– Почему они не задержали тебя или нас обоих? – Мерседес не могла успокоиться.

Этот вопрос то и дело срывался с ее губ после того, как они избавились от полицейских. Карреньо дал уже все мыслимые объяснения: может быть, ее имя зарегистрировано у них, поскольку она была связана с Боровом, находившимся под наблюдением полиции; не исключено, что они обнаружили какие-нибудь неточности или подозрительное пятно на ее избирательском удостоверении; или ее просто позвали наугад, как могли бы позвать любого пассажира, чтобы попытаться под любым предлогом вытянуть из нее немного денег. Зачем снова и снова возвращаться к этому? Разве они не свободны? Не пересекли спокойно уже половину сьерры? Через пару часов они будут в Лиме. И как бы в подтверждение его слов машинист включил сирену, ее пронзительный звук долго блуждал среди окрестных гор.

– В газете не пишут о пиштако, только о похитителях глаз – глазокрадах. Но ты прав, Томасито. Они похожи на пиштако, о которых рассказывают горцы. У меня не укладывается в голове, что в Лиме люди тоже начинают верить в подобные вещи. В столице Перу! Подумать только.

– Вы думаете, что я вас слушаю. Но я уже не здесь, – шепотом сказал Томас. – Я обнимаю свою любимую в поезде, который спускается все ниже и ниже с гор на своем пути к вокзалу Десампарадос.

– Ну убеди меня, заставь поверить, что меня задержали по чистой случайности, – просила Мерседес, тесно прижавшись к нему. – Я не хочу в тюрьму. Одна моя знакомая сидела в тюрьме, в Чоррильос, я ее там навещала. Я лучше убью себя, чем позволю засадить в каталажку.

Карреньо крепче прижал ее к себе, гладил ей волосы, плечи. Они примостились вдвоем на месте, рассчитанном на одного человека. Вагон был переполнен, люди стояли в проходах, заставленных чемоданами и узлами. Кто-то вез кур. На каждой станции входили новые пассажиры, и вскоре стало нечем дышать. Хорошо, что уже доехали до Матуканы. Томас прижался губами к густым волосам Мерседес.

– Клянусь, с тобой ничего не случится. А если случится, я тебя выручу. Как вчера.

Он поцеловал ее, она закрыла глаза. За окном на вершинах и склонах гор время от времени проплывали деревни, среди камней уже мелькали яркие рекламные щиты. День был серый, по небу ползли низкие тучи, казалось, вот-вот пойдет дождь, но он все не шел. Словом, типичная погода Лимы.

– Что-то неладное происходит со страной, Томасито, – снова прервал его Литума. – Как могло случиться, что целый район Лимы поверил подобной чепухе? Какие-то гринго хватают пятилетних детей, увозят в шикарных лимузинах, чтобы потом ультрасовременными ланцетами вырезать им глаза. Бред сумасшедшего. Должно быть, в Лиме есть свои доньи Адрианы. Но чтобы в такое поверил целый район, чтобы родители бросились забирать детей из школ, искать иностранцев и линчевать их – это уже выше моего понимания.

– Да, глаза, – пробормотал его помощник. – Глаза Мерседес. Сияющие как звезды. Медового цвета.

Он больше не испытывал страха. Страшно было, когда они, освободившись от полиции, катили по Андам на машине и Карреньо то и дело показывал пистолет шоферу, чтобы тот не вздумал их обмануть. Впрочем, дорога их сблизила. Шофер поверил или сделал вид, что поверил, будто Карреньо и Мерседес бегут от ее ревнивого мужа, который уже сделал заявление в полицию. Два раза шофер выходил из машины, чтобы купить еду и напитки, он же посоветовал им сесть на поезд в Серро-де-Паско. Карреньо оставил ему за услуги оба автомата.

– Хочешь, верни их, как законопослушный гражданин, а хочешь – продай, получишь кучу денег за пару таких игрушек.

– Брошу монету, чтобы решить, – сказал шофер и пожелал им счастливого медового месяца. – Выжду немного, а потом поеду в полицию.

– В газете пишут, что в Чиклайо было то же самое, и в Ферреньяфе тоже, еще в прошлом месяце, – продолжал Литума. – Какая-то женщина видела четырех гринго в белых халатах, которые тащили ребенка. А в оросительной канаве якобы нашли труп другого ребенка, без глаз, глазокрады положили ему в карман пятьдесят долларов. Там тоже организовали дружины, как в Аякучо, когда пошли слухи о пиштако. В Лиме, Чиклайо и Ферреньяфе те же суеверия, что и у горцев. Все это похоже на эпидемию, ты не думаешь?

