И когда в следующий раз пиштако потребовал, чтобы ему прислали девушку в стряпухи, жители посовещались и решили повиноваться. Первой пошла к нему моя старшая сестра. Вся наша семья и многие другие семьи провожали ее до самого входа в пещеру, все ее благодарили, молились за нее, и много слез было пролито при прощании.

Он не выпотрошил ее, как это случилось с моим двоюродным братом Себастьяном, хотя отец, между прочим, заметил, что было бы совсем неплохо убрать у нее немного жира. Сальседо сохранил ей жизнь и сделал своей помощницей. Но сначала он над ней надругался: опрокинул на сырой пол пещеры и пронзил своим штопором. Стоны и крики моей сестры в эту ее брачную ночь были слышны во всех домах Кенки. А потом она потеряла волю и жила только для того, чтобы угождать своему господину и повелителю. Варила его любимую кашу из картофельного крахмала, вялила, солила и жарила куски мяса, которые он вырезал из своих жертв, они ели его с вареной кукурузой, помогала подвешивать приведенных людей на крючья, вбитые в стены пещеры, – так было легче собирать жир в медные тазы.

Моя сестра была первой, а после нее много других девушек приходили в пещеру, чтобы стать стряпухами и помощницами пиштако. Кенка превратилась в его вотчину. Мы платили ему подать едой. Еду оставляли у входа, туда же приводили девушек. Нам пришлось смириться и с тем, что время от времени исчезал один-другой житель нашей деревни, которого Сальседо уводил к себе, чтобы пополнить запасы продовольствия.

Пока не появился отважный принц, вы говорите? Не было никакого принца, а был чернявый объездчик лошадей. Кто уже знает эту историю, может заткнуть уши или выйти. Так вы считаете, стоит освежить ее в памяти? Она поднимает настроение? Доказывает, что на всякую гадину найдется рогатина?

Носатый Тимотео прослышал про то, что случилось в Кенке, и пришел к нам из Аякучо, чтобы встретиться в пещерах с пиштако и сразиться с ним. Тимотео Фахардо его полное имя. Я знала его очень хорошо, ведь он стал моим первым мужем, хотя мы так и не обвенчались. Разве может простой смертный победить это дьявольское отродье, говорили ему. Мой отец тоже отговаривал его, когда тот со всем уважением сообщил, что собирается идти в пещеру, отрубить голову пиштако и освободить деревню. Но Тимотео стоял на своем. Никогда больше я не видела таких храбрецов. Он был крепкий, хорошо сложенный, только вот нос сильно выдавался. И он умел раздувать и сжимать ноздри так, что казалось, он разговаривает ими. Этот нос и сослужил ему добрую службу. «Я смогу сделать то, что задумал, – говорил он со спокойной уверенностью. – Я знаю, как подойти к нему, чтобы он меня не заметил, вот рецепт: зубчик чеснока, крупица соли, корочка сухого хлеба, катышек ослиного навоза. Да еще надо, чтобы перед тем, как я войду в пещеру, на меня помочилась девственница, вот сюда, где сердце».

Я как раз подходила для этого, была молода, еще не тронута, а к тому же меня захватили его смелость и уверенность, и я, даже не посоветовавшись с отцом, предложила ему свою помощь. Была, правда, одна закавыка: как выбраться из пещеры после того, как он убьет Сальседо? Эти пещеры были такие длинные и запутанные, что никто никогда не мог в них до конца разобраться. Ходы разветвлялись, спускались, поднимались, переплетались, разбегались, пересекались, словно корни эвкалипта. Да еще многие галереи были забиты летучими мышами, а некоторые полны такого ядовитого газа, что достаточно было вдохнуть его один раз, чтобы тут же отравиться.

Как же сможет выбраться оттуда Тимотео, когда расправится с пиштако? Его огромный чуткий нос и подсказал мне решение. Я приготовила ему картофельную запеканку с яйцами и сыром и приправила ее острым перцем – ахи, которым пользуются при самых сильных запорах. Он съел ее целый горшок, а когда начало приспичивать, сдерживался сколько мог. И только когда совсем уже стало невтерпеж, вошел в пещеру. Дело было днем, светило солнце, но уже через несколько шагов Тимотео оказался в непроглядной тьме. Он шел на ощупь и каждые две-три минуты останавливался, снимал штаны и оставлял на полу небольшую густую лужицу. Ему приходилось прикрывать глаза рукой от летучих мышей, они слетали с потолка и шелковистыми крыльями щекотали ему лицо. Так он и шагал, останавливаясь время от времени и оставляя на полу содержимое своего желудка, пока впереди не забрезжил свет. Он направился туда и вскоре добрался до логова пиштако.

