Я слушаю-слушаю. Я никуда. Звонят…

Херня! Назад! Хорошо сидим! Слышь, мне уже и не встать. Че у тебя за водяра? Ку-у-уда?! Я сказал, сиди! Ну, ты у меня только вернись!…

И пока Ломакин со злорадством на уме и сочувствием на языке сообщал новости петру-первому (Какие новости, мастер? – Е-есть новости…), новоявленный квартиросъемщик бушевал в комнатенке, распечатанной хозяйским пинком ноги. Амбал Елаев грозился-матерился, порывался наружу, в зало, грохотал собственным упавшим баскетбольным туловищем, звенел бьющимся стеклом, орал, что он вышел подчистую, а его опять заперли. Амбал Елаев сулил смерть лютую и корешу, и соседу, и бабке Асе. Нассу в глаза – программа минимум.

Ломакин не запирал сидельца, он просто плотно прикрыл дверь, чтобы шум и ярость не рвались столь бурным потоком, не заглушали трубку. Сиделец просто застрял на продавленной тахте – тяжелый стол- ампир слишком тесно прижимал, не давая точки опоры: только приподнимешься и – плюх обратно на задницу. Маловато королевство, маловато.

Ломакин, посвящая петра первого в курс последних событий, соображал на ходу и корректировал этот курс. О старушке не обмолвился. За него обмолвился громогласный Елаев: Убью-у-у с-суку! Ломакин задним умом просожалел, что прикрыл дверь, но и сквозь нее было слышно. Петру первому – слышно.

Часок продержишься, мастер? Раньше нам никак.

Не нанимался!

– Наймем. Не обидим, мастер).

– Уже обидел. Я комнату продаю, а не санитаром в дурдоме работаю! Вот могу милицию вызвать… – Блеф, но беспроигрышный: милицию им, петрыэлтерам, не на-а-адо.

Милицию нам не на-а-адо… – протянула трубка, – Ну, сорок минут можешь подождать?

Нет. У меня встреча. Бизнес. И зачем тебя ждать?

Да-а… – уткнулся лбом в вопрос петр первый. Действительно, зачем? Зэка сдал – зэка принял? – Лады! Загасить его можешь? На время! Или запереть…

– У него нож… – сказал Ломакин. Во-во трусить стыдно, храбриться глупо.

Какой еще нож?

– Кухонный. Ладно, пока мы говорим, я уже опаздываю.

Мастер! Погоди, мастер!

Никак, Встреча… – и он дал отбой. Еще секунд пятнадцать постоял, складывая ситуационную мозаику. В одно целое. Получится? Должно! Иначе – гроб… с музыкой. Он вернулся к сидельцу.

А-а, пришел?!! То-то, падла! Сядь и накапай еще.

Он сел и накапал еще, Елаеву. Не себе. И так рожа заплыла, со вчерашнего бы очухаться. Смирнофф убавился еще на полные два стакана с тех пор, как Ломакин пожертвовал бутыль в пользу амбала. Или во вред. Почувствуйте разницу!

Разница чувствовалась – кошкоед почти впал в агрессивную невменяемость. Водка легла на пиво. Еще немного, еще чуть-чуть. Так что он сел и накапал еще.

Во-о-от! Эт хорошо, что ты меня слушаешься! Куда ходил?! Я ж сказал: сиди? Куда ходил?!

Отлить.

А, понял. Уважительная, Но гляди у меня – еще раз не послушаешься… Я тебя раком поставлю, опущу, как… ак-х! кх-х-х… Пусти! Пусти палец, падла! Пусти, больно, ну! Все, кореш, все, пусти!

Этакая тягомотина с неясным исходом – почти полтора часа. Строже – девяносто шесть минут. Да, на беседу с петром первым шесть минут и ушло, а до звонка Ломакин вынужден был лавировать между корешом и падлой. Проще нет: загасить зэка на весьма и весьма продолжительное время. Но что потом? И рассиживать в гостях у амбала, имитируя мужика с опаской – тошно. Он уже выслушал про то, как Елаев был, есть и останется хозяином, и пусть мудила, налепивший печать на дверь, только объявится! Он уже поучаствовал неопределенными кивками в праведном негодовании: с-суки по людям стреляют, а им – амнистию, а за кошака драного – пять лет от звонка до звонка, и жилье отбирают! Он уже согласился показать, где теперь живет бывший сосед, сотрапезник Елаева, – не сейчас, но потом. Он уже защитил бабку Асю, когда амбал алкогольно взъярился и порывался ее первую придушить, она, с-сука, во всем виновата, она тоже виновата!… Сиди-сиди. Спокуха. Еще накапать?

