Не будучи подчиненным ни командиру дивизии, ни даже командованию фронта, майор Титор держался независимо, армейских офицеров и генералов за полноценных людей не считал и в душе своей думал, что командуют они только до тех пор, пока органы всерьез не взялись за них. Дай ему, Титору, приказ, уж он бы вывел на чистую воду любого, хоть генерала, хоть Героя Советскою Союза. Уж он бы разоблачил скрытого врага.

Рассказывая о тех лихих днях, о том времени, том лихолетье и неизбывном горе, пришедшем к нашему народу, нельзя пройти мимо и не упомянуть об огромной когорте людей, внесших свой немалый вклад в борьбу с врагами. Нельзя не сказать несколько слов о сотрудниках НКГБ-НКВД.

Одетые в мышиную форму, они и методы работы предпочитали мышиные, действуя тихо, чаще всего негласно, но всегда целенаправленно и жестоко. Завеса совершенной секретности, окутывавшая их деятельность, позволяла сохранять в глубочайшей тайне все недоработки и провалы бравых контрразведчиков. Это действительно очень удобно. Спроси любого, сколько он шпионов поймал. Секрет. Какие тайны раздобыл у врага? Секрет. Сколько мостов взорвал, сколько бургомистров на оккупированной территории казнил? Секрет. Можно даже вовсе не работать — результаты твоего бездействия, твоей тупости, твоей неспособности к работе все равно будут засекречены. Смело иди на склад за доппайком и с чистой совестью становись в очередь к кассе за получкой. Заслужил.

Армейские контрразведчики вступили в войну одними из первых. Уже 4 июля 1941 года ими был арестован как предатель и трус Герой Советского Союза генерал Павлов, а также генералы Григорьев, Климовских и Коробков. Тоже как предатели и трусы. 22 июля 1941 года, ровно через месяц после начала войны, военным трибуналом эти генералы были признаны виновными, приговорены к высшей мере наказания и тут же расстреляны. Это была самая большая победа советских контрразведчиков за все годы войны. Сталин больше не отдавал приказов арестовать и расстрелять командиров такого уровня. Даже маршала Тимошенко не наказали за гибель и пленение сотен тысяч красноармейцев весной 1942 года.

Так за что же на самом деле были расстреляны генералы? Существует версия, к которой склоняется и автор этих строк. Сталин боялся военного переворота. Боялся того, что его генералы, возмущенные сталинскими просчетами во внешней политике, приведшими к началу войны, ворвутся в его кабинет, арестуют его и будут судить судом военного трибунала. Чтобы поумерить прыть советского генералитета и навсегда избавить их от соблазна военных переворотов, Иосиф Виссарионович устроил публичное аутодафе и в своем приказе от 28 июля объявил об этом по РККА и по РККФ. Между строк приказа легко читалось вот что. Каждый, кто думает, что советская власть пошатнулась от фашистского удара — глубоко ошибается и горько пожалеет о своем заблуждении. Казнь высших советских командиров в самом начале войны — это жертва, брошенная на алтарь победы, принесенная во имя абсолютного повиновения и сплоченности нации.

Начальник Генерального штаба РККА Жуков не вступился перед Сталиным за своего подчиненного. Будто не он подписывал директивы, не соответствующие сложившейся обстановке. Он скромненько так промолчал, побоялся лезть под горячую руку Вождя. Для кобылы себя берег. Для белой. Той самой, на которой будет Парад Победы принимать. Да и отношения с Павловым у Георгия Константиновича были не самые дружеские…

Зная все это, зная, что именно ему поручат в случае чего арестовать командира дивизии и всех нижестоящих командиров, Титор совершенно искренне считал, что на нем одном держится весь фронт. На нем и на таких, как он.

Скажем, издавался приказ о борьбе с паникерами и трусами — Титор немедленно, без раскачки включался в выявление и поимку паникеров и трусов, без процессуальной волокиты проводил расследование и передавал материалы в военный трибунал, у которого было только три варианта приговора: расстрел перед строем, расстрел как таковой и направление в штрафную часть. То есть тот же расстрел, только немецкими патронами. Майор госбезопасности Титор лично наполнил штрафные батальоны и роты сотнями паникеров, то есть тех солдат и офицеров, которые выжили при отступлениях сорок первого и сорок второго, а после простодушно и правдиво рассказывали об этом новобранцам.

