От начала косы вглубь ведут две асфальтированные дороги, которые километров через пять соединяются в одну. Эта единственная дорога идет по правой стороне, вдоль самого берега лагуны, до окончания косы, где, повторяя очертания берега, заворачивает направо и кончается, приведя вас к очаровательной маленькой бухте, в которой пришвартованы прогулочные яхты и катера. Между асфальтовым шоссе и пляжем все двадцать километров сплошняком заняты относительно небольшими каменными домиками с плоскими крышами, оштукатуренными и побеленными. Между домиками растет трава, кое-где посажены приземистые пальмы с толстыми косматыми стволами. Домики победнее — это жилища туземцев, побогаче — гостиницы, пансионаты и просто частные дома, сдаваемые хозяевами отдыхающим.
Таков Варадеро, один из лучших курортов мира. Прибавьте сюда триста солнечных дней в году, теплую и прозрачную океанскую воду цвета бирюзы, смешливых услужливых туземцев и страстных доступных туземок, и тогда вы поймете, что если и есть где-либо рай земной, то это как раз Варадеро.
Даллес сыграл непонятно. Он отправил Штейна именно сюда. Вместо обещанного знакомства с новой родиной, вместо шикарной Флориды, Олегу Николаевичу надлежало отдыхать на Кубе. Официально было объявлено, что Штейн летит в Западное полушарие в награду за блестяще проведенную диверсионную операцию в районе норвежского Намсуса, а также для того, чтобы восстановить силы перед выполнением новых заданий. Штейн понял, что Даллес просто отсылает его из Европы. Сам он в это время через свои каналы будет перепроверять весь тот трубный вой, который прошел в английской и немецкой прессе относительно штурма Намсуса. На время перепроверки Штейн Даллесу совершенно не нужен ни в Швеции, ни в Норвегии, потому он и сплавил его под благовидным предлогом подальше от Европы, чтобы тот не мог повлиять на ход проверки и тем более помешать ей.
Эта догадка Штейна подтверждалась тем, что в качестве сопровождающего лица Даллесом был отряжен Джон Смит. Тот самый капитан Смит из армейской контрразведки, который так бездарно допрашивал Штейна в первые дни его пребывания в американском посольстве. Насколько Смит был дрянной контрразведчик, настолько же он был хороший соглядатай. Очень скоро Штейн заметил, что практически никогда не остается в одиночестве. Смит постоянно находил поводы навязать ему свое общество. Впрочем, во Флориде Штейну все-таки удалось побывать. Из Европы они летели с промежуточной посадкой в Сент-Джонсе. После дозаправки путешественники этим же самолетом прилетели в Тампа-Бей, где пересели на маленький шестиместный бипланчик, который за каких-то пару часов доставил их в Гавану. Всюду, на аэродроме Сент-Джонса, в Тампе и тем более по прилете на Кубу, капитан Смит был рядом, тихий, как тень, и предупредительный как лакей. Пока в самолетные баки заливали керосин, Штейн давал понять Смиту, что у него есть срочные интимные дела. Американец, летевший этим маршрутом не первый раз, молча показывал, где находится сортир, провожал Штейна до двери… и занимал соседний стульчак.
Перелет из Европы на Кубу занял больше суток. Когда они приземлились наконец в аэропорту Гаваны, Штейн уже совершенно отчетливо ненавидел капитана Смита. «Что он за мной ходит? — устало недоумевал Олег Николаевич. — Он что же, чудак, думает, что я в сливные бачки стану подбрасывать шифровки для сообщников?» Глядя, как Смит тщательно осматривает белый фаянс после того, как им попользовался Штейн, Олег Николаевич очередной раз вздыхал: «Остолоп — он и в Африке остолоп».
В Гаване к их самолету подкатил автомобиль, за рулем которого сидел стопроцентный мачо, будто сошедший на землю с экрана во время прокрутки вестерна. Он был в ковбойской шляпе, клетчатой рубашке, завязанной узлом на животе и с сигарой такой толщины, что ему мог бы позавидовать Черчилль. Этот мачо вышел из машины, сказал: «Хай», обращаясь одновременно к обоим прилетевшим, и небрежно бросил ключи от машины Смиту.
— Где мы живем? — спросил Смит.
— Как и в прошлый раз, в Варадеро. У Хорхе и Хуаниты.
Сказав эти несколько слов, мачо развернулся и вразвалку двинулся прочь, будто ему не было до них никакого дела. Штейн недоуменно посмотрел ему в спину, но Смит распахнул перед ним дверцу.
