На колокольне заметили грозные вспышки клинков над головами всадников и срочно перенесли огонь пушек к береговой круче. Снаряды взбурлили речку, черные султаны взметнулись перед садом. Но уже ничто не могло остановить бешено скачущих коней. Поняли белые, что дали промашку, перебросив всю кавалерию на другой берег в надежде на легкий успех, который им обеспечит внезапность.

Конь Дундича в несколько прыжков вынес его прямо к пулемету, замаскированному в высокой траве под черными осокорями. И если бы пулеметчики не растерялись, нажали на гашетку, неизвестно, чем бы закончился этот дерзкий бросок. Но счастливая звезда удачи и на этот раз спасла Дундича. Теперь, оказавшись за спинами пулеметчиков, он не рубил их, не расстреливал из нагана, а лишь гнал впереди себя с поднятыми руками.

Проскакав до самого фольварка, Дундич понял, что белые оставили батарею без прикрытия. Поэтому он велел Шпитальному, Князскому и Негошу собирать пленных, а сам с остальными поскакал прямо на орудия. Прислуга, не отстреливаясь, побежала к лесу. Офицер, размахивая револьвером, что-то кричал, требовал, но солдаты обегали его, устремляясь в самую чащу.

Дундич направил своего Мишку на офицера. Тот, почуяв опасность, укрылся за щитом пушки и попытался выстрелить. Дундич, бросив коня влево, с оттягом опустил шашку. Клинок, задев плечо офицера, врезался в сталь щита. Посыпались искры, раздался скрежет металла и вопль раненого. Конец шашки отлетел к ящикам со снарядами. Досадливо сплюнув, Дундич поскакал за убегающими, призывая их остановиться.

— Не стреляй! — кричал он своим бойцам, размахивая наганом. — Стойте! Стойте!

Но прислуга жалась к стволам сосен. Наконец Иван Антонович догнал бородача и, огрев его вдоль спины ременной плеткой, свирепо приказал:

— Стой, сволочь!

Тот скорчился и присел, потянув вверх руки.

— Не решай жизни! — заканючил батареец.

Но Дундич, не обращая на него внимания, устремился дальше, требуя от остальных бросить оружие и остановиться. Когда конские морды уперлись им в спины, обдавая жаром и ошметками пены, кадеты остановились. Не дав опомниться, красный командир велел немедленно повернуть назад и занять место у пушек. Но белые, со звериной опаской глядя на разъяренных красноармейцев, не двигались с места.

— Кто старший? — спросил Дундич, соскакивая с седла. — Ты старший? — ткнул плеткой мордастого фельдфебеля.

— Их благородие, — трясущимися губами прошептал тот. — Остались там, — махнул рукой в сторону батареи.

— Их благородие вознеслись туда, — вздернул карабин к небу Николай Казаков.

Фельдфебель стянул папаху, перекрестился.

— Стало быть, я теперь.

— Тогда вертайся к пушкам, — не давал ему опомниться Дундич. — Как можешь быстро-быстро.

— Дозволь дух перевести, — осмелел батареец, видя, что красные не собираются их расстреливать.

По-человечески Дундичу было жалко этих загнанных до пота, до одышки людей. И в другое время он разрешил бы им даже присесть, прилечь. Но не теперь. Тут каждая минута могла стоить жизни. И еще — ведь Буденный очень надеялся, что Дундич захватит батарею. Развернет ее против белых.

— Нет, дядя, — решительно воспротивился этой просьбе Дундич. — Отдохнешь потом. А сейчас — давай к пушкам.

Поняли белые, чего от них добиваются, переглянулись. Тут палка о двух концах: не подчинишься — уложат на месте, цацкаться не станут, исполнишь приказ, вернется генерал — трибунал обеспечен. Тут есть над чем голову поломать.

Тяжело дыша, побрели солдаты обратно. Ноги их еле поднимались от земли. Пройдут немного и снова переглядываются: не очень ли торопимся? Кажется, раскусил их уловку Дундич, сказал:

— Стойте.

Остановились.

— В шеренгу по два становись! — скомандовал Дундич. — У кого есть фабрика или завод — два шага вперед! Нет таких? У кого конные заводы, два шага вперед. И таких нет? У кого свои хутора и поместья…

Говорил Дундич, шагая вдоль строя и внимательно вглядываясь в изумленные лица артиллеристов. Те понуро смотрели на краскома: издевается, должно быть. Нашел богатеев.