Этакая тягомотина с неясным исходом…

Петр первый позвонил как нельзя кстати. Вот он, исход. Мозаика сложилась. У меня встреча. Бизнес… – сказал Ломакин трубке и не особенно покривил душой. До встречи с Антониной – всего ничего. А ведь нужно заранее занять позицию, отследить, прикинуть. И даже если встреча отменяется (само собой, отменяется, ч-черт!) – отследить надо. Более чем надо. И еще сказал Ломакин трубке: И зачем тебя ждать? Верно! Незачем. Сорок минут? Уйму дел бы успеть переделать за отпущенные сорок минут. Пора-пора!

Пора решать проблему амбала Елаева посредством… посредством… Решать по средствам. Есть средства? За полтора минувших часа он всячески микшировал свое превосходство. Ну, оборонился несколько раз. Ну, оговорился несколько раз, обидно сковеркав: Слышь, ЕлДаев, а, ЕлДаев…, – и свел на шутку: Мотню бы застегнул! – примиренческим тоном. (Гы-ы! Он свежим воздухом дышит! Кореш, а чем тут воняет? Мы не горим?!). Не горим… Горит Ломакин, горит синим пламенем! Время, время! Исход подсказан. Средства есть. Они таковы…

Ломакин предпринял то, что он предпринял: просквозил взглядом за спину кошкоеду, выпучился в изумлении. За спиной сидельца – только стена в обоях, со следами кладки вымерших тараканов и сальным пятном. Но амбал обманулся, показал профиль. И Ломакин в технике гияку-кайтен достал в область ключицы, чуть выше, пожалуй.

Загасить на время – не вопрос. На сорок минут. А то сидеть бы и сидеть – Елаев-Елдаев дозрел аж до картишек. Мол, а давай в картишки? На раздевание!… Поглаживая восставший хобот, дышавший свежим воздухом. В Крестах ли, на зоне ли – самое то! А че? Хорошо посидели, бельмы залили. Сыгранем? А проиграешься – совет, дам, что на кон поставить. Ничто человеческое не чуждо.

Чуждо. Елаев-Елдаев – не человек. Скот. Гнусавый скот, аналог телефонным пугалам. Все люди братья! Как же, как же, братья, имена им Каин и Авель. Человек человеку… Для Слоя-Солоненко, например, Ломакин – не человек, он – мешок. Для петрыэлтеров, например, Мерджанян – не человек, он – вот уж точно мешок после несчастного случая со старушкой. Для скотов человек – всегда мешок. Не – ет, скот, врешь! Ты, скот, сам станешь мешком – и молись, чтобы другие скоты обошлись с тобой по-человечески. Молись, не молись…

Елаев-Елдаев хрюкнул и отключился.

Ломакин владел всем понемногу на пристойном уровне – волей-неволей овладеешь, днюя и ночуя на съемочной площадке. Атакующие виды: каратэ, таэквондо, кик… Мыслим ли фильм без? А положение обязывает. Но специализировался он в дзюдо. Еще с тех пор, как Юрик Гасман (а, кстати!…) образовал в Баку первый оперативный отряд под крылом не к ночи помянутого комсомола… В шестьдесят восьмом вроде?! А! Годом раньше! В канун векового юбилея всемирного дедушки. Чтоб в городе стало больше порядка. Разумно? Разумно. Вообще Юрик Гасман очень разумный – и по нарастающей: режиссер, богемный функционер, депутат. Аж засракуль… То бишь заслуженный работник культуры (о великий, могучий…)! Разум не отказал Юрику Гасману и тогда, когда Ломакин говорил с ним по «Часу червей»… И это правильно. И Егору Брадастому разум не отказал, когда Ломакин искушал его режиссерством по «Часу червей»… И это правильно. А вот Ломакину разум отказал тогда. Помнится, злился: две поездки в Москву, неделя коту под хвост, результат – ноль. Ладно, отметим в мемуарах, если доживем до возраста канонического мемуариста.

Пока же стоит потрудиться, чтобы эта неделя – не коту под хвост. Разум бы не отказал. Полдня уже нет как нет, а он, Ломакин, зациклился в типично достоевской квартире с типично Достоевскими прибабахами!

Елаев-Елдаев оказался неподъемным. Ломакин поднатужился, перекантовал тушу на стол. Где стол был яств… Нет, гроб заказывать сидельцу рановато, жив курилка! Атакующие виды Ломакин признавал, но без идиотического обожания-преклонения. Именно потому, что они – атакующие. Атака есть агрессия, не так ли? Ломакин предпочитал дзюдо. Да-да, принцип ветки под снегом: чем сильней на нее давить, тем с большим эффектом она распрямится, разметав сугроб в прах, используя вес сугроба же. Пусть первым бросит в Ломакина камень тот, кто скажет: Елаев на Ломакина не давил. Ломакин не прогибался до критической точки… Впрочем, ныне камень – не оружие, а оружие – ствол, граната, мина, перо и… цифирь.