При взрыве тринитрофенола даже не всё вещество успевает сдетонировать, не говоря уже о том, что при взрывном его разложении образуются сажа и угарный газ, которые могут гореть. Раскалённое "горючее" выбрасывает взрывом в стороны и оно, прийдя в контакт с кислородом воздуха, вспыхивает мгновенно. Уже миновали осколки очередного разрыва, когда старшего офицера "Пересвета" настигло "вторичное" пламя. Казалось, что весь воздух вокруг вспыхнул. Огонь ударил в лицо, мгновенно обгорели ресницы и брови, занялась одежда. Кожу лица в первые секунды стало просто печь, но боль постоянно усиливалась и не особо её ослабила струя воды, которой обдали из пожарного рукава, превратившегося в факел офицера матросы пожарного расчёта. Лицо "горело" всё сильнее, глаза невозможно было раскрыть. Дмитриев упал на колени, руки инстинктивно тянулись прикрыть поражённое место, но первое же прикосновение отозвалось адской болью. Два матроса подхватили старшего офицера и повели в лазарет.
Когда Александровский, старший врач "Пересвета", увидел старшего офицера, то узнал его только по полуобгорелым погонам – всё лицо уже было покрыто волдырями ожогов.
– Шприц морфия! – немедленно скомандовал он санитару. А когда разрезав одежду, увидел грудь и руки Дмитриева, то взглянув на своего младшего врача, скорбно помотал головой. – Ещё шприц!.
– Неужели там наверху так всё плохо, братцы? – обратился он к матросам.
– Да нет, ваше благородие. Жарковато конечно, но терпимо. Другим кораблям и сильнее достаётся. А старшого неудачно выбросом огня задело. А как он?
– Идите, братцы, идите. Некогда нам, – смущённо выпроводил нижних чинов доктор.
В рубку "Пересвета" запыхавшись от бега и задыхаясь от дыма заскочил матрос Ильин:
– Ваше высокоблагородие! – обратился он к Эссену, – там старшого обожгло сильно, в лазарет отвели.
– О господи! – перекрестился командир броненосца, – Как он?
– Дохтур нам не сказал, но смотреть страшно.
– Что с пожарами?
– Потушили, господин капитан первого ранга!
– Да оставь ты сейчас титулование! Понятно. Ступай! – Николай Оттович повернулся к Соймонову бывшему рядом, – Василий Михайлович, я вас пока попрошу возглавить пожарную партию на палубе.
– Конечно, Николай Оттович! Иду! – козырнув Василий выскочил вслед за матросом.
Броненосец уже не обстреливался, пожары успели потушить, но, несмотря на морской ветер, весьма чувствительно воняло горелой краской и несгоревшей при взрыве шимозой. Да и серой тоже – многие японские снаряды были снаряжены не сверхновой взрывчаткой, а старым добрым чёрным порохом. Осмотрев состояние пожарных стволов и найдя их вполне удовлетворительным, Василий наблюдал за затихающим на этом участке боем.
Через несколько минут подошли ревизор Денисов, выбравшийся из недр корабля, где он тоже со своей партией матросов боролся с пожарами и мичман Витгефт.
– Ух, хоршо! Завидую я тем, кто тушит пожары на свежем ветерке! – Денисов потянулся с казалось бы видимым удовольствием хрустнув суставами, – А у нас ад сплошной, не столько от огня проблемы, сколько от дыма.
– Ну вы зато бронёй прикрыты, а здесь, в "благодати", Аполлон Аполлонович обгорел так, что вряд ли выживет. Я пока за него.
Ох ты! – мичман здорово расстроился. К старшему офицеру с огромным уважением относился весь экипаж, – Так серьёзно?
– Да не знаю я. Но матрос рассказывал, что лицо и шея у него – сплошной волдырь. Да и док наш, как я слышал, ему два шприца морфия закатал. Наверное были на то основания.
– Да уж…
– А мой каземат разбило, – как то виновато глянул на товарищей мичман Витгефт, сын погибшего в бою у Шантунга адмирала, – Вернее не каземат, а пушку. Чёрт! Ну ладно бы в броняжку – в самый ствол угодили… Так что поступаю в ваше распоряжение, старшой.
