Порой Маркс писал о государстве так, будто оно является просто инструментом, прямо служащим правящему классу. Однако, касаясь этого предмета по ходу своих исторических экскурсов, он обычно находит в нем гораздо больше нюансов.
Задача политических государственных структур не сводится лишь к обслуживанию ближайших интересов господствующего класса. Оно должно также принимать меры к сохранению единства общества. И хотя в конечном счете эти две цели полностью согласуются между собой, в ближайшей или среднесрочной перспективе они могут резко противоречить друг другу. Кроме того, при капитализме государство может быть более независимо от классовых отношений, нежели, скажем, при феодализме. Феодальный лорд является как политической, так и экономической фигурой, тогда как в капиталистической реальности эти функции обычно разделены. Ваши представители в парламенте, как правило, не являются вашими работодателями. И это означает, что впечатление, будто капиталистическое государство возвышается над классовыми отношениями, это не только впечатление. То, насколько высока будет независимость государства от материальных интересов, зависит от изменения исторических условий. Маркс, в частности, указывал, что в так называемом азиатском способе производства, связанном с проведением огромных объемов ирригационных работ, обеспечивать которые может только государство, последнее действительно становится ведущей общественной силой. Так называемые вульгарные марксисты склонны смотреть на взаимодействие государства и экономически господствующего класса как на отношения в формате «один на один», и в ряде случаев это действительно так и бывает. Порой класс собственников напрямую распоряжается государством. В частности, такой была ситуация при Джордже Буше и его собратьях по нефти. Иначе говоря, одним из наиболее примечательных достижений Буша стало то, что вульгарные марксисты оказались правы. Вообще складывается впечатление, что он упорно стремился к тому, чтобы выставить капиталистическую систему в возможно более худшем свете; другой вызывающий изумление факт касается так и оставшегося без четкого ответа вопроса о наличии либо отсутствии секретных разработок для Северной Кореи.
Тем не менее обсуждаемые отношения обычно выглядят гораздо сложнее, чем это могла представить себе администрация Буша. (Собственно говоря, почти все в человеческом бытии является более сложным, чем это обычно предполагают.) Например, бывают периоды, когда один класс правит от имени другого. В Англии XIX века, как подчеркивал сам Маркс, аристократия из партии вигов еще оставалась правящим политически классом, в то время как в экономике все более доминирующими становились позиции промышленного среднего класса; и в итоге первый в общем и целом представлял интересы последнего. Маркс также показал, что Луи Бонапарт правил Францией в интересах финансового капитала, при этом подавая себя как представителя мелкого крестьянства. Сходным образом и нацисты фактически управляли в интересах крупного капитала, но делали это с помощью идеологии, ориентированной прежде всего на низшие слои среднего класса. Тем самым они получали возможность метать против паразитов из аристократической знати и праздных богачей громы и молнии такого вида, что политически неискушенная аудитория вполне могла принять за подлинно радикальную силу. Впрочем, в данном случае заблуждение политической наивности не было абсолютным. Фашизм действительно есть форма радикализма. В нем нет места либеральной цивилизации среднего класса. Просто он является радикализмом скорее правого толка, нежели левого.
В отличие от огромного большинства либералов власть как таковая не вызывала у Маркса раздражения. Интересам не обладающих властью вряд ли помогут рассуждения о том, что всякая власть есть зло, и менее всего в исполнении тех, кто уже прибрал к рукам немало этого «хлама». Те, для кого слово «власть» всегда звучит с уничижительным оттенком, поистине счастливые люди. Власть, служащую человеческому освобождению, нельзя путать с тиранией. Лозунг «Власть черным!» является гораздо менее жалким, нежели причитание «Долой власть!». Вместе с тем мы должны понимать, что подлинно освободительной может стать лишь та власть, которая направлена на преобразование не только существующего политического устройства, но и самого смысла власти. Социализм отнюдь не сводится к замене одного состава правителей на другой. Говоря о Парижской коммуне, Маркс отмечал, что «она не была революцией, чтобы передать государственную власть от одной фракции правящего класса другой, но революцией, чтобы разбить саму эту уродливую машину классового господства (sic)» [3].
