Напротив, некоторые революции проходили относительно мирно. Наряду с насильственными встречаются и «бархатные» революции. В частности, совсем не много людей погибло в Дублинском восстании 1916 года, в результате которого Ирландия стала частично независимой. Поразительно мало крови было пролито в большевистской революции 1917 года. Переход всех ключевых пунктов в Петрограде под контроль новой власти совершился практически без сопротивления и открытия огня. Правительство, по словам Исаака Дойчера: «пало в небытие от легкого толчка» [1], столь всеобъемлющей была поддержка восставших со стороны простых людей. А когда спустя семьдесят с лишним лет советская система тоже пала, то крушение этого собрания земель с богатым опытом жестоких конфликтов сопровождалось ненамного большим кровопролитием, чем в дни его основания.
Бесспорно и то, что сразу по пятам за большевистской революцией последовала кровавая гражданская война. Но это произошло из-за того, что новый общественный порядок подвергся свирепым атакам со стороны правоконсервативных сил, а также внешних захватчиков. Британские и французские войска всемерно поддерживали белые армии.
Для марксизма революция не определяется тем, сколько насилия она за собой повлекла, равным образом не является ее непременным признаком тотальный переворот. Россия, проснувшись наутро после большевистской революции, отнюдь не обнаружила все рыночные отношения упраздненными, а промышленность национализированной. Совсем наоборот, рынки и частная собственность сохранялись значительное время после прихода большевиков к власти, и сами большевики в основной своей массе подходили к вопросу об их демонтаже в духе постепенности. Левое крыло партии придерживалось сходной линии и в отношении крестьянства. Первоначально задача насильно загонять его в коллективные хозяйства не ставилась, так что до конца 1920–х годов процесс шел постепенно и на добровольной основе.
Революции обычно долгое время вызревают, а затем могут потребоваться столетия для реализации их целей. Средние классы Европы не устранили феодализм за один день. Захват политической власти действительно является быстротечным актом, а вот преобразование обычаев, институтов и образа мыслей общества занимает гораздо больше времени. Вы можете национализировать промышленность указом правительства, но изменения в законодательстве сами по себе не могут произвести на свет людей, которые чувствовали бы и действовали совершенно иначе, чем их бабушки и дедушки. Это подразумевает длительный процесс воспитания и перестройки культуры.
Тем, кто сомневается в возможности таких изменений, следует обратить долгий и пристальный взгляд на самих себя. Потому что в современной Британии мы сами есть продукт долгой революции, достигшей своего пика в середине XVII века; и главным признаком ее успеха является то, что большинство из нас совершенно не осознают этого факта. Успешные революции — это те, которые завершаются стиранием после себя всех следов. Делая это, они стараются привести ситуацию в состояние, которое выглядело бы совершенно естественным. В этом они немного похожи на роды. Чтобы действовать как «нормальные» люди, мы должны забыть боль и ужасы нашего рождения. Появление на свет обычно оказывается травмирующим, будь то отдельные люди или политические образования. Маркс напоминает нам в «Капитале», что современное британское государство, построенное на интенсивной эксплуатации пролетариев, перелицованных из крестьян, вступало в жизнь, источая кровь и грязь из всех своих пор. Так что, случись автору «Капитала» дожить до этого времени, он несомненно ужаснулся бы, наблюдая за форсированной сталинской урбанизацией российского крестьянства. Многие государства возникли в результате революций, нашествий, оккупаций, захватов или (в случае обществ, подобных Соединенным Штатам) истребления. Успешные государства — это те, что смогли стереть такие кровавые истории из памяти своих граждан. Те же государства, чье несправедливое возникновение состоялось слишком недавно, чтобы такое забвение стало возможным, — например, Израиль или Северная Ирландия, — вероятнее всего, будут подвержены политическим конфликтам.
Если мы сами являемся продуктами исключительно успешной революции, то это само по себе есть ответ на консервативные нападки, будто все революции заканчиваются крахом, или возвращаются к положению, с которого все начиналось, или делают ситуацию в тысячу раз хуже, или пожирают своих детей. Возможно, я пропустил соответствующие сообщения в газетах, но все равно не похоже, чтобы во Франции собирались восстанавливать позиции феодальной аристократии в правительстве или в Германии — юнкерские землевладения. Британия действительно сохраняет больше элементов феодализма, чем большинство современных стран, от палаты лордов до «Черного жезла» (герольдмейстер палаты лордов), но это в основном потому, что они оказались полезными для управления средними классами. Подобно институту монархии, все эти напоминания о былых временах формируют своеобразную атмосферу сакрального таинства, которая, как принято считать, поддерживает в массах людей подобающую степень почтения и покорности. Правда, то, что большинство британцев не воспринимают принца Эндрю как излучающего притягательный ореол таинственности и загадочности, наводит на мысль, что могут существовать и более надежные способы укрепления высшей власти.
В настоящее время большинство людей на Западе, несомненно, объявили бы себя противниками революции. Что, вероятно, означало бы, что они выступают против некоторых революций в пользу других. Революции других народов, подобно предлагаемой в ресторанах кухне других народов, обычно оказываются более приятными, чем свои собственные. Большинство этих людей, без сомнения, одобрило бы революцию, которая сбросила британское владычество в Америке в конце XVIII века, или тот факт, что колонизированные народы от Ирландии и Индии до Кении и Малайзии в конце концов добились независимости. Маловероятно также, что многие из них проливали горькие слезы по поводу падения советского блока. Скорее всего, встретят их одобрение и восстания рабов от Спартака в Древнем Риме до южных штатов Америки. Хотя все эти восстания сопровождались насилием, причем в некоторых случаях его было даже больше, чем в большевистской революции. Так не будет ли честнее прямо и открыто признать, что возражения вызывает не революция вообще, а именно социалистическая революция?
Конечно, существует незначительное число людей, обычно называемых пацифистами, которые не приемлют насилие ни в каких видах. Их мужество и твердость в отстаивании принципов, зачастую наперекор общественному мнению, вызывают огромное восхищение. Но пацифисты — это не просто люди, которые презирают насилие. Сходным образом думают почти все, за исключением разве что ничтожных вкраплений садистов и психопатов. Для пацифизма — и это стоит подчеркнуть — требуется нечто большее, нежели абстрактно — патетическая декларация, что война отвратительна. Доводы, с которыми согласны практически все, тривиальны и скучны, сколь бы разумными они ни были. Но только пацифист, что принципиально, входит в число тех, кто отвергает насилие абсолютно. И это означает не только отрицание войн или революций, но и отказ треснуть по башке — исключительно чтобы оглушить, а вовсе не убить — беглого бандита, который направляет свой автомат на группу детского сада. Любого, кто оказался бы в ситуации, позволявшей так поступить, и не сделал этого, ждали бы крупные объяснения на ближайшем родительско — педагогическом совете по поводу своих действий. Так что при сколько-нибудь строгом следовании смыслу слова «пацифизм» остается признать его сугубо аморальным. Практически каждый согласится с необходимостью применения насилия в крайних и исключительных обстоятельствах. Устав ООН разрешает вооруженное сопротивление оккупационным войскам. При этом само собой разумеется, что всякая агрессия такого рода должна быть ограничена рядом строгих условий. Она должна быть изначально оборонительной; к ней должны прибегать только после того, как были испробованы и потерпели неудачу все другие средства; она должна использоваться только для устранения некоторой главной угрозы; она должна быть пропорциональной и иметь реальные шансы на успех; она не должна сопровождаться уничтожением невинного гражданского населения и т. д.