– Иди ты, Вася… Сам знаешь куда. Старшого нашёл. Вали к Ниловичу, он тебя пристроит. В рубке он.
– Смотрите! – вдруг вытянул руку Денисов, – "Ретвизан" разворачивается!
Флагман Вирена действительно начал поворот и на стеньге его фок-мачты полоскался на ветру флажный сигнал.
– Ваше благородие, господин лейтенант! – к офицерам подскочил матрос Никонов.
– Ну что тебе? – повернулся к нему Соймонов.
– Да ведь там какое дело, – замялся посыльный, – кормовая башня вертится плохо, говорят, что с динамой какие то неполадки, срочно вас просют!
– Вот чёрт! Не вовремя то как! – Василий расстроенно глянул на Денисова, – Надо мне идти, давай за меня пока тут.
– А ты, – обернулся он к матросу, – давай быстро к командиру и доложи, что я ушёл разбираться с динамо-машиной и вместо меня остался ревизор. Понял? Да! И боцмана найди, передай, что я ему приказал в распоряжение господина мичмана прибыть. Запомнишь?
– Не извольте беспокоиться, вашбродь, – выпучив глаза на офицера отрапортавал Никонов, – всё в лучшем виде передам!
– Ну давай, бегом!
Здравствуй милый мой и родной Васенька!
Это письмо будет ждать тебя во Владивостоке, куда ты непременно придёшь на своём корабле. Обязательно! Я ежедневно молю Господа нашего, чтобы он сохранил тебя среди волн и огня.
Мы узнали из газет, что битва ваша уже началась. Господи! Как страшно представлять, что сейчас творится в Корейском проливе. (Ну не сейчас конечно – для вас бой уже закончился, но мы то ведь пока ничего не знаем). Отец говорит, что сражение будет страшным, что японцам теперь отступать некуда и они это делать не привыкли. Значит будут сражаться до конца…
Я понимаю, что советовать тебе не геройствовать слишком сильно уже позно… Ты или читаешь это письмо или… Нет! Обязательно читаешь! Ты не мог погибнуть, потому что я люблю тебя! Люблю и жду! И ты обязательно вернёшься ко мне!
И немедленно, как только придёшь во Владивосток, пришли мне телеграмму, что ты жив!
Очень жду!
Очень люблю!
Твоя Ольга.
"Ослябя", как и оба однотипных с ним броненосца, был, мягко говоря, малоудачным кораблём. Проектировщики хотели создать мощный океанский рейдер, который, в случае чего, мог бы участвовать и в эскадренном сражении. Как обычно в таких случаях, да ещё и при стремлении сэкономить на постройке, неважненько получилось всё: и дальность плавания не такая уж большая, и вооружение ослабленное, и бронирование неполное. То есть рейдер средненький, дорогой, а эскадренный броненосец слабый. Но когда речь идёт о сражении – в боевую линию ставится всё, что только этому соответствует хотя бы на бумаге. Да и три броненосца типа "Пересвет" – весьма грозная сила. Особенно если их использовать грамотно. А если бы в этот день ещё и погодка бы была посвежей, они бы вообще "королями сражения" стать могли бы: очень удачно для серьёзной волны у русских "недоброненосцев" была расположена носовая десятидюймовая башня. Она могла бы стрелять, когда японские низкобортные корабли вынуждены были бы молчать своим главным калибром из за захлёстывающих их башни волн. Но погода была обычной: небольшое волнение, средний ветерок…
В завязке боя "Ослябя" шёл в кильватере флагмана отряда. Вторым. Перепало ему не так уж много, но очень уж неудачно: восьмидюймовые снаряды японцев поразили его в небронированную носовую оконечность и соответствующие отсеки стали заполняться водой. Всё было терпимо, небольшие пожары достаточно успешно гасились расчётами, которыми руководил старший офицер броненосца, кавторанг Похвистнев, но вот дифферент на нос из за этих чёртовых пробоин сильно беспокоил. Правда, через некоторое время, сами японцы "помогли" с ним справиться, сделав очередным попаданием здоровенную пробоину ещё и в корме. В общем не так всё и страшно было для корабля. Сражение продолжалось и "Ослябя" принимал в нём самое активное участие. Почти не замолкали его орудия, всё время в зоне досягаемости была какая то достойная его пушек цель.