Социализм предполагает изменение самого принципа организации центральной власти. То, что означает слово «власть» в Лондоне в наши дни, имеет мало сходства с тем, что значило оно в Париже в 1871 году. Наиболее плодотворной формой власти является власть над самим собой, а демократия означает коллективное проявление данной способности. Именно Просвещение со всей определенностью заявило о том, что подчинения заслуживает лишь та форма власти, которую вы создали сами. Такое самоопределение как раз и составляет наиболее драгоценное содержание свободы. И хотя человеческие существа могут злоупотреблять своей свободой, без нее они не будут полноценными людьми. Время от времени им приходится что-то решать в спешке или без должного обдумывания, и такие решения опытный автократ вполне мог бы отклонить или пересмотреть. Однако если итоговые решения не будут (хотя бы отчасти) их решениями, то, сколь бы прозорливыми они ни были, люди скорее всего будут воспринимать такие указания как нечто выхолощенное и чуждое по отношению к самим себе.
Итак, при переходе из капиталистического настоящего в социалистическое будущее власть продолжит существовать, но не в той же самой форме. Революционному преобразованию подвергается сама идея власти. Это же можно сказать и о государстве. В определенном смысле понятие «государство» и словосочетание «государственный социализм» есть такое же противоречие в определении, как «эпистемологическая теория Тайгера Вудса». Тем не менее в другом смысле термин сохраняет определенную силу. Для Маркса при социализме государство еще продолжает существовать; только по завершении социалистического этапа, при коммунизме принуждающее государство уступает место координирующему органу. Но это будет не то государство, которое мы сами смогли бы легко признать за таковое. Это как если бы кто-то из нас, ожидающих увидеть нечто гораздо более грандиозное и монументальное — к примеру, нечто вроде Вестминстера, Уайтхолла и таинственно — загадочного принца Эндрю, — вдруг оказался бы внутри децентрализованной сети самоуправляемых сообществ, гибко регулируемых демократически избранной центральной администрацией, и заявил: «И это государство!»
Часть споров Маркса с анархистами разворачивалась вокруг вопроса о том, насколько велико воздействие на ту или иную конкретную ситуацию и жизнь общества в целом. Не является ли она конечной причиной происходящего? Уж точно не с точки зрения Маркса. Для него политическую власть следует рассматривать в более широком историческом контексте. Надо постараться понять, каким материальным интересам она служит, и именно в этом, по его мнению, будут лежать корни ее устройства, состава и практических шагов. Если он критически относился к консерваторам, идеализировавшим государство, то точно также для него была неприемлемой позиция анархистов, переоценивавших его значение. Маркс всегда выступал против «овеществления» власти, ее отделения от социальной среды и рассмотрения как вещи в себе. И это, несомненно, одна из сильных сторон его наследия. Тем не менее, даже будучи зачастую сильнейшей, она сопровождается определенным «слепым пятном». Впрочем, те аспекты власти, которые оставил без внимания Маркс, поразительно отличающимися способами исследовали его соотечественники Ницше и Фрейд. Власть не может быть вещью в себе, однако внутри ее есть те, кому возможность распоряжаться другими сама по себе доставляет удовольствие. Соответственно такие персонажи могут поигрывать властными мускулами, не имея в виду какой-то конкретной цели, а просто ради демонстрации собственного превосходства, и потому всегда выходят за рамки тех практических задач, для решения которых изначально формируется система власти. Достаточно четко представлял себе это и Шекспир, описывая в пьесе «Буря» взаимоотношения между Просперо и Ариэлем. Ариэль является послушным проводником власти Просперо, но при этом постоянно стремится вырваться из-под ее верховенства и просто заниматься своими делами. Следуя духу озорства и противоречия, он хочет просто наслаждаться своей чудесной силой как целью для самой себя, никак не связывая ее со стратегическими планами своего господина. Так что, рассматривая власть просто как средство, очень легко упустить из виду эту ее губительную особенность; а поступая так, можно прийти к ошибочной трактовке вопроса, почему власть до такой степени нацелена на принуждение и подавление.