— А что ты имеешь против этого? — поспешно выпалил Верховцев. — Так устроен мир. Это способ жизни, на этом банки держатся…
— Правильно! — вскричал Джексон. — И я о том… Я бы еще понял эту хреновину, если бы смертным грехом было объявлено брать деньги под проценты, а не давать их. Ведь что получилось в христианском мире: христианам давать кому-то деньги под проценты нельзя, а брать можно. А не христианин мог давать взаймы, а кто в Европе был не христианин, а? Евреи! Их презирали, плевали в лицо, но брали, брали у них деньжата и постепенно вся финансовая система оказалась в их власти, а когда могущество Европы перекинулось в Америку, они взяли ее голыми руками. Ведь Америку сотворили немецкое трудолюбие, английская политэкономия и еврейский капитал. Вот истинные составные части марксизма, а вовсе не то, что потом написал об этом дедушка Ленин.
— Но ведь теперь христианство все это уже не запрещает, — вставил Верховцев. — Весь мир теперь этим занимается.
— Ну, во-первых, весь мир занимается тем, что берет, а дают только те, у кого есть, что дать. А есть деньги опять же у тех, кто занимается дачей в долг последние полторы тысячи лет, это во-вторых. И наследники тех, кто запустил христианам такую вот идейку, продолжают снимать пенки со всего мира по сей день.
— Жень, а ты не считаешь, что такие убеждения могут быть только у антисемита? — спросил Верховцев.
— Ни в коем разе, — возразил Джексон. — Более того, я хочу осветить тебе вторую сторону базирования христианства на иудаизме: она состоит в подсознательном признании евреев избранным народом. Обрати внимание, нет более страшного обвинения в области межнациональных отношений, чем обвинение в антисемитизме. Весь мир будет с равнодушием взирать, скажем, на то, как друг друга истребляют армяне и азербайджанцы, но какой подымется хай, если заденут евреев. Ну, а являюсь ли я антисемитом, то, скажу тебе прямо — нет. Любить их у меня больших оснований нет, но то же я могу высказать и в отношении к узбекам или киргизам, список может быть очень длинным. Ну, а работать с ними можно: у евреев есть ценное качество, которое мне импонирует — они не забывают делиться с теми, с кем работают — заработал сам, дай и другому. Я, можно сказать, поклонник их искусства, искусства жить: ведь чтобы человек сам себе на шею надевал хомут и при этом умиленно блеял что-то с благодарностью, для этого нужен настоящий талант.
Джексон отогнул манжет рубашки и посмотрел на часы:
— О, что-то я сегодня больно разговорчив, понесло в риторику…
— Все нормально, — сказал Верховцев. — А вещал ты действительно на уровне академических лекций, но это намного приятней, чем слушать пьяный бред Бельмондо.
— Только не надо оваций, — скромно ответил Джексон и, как бы оправдываясь, добавил: — видимо, внутренняя потребность высказаться присуща каждому смертному. Ты ведь знаешь, в каких кругах мне приходится вращаться: там говорят совсем на другом языке и на другие темы. И все же пора закругляться — мне рано утром на самолет.
Друзья встали и не спеша направились к выходу. В центре зала все тот же неугомонный Бельмондо пытался отбивать чечетку под задорную «славянскую» мелодию «Хава Нагила».
— Ну, Олег, давай прощаться, — Джексон протянул Верховцеву руку на улице. — Кто знает, когда теперь свидимся. Хороших тебе уловов!
— Ну, а тебе удачи в поисках сокровищ, — в свою очередь пожелал Верховцев.
Друзья улыбнулись и, пожав крепко, по-мужски, друг другу руки, направились каждый в свою сторону.
VI
Кто рано встает, тому и бог дает!.. Памятуя эту заповедь, друзья долго не отлеживались в Гениной хибарке, а спозаранку подтянулись к конторке по найму жилья. Явились задолго до открытия, но оказались далеко не первые — тут занимали очередь еще с ночи. Однако когда окошечко будки отворилось, толпа быстро рассосалась — желающим снять угол на текущий момент это убогое заведение решительно ничем помочь не могло.
— Ну, может, найдется хоть что-нибудь для двух невзыскательных мужчин? — голосом бедного родственника спросил Боб у работницы бюро. — Согласны на любую крышу, лишь бы не протекала…
— Ну, ничего нема, хлопчики, — ответила та. — Напряженка. Август — самый завал. В Сочи, Грузию никто не едет, боятся, все к нам… Потолкайтесь туточки на автостанции, хозяйки приходят, подбирают жильцов. Может, повезет.