— Значит, нет среди вас эксплуататоров? — угрожающе прозвенел сердитый голос Ивана Антоновича. — Какого же черта вы так усердно служите буржуям и генералам? Я могу очень просто обойтись без вас (тут он явно схитрил: из его отряда никто не мог обращаться с пушками). Поставлю своих орлов, а вас в расход. Но если вы не добровольцы…

— Нет! Не добровольцы, — дружно загудели пленные. — Мы мобилизованные. С нас подписку взяли.

— Какую подписку?

— Если мы того, значица, — начал объяснять за всех бородач, — то наши семьи того.

Дундич понял: эта остановка может легко превратиться в бесконечный митинг, но и гнать батарейцев под дулом карабина ему не хотелось по той простой причине, что подневольный воин уже не воин. А эти черти тем более могут провести буденовцев — будут лупить в белый свет как в копеечку. К одному орудию может встать сам Дундич. Он кое-что соображает в этих панорамах и буссолях, не забыл в артиллерийских мастерских. А к другим кого поставить? Эх, знать бы, давно обучил бы ремеслу наводчика троих-пятерых. А теперь вот возись со всякой контрой.

— Вы понимаете, — укоризненно глянул на артиллеристов Дундич. — Советская власть отдает вам все. Все, что есть на земле. А вы против этой власти.

— Мы б за нее горой, да только где она, мил человек? — выдвинулся вперед бородатый. — Вы нонче — тут, завтра — там, а нам куда податься? Была у нас в хуторе Советская власть. И что же она дала мне, к примеру? Да ничего, а господин Деникин обещает в случае победы и землицы прирезать, и коровенку лишнюю дать, и от продразверстки ослобонить…

«Да, — огорченно подумал Иван Антонович, слушая откровенно казака. — Этак он не то что не перейдет на нашу сторону, еще кого из наших к себе перетянет. Ишь, корову ему пообещали…»

— А где Деникин корову для тебя возьмет? — вдруг оживился Дундич. — Может, у князя или графа какого отнимет?

Артиллерист виновато-хмуро ухмыльнулся: знает, этого не произойдет ни при какой погоде. Понял его ухмылку и Дундич.

— То-то. Борода большая, а ума мало. У твоего же брата бедняка заберет. Тебе радость будет?

Насупились батарейцы. Горько им слушать такой упрек. Что они, разбойники какие, чтоб своих односельчан грабить? А с другой стороны, куда ни кинь — везде клин. Где действительно генералы наберут столько скота, что обещают своему воинству? Тут есть над чем покумекать. Допустим, уговорил их этот добрый и неглупый горец, и они согласились встать к орудиям. Так ведь наступает не Красная Армия, а — белая. Весь донской округ в их руках, вся Кубань, к Салу идут, там до Царицына рукой подать. Бог даст, к осени и в белокаменную вступят. Нет, тут с кондачка не решишь.

— Ну, так пойдете? — еще раз спросил Дундич. — Ты что молчишь? — спросил он фельдфебеля, заметив, что все пленные косятся на него.

— Я как все, — развел руки старый служака.

— Ты не хитри, Ерофей, — сказал в сердцах стоящий за ним артиллерист. — Ты теперь наш командир. Как скажешь…

— Вот это другой разговор! — обрадовался Иван Антонович, решивший в случае чего не церемониться с фельдфебелем.

Тот, очевидно, почуял настроение красного командира, поежился и, набычась, выдавил, точно горло сжала удавка:

— Я что ж, я понимаю…

— Идешь или нет? — подкинул и поймал наган Дундич.

— Иду… — не сказал, а выдохнул младший чин, но тут же словно опомнился и попросил: — Но в случае чего вы нас не покидайте, с собой забирайте. Так я гутарю, станишники?

— Верно! Так! А как иначе, — дружно загомонил строй.

— Давай в станицу! — приказал Дундич ординарцу. — Пусть Буденный быстрее отрывается и отходит к речке.

Казаков, забравшийся на колокольню, видел, что павловцы, спешившись в полверсте, стали подходить к буденовцам скрытно. И и это время из-за реки ударила батарея. Но только по позициям спешенного белого дивизиона.

Николаю было отлично видно, как первые же снаряды огненно-дымовой завесой отгородили белых от красных. Он тут же дал новые координаты. Второй залп пришелся в основном на коней и коноводов, притаившихся в балке. Казаки бросились к лощине, ловя мечущихся коней.