— Машина в нашем полном распоряжении, мистер Штейн, на все время пребывания на острове. Желаю вам хорошо отдохнуть.
Штейн сел в машину. Это был «понтиак» сорокового года. Последняя модель мирного времени — знаменитый «Торпедо», четырехдверный роскошный седан. С началом войны правительство самого демократического в мире государства забрало заводы «Понтиака» для своих нужд, и сейчас на оборудовании, предназначенном для строительства автомобилей, уже второй год выпускали авиабомбы.
Когда они приехали к двухэтажному белому дому, стоявшего на дальней половине косы, оказалось, что заботливые Хорхе и Хуанита приготовили для них двоих всего одну комнату. Олег Николаевич нисколько этому не удивился. «Слава богу, — подумал он, оглядывая свое новое временное жилище. — По крайней мере, кровати у нас будут разные».
Проспав с дороги никак не меньше десяти часов, Штейн вышел из комнаты, спустился вниз и, разумеется, обнаружил там Смита, который терпеливо ожидал его пробуждения. С этой минуты, собственно, и начался кубинский отдых Штейна. Открылся он ужином в компании Смита и продолжился на следующее утро поездкой на Гуам, где Смит показывал Штейну поселение самых настоящих индейцев и крокодилью ферму. Олег Николаевич уныло смотрел, как индейцы, ободренные двадцатью долларами Смита, кривляются в каком-то танце и подвывают себе заунывными голосами, как собаки на луну. Плотоядные крокодильи пасти и осклизлые жесткие шкуры реликтовых пресмыкающихся тоже не вызывали у Олега Николаевича ничего, кроме омерзения.
На следующий день Смит повез его смотреть Фуэртэ Эспаньол — бывший испанский форт, построенный полвека назад, но Штейн, имевший представление о правилах фортификации, счел это укрепление скучным и безобразным, как и все, что делают латинос в военном отношении. «М-да… — оценил Олег Николаевич форт, сляпанный горячими испанскими военными. — Наверное, они строили его, исходя из опыта войны Севера и Юга. Сорок попаданий семидесятишестимиллиметровых снарядов, двенадцать попаданий стодвадцатитидвух-миллиметровых фугасных, восемь — стапятидесятидвухмиллиметровых, и все, нет форта. Не на что посмотреть. В этом форте только коз держать».
На третий день Смит повез Штейна в Пинар-дель-Рио, на сигарную фабрику, где делались самые лучшие и самые дорогие сигары в мире. Некурящий Штейн с некоторым интересом смотрел на упитанные голые ляжки смуглых работниц, на которых те скатывали сигары, но через пятнадцать минут это зрелище ему прискучило и он попросил Смита отвести его обратно в Варадеро.
Вернувшись в пансионат, он решительно заявил Смиту, что не намерен больше осматривать местные достопримечательности и более не нуждается в экскурсоводах. Он, полковник американской армии Штейн, будет находиться вот в этом самом пансионате и для спокойствия капитана Смита готов ограничить маршруты своего передвижения только пляжем и ближайшим баром.
Опешивший Смит промямлил:
— Yes, sir, — и больше не навязывался с развлекательной программой.
Из виду Штейна он тоже, впрочем, не терял.
К концу недели полковник армии САСШ почти не вылезал из шезлонга под одним из пляжных навесов, откуда часами смотрел на океан, будто пытаясь разглядеть в дневном мареве расплывчатый силуэт свободного берега Флориды. Целебный океанский воздух гарантировал здоровый сон, и Штейн спал спокойно и крепко. Смит был несколько разочарован более чем предсказуемым поведением своего подопечного. Тот не делал никаких попыток вступить в контакт с кем-либо. Если он не занимал свой шезлонг, то либо ел, либо спал. Капитан Смит занял для себя такой же шезлонг под соседним навесом и наблюдение за Штейном вел оттуда.
На девятый день кубинских каникул под навес к Штейну зашел мужчина лет сорока пяти. На незнакомце была соломенная шляпа, рубашка-сафари с коротким рукавом, короткие полотняные штаны и старенькие кожаные сандалии на босу ногу. Из-под шляпы хитро и приветливо смотрели светлые глаза, овал лица очерчивала аккуратная борода с сильной проседью. Фигурой мужчина обладал крепкой, кожей дубленой и дочерна загорелой, из-за чего нельзя было понять, европеец перед вами или человек, появившийся на свет от невообразимого смешения кровей, какое нередко можно встретить на Карибах. Морщинки, идущие от уголков глаз, говорили о веселом нраве незнакомца, а сбитые костяшки пальцев на руках — о том, что неудачных шуток он не ценит.