскоре раздался звук рога, все прокричали «хайль», протянули руки, и воцарилось молчание.

Зигфрид начал:

— Братья-вожди, пред вами стоит чужеземец, упавший с неба, которого мы недавно судили. Говорят, что у него дурной глаз, наведший безумие на нашего дорогого Энгельберта, отправившегося в Валгаллу, где ему приготовлено почетное место. Закон говорит, что всякий, у кого дурной глаз, должен быть казнен или обеспложен. Мы обязаны выполнить закон, но для этого следует проверить, действительно ли дурной глаз у чужеземца. Что скажешь ты, друг великого Вотана?

«Другом Вотана» оказался небольшого роста старик с редкой бороденкой и почти лысым черепом. Он все же носил металлическое кольцо, которое за отсутствием волос часто спадало ему на переносицу, и он вынужден был постоянно его поправлять. У него были желтые костлявые руки с невероятно длинными когтями, к тому же неописуемо грязными. Рядом с ним стоял небольшой мешок, на котором был изображен знак свастики. Гнусавым пронзительным голосом «друг Вотана» завопил:

— Братья-вожди, закон требует двух испытаний, да будет исполнена воля богов. Затем он вынул из мешка черную птицу, в которой я узнал ворона, и сказал:

— Если священный ворон сядет на плечо чужеземца, это будет значить, что у него дурной глаз, так как черное идет к черному.

Старик подбросил ворона вверх, тот сделал небольшой круг и вернулся к старику, который с таинственным лицом сказал:

— Приступим ко второму испытанию.

При этом «друг Вотана» вытащил из мешка небольшую корзину, из которой выползла змея темно-желтого цвета, со странным узором на спине, напоминавшим местами знак свастики.

— Если священная змея, благословенная богом Одином, подползет к ногам чужеземца и вокруг них обовьется, — значит, у него дурной глаз.

Отвратительная змея сначала свернулась кольцами, потом поползла по направлению к моим ногам, затем, однако, вернулась и поползла обратно в корзину.

Старик поднял руки и завопил:

— Испытания, которых требует закон, говорят, что у чужеземца хороший глаз.

После этого старик опустил ворону и корзину со змеей в мешок и, видимо, готовился уйти со сцены. Не успел он, однако, договорить своих слов, как поднялся неописуемый шум и рев. Особенно отличился Герман, который закричал:

— Старый мошенник, твои ворона и змея делают то, что ты им прикажешь. Чужеземцу надо отрубить голову.

Тогда во весь рост встал Зигфрид и, подняв руки вверх, в позе библейского пророка, проклинающего нечестивых, провозгласил:

— Грязные собаки, вы посмели оскорбить бога Вотана, да поразит вас его меч. Я требую голову Германа, не верующего в священных животных.

Вожди разделились на две группы и, видимо, готовились к столкновению. Многие держали руки на рукоятке меча. Зигфрид, учтя неблагоприятное для него соотношение сил, опять влез в центр свастики и закричал:

— Бог Вотан сам накажет своих врагов, горе им!

После этого судилище закончилось, и я понял, что свободен.

После этого события наступило тоскливое для меня время. Временами я терял надежду на спасение и чувствовал, что погружаюсь в состояние полной апатии. Я с большим трудом заставлял себя купаться в море и принимать пищу. Правда, такого рода состояние продолжалось у меня недолго, и я принуждал себя смотреть более оптимистически на будущее.

Я забыл отметить, что члены правящей касты арийцев уделяли очень много внимания военным упражнениям: почти каждое утро десятъ-пятнадцать младших вождей маршировали по площади судилища и но берегу, рубили мечом прутья, секли плетью мешки с песком, либо провинившихся рабов. Даже на горе испытуемых подростки и юноши, предназначенные в будущем стать младшими вождями, маршировали по тропинкам и пели примитивную песню с припевом: «Хайль, хайль, тра-тра-тра». Раз один из этих молодых людей напал на меня из-за угла и едва не разбил мне череп.

В течение более двух месяцев я влачил жалкое существование пленника. Только раз я спустился с Зигфридом к морю наблюдать за ловлей рыбы. Вследствие отсутствия лодок рыба на острове ловилась самыми примитивными способами: удочками, снабженными крючками, сделанными из рыбьих костей, и небольшими сетями, прикрепленными к палкам.

Широко применялось также выкапывание ям на берегу моря перед приливом. Когда вода спадала, прибегали рабы и извлекали из ям оставшуюся там рыбу: они при этом отчаянно толкались и давили друг друга, так как всякий раб, приносивший меньше десяти рыб, подвергался порке.

Я неоднократно думал о том, каким образом арийцы, предки которых прибыли сюда много веков назад из страны с очень высокой для того времени техникой, превратились по существу в пещерных людей. Ведь даже у примитивных народов почти во все эпохи наблюдался прогресс, принимавший те или иные формы. На острове же Арии, судя по всему, что я видел, имело место прозябание на жалком и необычайно примитивном жизненном уровне.

Сначала эта своеобразная эволюция представлялась мне загадкой, но после того, как я познакомился с государственным и социальным устройством этого острова, я понял, что здесь прогресс был невозможен, и население острова было бесповоротно осуждено на вырождение и гибель.

В первую очередь необходимо было учитывать, что труд в Арии был делом кастрированных рабов, неспособных к интенсивной работе. Эти рабы при максимальном напряжении своих ничтожных сил могли обеспечить голодное питание себе, такое же испытуемым, несколько кусков сырого мяса в день самцам и самкам и, наконец, сравнительно благополучную жизнь вождям.

Закон расы, запрещавший какие-либо изобретения и открытия, сделал невозможным технический прогресс. Закон, жестоко каравший искусство письма, сделал невозможным накопление опыта. Таким образом, я видел перед своими глазами карликовое общество, неспособное ни к какому прогрессу и положительной эволюции. Это общество управлялось кастой жадных и жестоких вождей, опиравшихся на нелепые и кровавые «законы расы», состоявшие в беспощадном подавлении всего живого.

Я вспомнил отошедшие в область преданий фашистские расовые к социальные теории, столь последовательно проведенные в жизнь на острове Арии. Я с ужасом подумал о том, какая судьба постигла бы человечество, если бы полем для этих преступных экспериментов явился не жалкий остров, а земной шар.

Я вспомнил, с какой предельной четкостью и ясностью определили кровавую сущность фашизма руководители международного пролетариата, руководившие пять веков назад первым советским государством, своими победами и железной волей сломившие шею фашизму.