— Слыхал, Боб, хозяйки подбирают жильцов, — уныло произнес Мироныч, когда они отошли. — Как тебе это нравится? А по моему разумению, должно быть как раз наоборот.
— В нормальной стране — да, а мы где живем, забыл?
— А Джексон, помнишь, уверял, бабки сами чуть ли не за руки курортников хватают, нарасхват разбирают. Раскатали губу…
— Устаревшая информация, — огорченно отмахнулся Боб. — Такое время — все меняется…
— И почему-то в одну сторону — худшую, — закончил его мысль Мироныч.
— Да-с, сударь, таковы паскудные реалии нашей жизни, и с ними хочешь — не хочешь, приходится считаться. А пока будем уповать на элементарное везение.
Они пересекли небольшую площадь и, усевшись на парапет в тени деревьев, решили перекурить. Невдалеке, метрах в десяти, в кружок стояла компания молоденьких девиц. Загорелые, раскованные, они что-то оживленно обсуждали и время от времени взрывались дружным хохотом, обращая на себя внимание прохожего люда. Одна из девушек, рослая, пышнотелая, накоротко стриженная блондинка, вдруг обернулась и, заприметив мирно дымящих друзей, задержала на них заинтересованный взгляд.
— Девушка, вас на минуточку можно? — совершенно неожиданно для Боба да и для себя самого вырвалось у Мироныча.
— А вы за минутку успеете? — насмешливым тоном поинтересовалась та.
Мироныч, поперхнулся дымом и невнятно проклокотал:
— Да я… да мы… собственно говоря…
— Что, рупор заклинило?
Она, покачивая бедрами, важно, будто пава, подплыла к ним и, чуть отставив ногу, подбоченясь, изваянием застыла в немом ожидании. Повисла затяжная пауза. Мироныч, подобно рыбе на льду, то открывал, то закрывал рот, не в состоянии выдавить, однако, ни звука. То ли не мог собраться с мыслями, то ли голосовые связки ни с того ни с сего отказали. Боб вертел головой, переводя взгляд с друга на незнакомку и обратно и наконец понял, что разряжать немую сцену в данной ситуации придется ему — у Мироныча, кажись, и в самом деле «заклинило рупор».
— Видите ли, мы хотели бы выяснить… В общем, не подскажете, как тут снять жилье?
— Ах, вот что! Понятно… — Она сделала шаг вперед. — Кстати о птичках, у нас в Симеизе принято так: когда даму приглашают к разговору, ей прежде предлагают сигарету.
— О, пардон, мадам, пардон, — засуетился Боб, протягивая ей пачку. — Плиз…
— Говорите по-русски — я понимаю… А ваше великолепное эсперанто оставьте для сопливых гимназисток, они на это клюют. — Она внимательно рассмотрела сигарету, слегка помяла ее длинными крупными пальцами. — «Элита», Рига… Прибалты, значит?
— Ваша эрудиция меня просто подавляет, — притворно вздохнул Боб.
— Приберегите комплименты для своей тещи, — она бесцеремонно взяла окурок из его пальцев, прикурила и присела рядышком. — Меня, между прочим, Ириша зовут. В своем кругу еще кличут Дюймовочкой. Похожа?
Ириша на пару секунд привстала, чтобы друзья могли явственней уловить взаимосвязь между ее кличкой и колоритным внешним обликом. Дюймовочка из нее была отменная: мощные крутые бедра, вызывающий бюст, полное отсутствие намека на талию, словом, матрена в стиле картин Рубенса…
— Ну, как из меня Дюймовочка, подходящая?
— Вашим друзьям видней, — дипломатично уклонился от ответа Мироныч.
— Ну, да. А вас, мужички, как звать-величать?
— Я — Боб…
— А ты Фасоль? — обратилась Ириша к Миронычу.
— Горох, — в духе вопроса отшутился Мироныч. — Только не царских кровей.
— А серьезно?
— А серьезно — Мироныч, но для вас можно и Константин.
— Вот и разобрались, — сказала Ириша-Дюймовочка и, помолчав, как бы размышляя вслух, протянула: — Значит, вам где-то приткнуться надо?.. Тяжелый случай. В это лето дикарей что саранчи налетело, такого еще не было.