Руслан Каземирович не делил свое время на личное и служебное. Личного времени у него не было. Когда его разбудили среди ночи и позвали к аппарату, он ничем не выдал оперативному дежурному своего неудовольствия. Служба есть служба. Поговорив с неизвестным пехотным лейтенантом, майор уяснил для себя три вещи. Во-первых, на участке обороны этой роты задержали перебежчика. Во-вторых, этот Лизин просто болван, если не догадался сам сначала допросить перебежчика, а потом по-тихому от него избавиться. В-третьих, этот перебежчик, должно быть, и в самом деле нечто из ряда вон выходящее, если какой-то ротный из пехоты решился так смело возражать майору Смерша.

К передовой был послан грузовик с конвоем из комендантской роты, а через полтора часа в кабинет Смерша пред ясны очи майора Титора ввели перепачканного грязью финна с таким же грязным рюкзаком за спиной. Свободные руки финна и этот рюкзак за плечами владельца, не отобранный конвоем, заставили майорские брови поползти вверх. Конвой, специально подобранный и проинструктированный, грубо нарушил инструкцию. Это было возмутительно.

— Снимите с него рюкзак, — коротко бросил он конвою.

Конвой не решился дотронуться до перебежчика. Не дожидаясь, пока ему помогут, финн сам снял свою ношу и поставил рюкзак себе под ноги. Такое поведение пленного и его конвоя начинало выводить майора из себя.

— Руки! — Титор встал из-за стола и достал из кармана галифе наручники.

Пленный спокойно позволил заковать себя. Вид у него был не напуганный и не подавленный. Финн смотрел на майора спокойно, а конвоиров, казалось, не замечал вовсе.

Майор вернулся на свое место за письменным столом, достал чистый бланк протокола, обмакнул ручку в чернила и начал допрос:

— Фамилия? Имя? Звание?

— Тиму Неминен, — представился финн, продолжая держать себя с большим достоинством. — Товарищ, вам будет удобнее допрашивать меня без конвоя.

— Товарищ? — переспросил майор и отрезал: — Тамбовский волк тебе товарищ! От тебя власовцем за версту несет, морда фашистская.

— Не знаю вашего звания, — все так же спокойно продолжал финн. — Но я прибыл с той стороны и принес сведения, которые могу сообщить только определенному кругу лиц, в число которых вы не входите. Прикажите конвою удалиться. Я желаю говорить.

Титор подумал немного и махнул конвою.

— Подождите за дверью.

Громыхая сапогами, конвой вышел в коридор.

— Ну и что же вы желаете мне сообщить? — прищурился майор, когда они остались в кабинете вдвоем.

— Вам — ничего. У меня есть сведения для Верховного командования.

— Ух ты! — присвистнул хозяин кабинета. — Для Верховного? Не ниже? А майор Смерша вам не подойдет для откровений?

— Нет, — решительно отверг предложение финн. — Это не ваш уровень, товарищ майор. Полагаю, что у вас нет связи с Генеральным штабом. Сообщите хотя бы начальнику разведки фронта о том, что у вас в кабинете Тиму Неминен. Больше ничего делать не надо.

— В самом деле? — переспросил майор. — Только сообщить о вас начальнику разведки фронта? Не армии, не дивизии, а фронта?

— Да, — заволновался финн, — начальнику разведки фронта и только лично, а не через дежурного. Это очень важно!

— Да-с, — опечалился майор. — А ты, оказывается, фрукт еще тот. Перед тобой целый майор госбезопасности, а ты от него нос воротишь, разговаривать не желаешь.

— Я не ворочу нос, — возразил пленный. — У меня есть важные сведения, и мой долг доставить их как можно скорее по назначению.

— Это, что ли, твои ценные сведения? — Титор ткнул пером в сторону рюкзака.

— Так точно, товарищ майор. Звоните начальнику разведки фронта.

Майор звонить не спешил.