— В вас.

— Во… мне??

Вадим пораженный смотрел на нее. Она же молчала.

Так прошла минута или две, прежде чем молодой человек вновь обрел дар речи.

— И что же вы такого разглядели во мне? — с растущею тревогой спросил он.

— Я не знаю, как это назвать, — одними губами проговорила женщина. Вадим увидел, что даже губы ее побелели. Точно женщина сильно замерзла в теплой квартире, разогретой парами чая, недавнего веселья и коньяка.

— Как это?

— Ну… я не могу объяснить, — пожала плечами женщина. — Но я почувствовала его.

— И что же вы почувствовали?

— Это плохое, Вадим… Очень плохое.

— То есть?

— Понимаете, дорогой вы мой… — Она вдруг осеклась, после чего заговорила быстро, умоляюще: — Только, Вадим, прощу вас, ради бога не пугайтесь. Потому что… Потому что, признаться, мне и самой сейчас страшно. Мне кажется, с вами случилась беда.

«Вот такая… вот такая… вот такая…», — надрывалась в соседнем дворе мощная автомобильная акустика. А потом вдруг все смолкло. И вслед за тем дружным хором, разом, точно могучие ночные петухи, заорали противоугонные системы. Это проснулись и ожили под окнами стоящие во дворе машины.

Глава 27

Прикосновение души

Так они и сидели — в огромной, быстро и обреченно опустевшей комнате; в мохнатой колючей тьме, словно во чреве огромного ночного мотылька; против воли обостренно прислушиваясь к звукам, доносящимся из-за окна. Изредка по стенам проползали светлые тени проезжавших автомобилей. Оказывается, по ночам очень многие не спят, а куда-то ездят, возвращаются из гостей или с ночной работы. Как знать, может, в чем-то они и счастливее тех, кто глядит на них сквозь призрачные покровы занавесей, сидя в креслах с поджатыми губами, сложив руки как сухие и безвольные ветви?..

Наталья почти физически ощущала стены той ловушки, куда угодил ее ночной гость. Что это было? Что увидела она в нем — обычном человеке, не хуже и не лучше других? А следовательно, и не заслужившем, наверное, никакой исключительной судьбы, ни с той, ни с другой стороны границы, разделившего добро и зло, скверну и благодать?

Они говорили об этом всю ночь — редко, скупо, роняя слова как тяжелые капли расплавленного металла. То горячие, то — ледяные, обжигающие и жаром, и хладом одновременно.

Была ли то болезнь, скрытый недуг душевного или физического свойства, Наталья не знала. Не могла она объяснить того, что открылось ей на краткий миг в этом симпатичном, добром и приятном человеке. И именно потому — не сумела промолчать и просто распрощаться.

— Если бы вы захотели уйти тогда, утром, возле моего дома… Я бы, наверное, вас не отпустила сама.

Так говорила она. Хотя, может быть, и не верила собственным словам.

«Если бы я знал об этом тогда, утром, возле ее дома, я бы, наверное, никогда сюда не пришел…»

Так думал он. И был почти уверен в собственном решении.

Но теперь что-то, наверное, изменилось. И даже у ночи не было сил это скрыть или хотя бы слегка затушевать фиолетовыми чернилами приближавшегося рассвета.

— Хотите спать? — наконец сказала она, подняв голову от спасительных ладоней, сухих и горячих, как и ее глаза.

— Лучше чаю, — он покачал головой, тяжелой, как свинцовый котел, набитый черт-те чем под самую завязку. — Надеюсь, мне его-то хоть можно?

Некоторое время она молча смотрела на него. Затем вышла в кухню. Опущенные плечи, вздрогнувшая спина, глаза, опущенные долу. Чайник тоже был хорош — никак не желал закипать. Как будто ночью электричество спит вместе со всеми.

Широкая чашка, щепотка заварки, две дежурные ложки белого кристаллического сахара, тихий плеск кипятка. Шесть шагов из кухни в гостиную. И внимательные глаза сквозь огонь свечи — толстой, прямоугольной башенки, наполовину оплывшей, будто давно и изрядно обгрызенный фигурный тульский пряник.

— Вы все еще не никак не можете понять меня, Вадим, — осторожно сказала она, усаживаясь напротив, в свечной тени, полускрытая тьмою. Тьма злорадно курилась во всех углах, как неведомая сила, сконцентрированная в пустой комнате клубами дыма от невидимого огня. — Или попросту не желаете.