Великан спал, рядом с ним спали три девушки-стряпухи. Тимотео едва не задохнулся от зловония. При свете плошек он рассмотрел также развешанные на крючьях окровавленные куски человеческих тел, с которых в подставленные тазы стекал жир. Не мешкая, он одним ударом отрубил голову потрошителю и разбудил его помощниц. А те, проснувшись и увидев, что их хозяин обезглавлен, начали плакать и кричать как сумасшедшие. Тимотео успокоил их, растолковал, что спас их от рабства и теперь они могут вернуться домой и жить нормальной жизнью. И когда они вчетвером пошли обратно, он находил дорогу по запаху лужиц, что оставил по пути, нюх-то у него был что у охотничьей собаки.

Вот как кончилась история с великаном Сальседо – история с кровью, с трупами, с дерьмом.

– Ладно, Томасито, доставь себе удовольствие, рассказывай дальше о своих приключениях и злоключениях, – сказал Литума. – Тебе повезло: у меня в последнее время из-за этих исчезновений, будь они неладны, совсем пропал сон.

– Те две недели в Лиме были моим медовым месяцем, – начал его помощник. – Две недели тревог и страха, ведь на нас обрушились все беды. Мы даже думали, что нас хотят убить. Но опасность и страх еще больше нас разжигали, и мы занимались любовью каждую ночь. По три раза подряд. Неописуемое блаженство, господин капрал.

– Мерседес в конце концов тебя полюбила?

– Ночью я был уверен, что да. Но днем все менялось: она бросала мне в лицо, что я загубил ее жизнь, что она никогда не станет моей женой.

После двух дней, прожитых в доме тети Алисии в Барриос Альтос, Мерседес решила взять свои деньги, хранящиеся в филиале Народного банка на площади Виктории. Она вошла в банк, а Карреньо ждал ее на углу. Чтобы не бросаться в глаза, он сел на скамейку к чистильщику сапог. Мерседес очень долго не выходила, а когда она наконец появилась в дверях, невысокий метис, читавший до этого у столба газету, с решительным видом шагнул вперед и вдруг набросился на нее. Он пытался вырвать у нее сумку, но Мерседес не выпускала ее, она кричала и отбивалась руками и ногами. Несколько прохожих остановились и смотрели, не решаясь вступиться. Когда подбежал Карреньо с револьвером в руке, налетчик отпустил женщину и бросился наутек. Карреньо быстро повел ее на авениду Манко Капак и там остановил первое попавшееся такси. Мерседес была скорее взбешена, чем напугана: хотя этот тип и не смог отнять деньги, он порвал ее избирательское удостоверение.

– Почему ты решил, что это был не просто вор? Разве мало в Лиме воров, грабителей, бандитов и прочих подонков?

– По тому, что произошло потом. Это оказалось только первой пробой. Потом были другие, гораздо хуже. Мне уже стало казаться, что сам Боров встал из гроба, чтобы отомстить нам. «Ты чувствуешь: опасность все больше и больше укрепляет нашу любовь», – говорил я ей.

– Как ты можешь думать сейчас о любви, дурачок несчастный, – сердилась Мерседес. – Ты понимаешь, что я осталась без документов? Поговори лучше со своим крестным отцом, не тяни, пусть он нам поможет.

Но все попытки связаться с ним заканчивались ничем. Звонить ему на службу мне было строго запрещено, а домашний телефон постоянно был занят. Справочная ответила, что линия в порядке, должно быть, просто плохо положили трубку. Жена Искариоте сказала, что Толстяк еще не возвращался из сельвы. А мать Карреньо, которую он попросил наведаться в его квартиру на улице Римак, принесла оттуда плохие новости.

– Дверь сорвана с петель, все перевернуто, разграблено, кровать подпалена, а сверху – куча дерьма, что еще больше напугало мать. Такое впечатление, что сначала они хотели поджечь комнату, но не решились и вместо этого обгадили мою постель, – сказал Томас. – Разве это могло быть случайным совпадением, господин капрал?