— Почему ж, — буркнул он, зачарованно поглядывая на свечку и механически помешивая давно уж растворившийся сахар. — Я теперь вам, признаться, уже даже почти верю.

— И это совсем неплохо, — кивнула Наталья. — Я ведь не могу вам сказать, что будет дальше, когда вы уйдете. А это, боюсь, случится уже скоро ведь светает уже…

— И все-таки — чем это показалось для вас? Что вы видели? — он поднял на нее задумчивые глаза, на дне которых ртутными капельками плескалась и перекатывалась блестящая, сверкающая боль.

— Хорошо, я попробую объяснить, — покорно согласилась она. — Хотя, честно говоря, не знаю, что это может нам с вами дать для лучшего понимания. Я ведь не видела какой-то картинки, объекта или предмета. Это не был какой-либо орган, пораженный болезнью или опухолью. То, чего вы, мне кажется, боитесь теперь больше всего.

По его лицу нельзя было сказать, угадала она или просто знает. Разве что — смутное удивление и смятение перед опасной тайной, приоткрывшейся лишь чуточку, как ржавая дверь.

— Более всего, наверное, это выглядело как внезапная перемена цвета, — продолжала она. — На красном и синем внезапно вспыхнуло пятно желтого. Очень тревожного и злого, так мне показалось.

Он смотрел на нее, не говоря ни слова, но под его взглядом она замялась на миг, подбирая слова.

— Ну… представьте себе желток яйца. Когда оно уже долежало до завязи зародыша. Красные прожилки нарождающихся кровеносных сосудов… и все такое… Вот, пожалуй, это наиболее подходящее описание того… В общем, того, что я увидела в вас.

— Вы сказали — на красном… и синем, — нарушил он тут же воцарившееся молчание. — Что это значит?

— Это значит, что в момент возвращения зрения я вижу всё и вся как цветные пятна, — осторожно улыбнулась она. — Некоторых вижу — как одно сплошное однотонное пятно, других — как смешение цветов и пятен. Живые объекты, те, что способны расти, как ни странно, предстают передо мной пятнами ярких, сочных цветов. Неживые — все больше серые, бурые, темные. Какие-то застывшие, каменные, что ли… Будь это даже белый пластик или цветная ткань.

— А во мне… вы, значит, увидели несколько пятен? — задумчиво спросил Вадим.

— Да. Красное и синее, точно наложенные одно на другое. И всего лишь на миг — внутри вспыхнуло желтое. Оно пульсировало опасностью и… Извините, Вадим, признаться, я совсем не знаю, как вам это объяснить.

— И все же? Проведите хоть какую-то аналогию, что ли!

— Знаете, как называют некоторые наивные и невежественные люди такой цвет?

— Желтый?

— Ну да! — Наталья испытующе смотрела на Вадима.

— По-моему, цветом разлуки, — после некоторой паузы предположил молодой человек.

— Не совсем, — покачала головой Наталья. — У них принято считать желтый цветом предательства.

— Вот как? У наивных и невежественных?

— Да. И, по-моему, не только у них.

— Все это нужно хорошо обдумать, — сказал он, застегиваясь, нахлобучивая шапку.

— Согласна, — произнесла она. — И в любом случае, думаю, это будет правильнее сделать нам с вами вместе.

— Да, конечно, — смутно кивнул он. — Я вам обязательно позвоню, Наташ, как только… Словом, мне сейчас нужно немного отдохнуть. От всего этого.

— И немножко прийти в себя, — согласилась она и тепло улыбнулась. — Но учтите: если вы не позвоните до обеда, я начну искать вас сама.

— Буду этому только рад, — улыбнулся Вадим.

У него на миг возникло очень стойкое ощущение того, что он сейчас покидает крепкие, надежные стены каменной крепости и выходит за ворота. А за ними его может поджидать кто угодно — в снеговых туманах улиц, в замкнутом четырехугольнике квартиры, в промерзшем трамвае или даже на высокой лестнице по дороге в офис, где уже с утра будут раздаваться дружный смех и звон бокалов. И у него нет оружия, ни одного средства защиты. Потому что главный его враг теперь притаился в нем самом. И, возможно, только и поджидает удобного часа, помноженного на неизвестность, чтобы броситься и рвануть когтями за что-то самое живое. До чего прежде не добирался еще никто — ни сомнительные враги, ни злостные обстоятельства, ни проницательные женщины, ни даже его собственные гнусности души или натуры. А единственный, кто способен этого зверя разглядеть и предупредить Вадима об опасности, остается по другую сторону дверей и горько сетует об этом. И что можно изменить, что придумать?..