– Сказать по правде, мне до этого нет никакого дела, господин капрал. Потому что сейчас я чувствую себя счастливым.

Поезд подошел к вокзалу Десампарадос около шести вечера. Уже темнело, но свет еще не зажигали, так что Карреньо и Мерседес пересекли просторный вестибюль в полумраке. Ни у входа, ни у выхода полицейских не было, только у ограды Дома правительства стояла охрана.

– Лучше, если мы сейчас разойдемся в разные стороны, – сказала на улице Мерседес.

– Ты хочешь вернуться домой? Но за твоим домом, наверно, наблюдают, и за моим тоже. Давай укроемся на несколько дней у моей мамы.

Они взяли такси. Томас назвал адрес в районе Бренья, наклонился к Мерседес и прошептал ей на ухо:

– А может, ты хочешь отделаться от меня?

– Я хочу кое-что сказать тебе, пусть все будет ясно между нами. – Она говорила вполголоса, чтобы не услышал таксист. – Что было, то было, ладно? Но я всегда хотела быть независимой. Поэтому не обманывай себя. Я вовсе не собираюсь стать подружкой полицейского.

– Бывшего полицейского, – поправил ее юноша.

– Мы можем остаться вместе, пока не выпутаемся из этой истории. О'кей, Карреньито?

– Как только начинаю думать о наших делах, сразу вспоминаю Дионисио и его ведьму, ничего не могу с этим поделать, – сказал Литума. – Все выглядит так, будто эта пара дикарей права, а все остальные не правы. Уметь читать и писать, ходить в пиджаке и носить галстук, окончить колледж и жить в городе – этого еще недостаточно, чтобы понимать, что происходит. А вот ведьмы и колдуны – те все понимают. Знаешь, что сказал сегодня днем Дионисио в своем кабаке? Что умные рождаются от кровосмешения. Всякий раз, как эта жаба открывает рот, во мне все напрягается. У тебя тоже?

– У меня тоже все напрягается, господин капрал, но по другой причине. Я как раз сейчас вспоминаю, какими приключениями начался наш медовый месяц.

Когда они уже ехали по проспекту Арика в Бренье, зажглись неяркие уличные фонари. Таксист обогнул колледж Ла-Салье, проехал узкой улочкой и начал было подруливать к дому, но Карреньо вдруг изменил свой план.

– Езжайте дальше. Я передумал. Едем в Барриос Альтос.

Мерседес с удивлением взглянула на Карреньо и увидела в его руке револьвер.

– В Перу хозяйничает дьявол, повсюду какое-то помрачение умов, а у тебя в голове только твоя пьюранка. Правду говорят, Томасито: нет большего эгоиста, чем бабник.

– Там под фонарем, прямо против дома, торчал какой-то тип, – пояснил ей парень. – Он мне не понравился. Конечно, у страха глаза велики, но лучше не рисковать.

В Барриос Альтос он остановил такси у дома престарелых, подождал, пока машина скроется из виду, взял Мерседес под руку. Они прошли два квартала и остановились у невзрачного трехэтажного дома. Все окна и двери первого этажа были забраны решетками. Дверь открыли сразу же. Женщина в халате и тапочках, с повязанной косынкой головой неприветливо смотрела на них.

– Значит, у тебя опять неприятности, раз ты появился здесь, – сказала она Карреньо вместо приветствия. – Сто лет не показывался.

– Что правда, то правда, тетя Алисия, дела идут не слишком хорошо, – признался Карреньо, целуя женщину в лоб. – Комната, которую ты сдаешь с пансионом, сейчас свободна?

Женщина оглядела Мерседес с головы до ног и неохотно кивнула.

– Можешь сдать мне ее на несколько дней, тетя Алисия?

Она посторонилась, пропуская их в дом.

– Как раз вчера освободилась.

– Добрый вечер, – тихо сказала Мерседес, проходя мимо нее. Женщина в ответ только хмыкнула.

Она провела их по длинному, увешанному фотографиями коридору, открыла дверь, щелкнула выключателем. Лампочка осветила комнату, в которой стояли только кровать под розовым покрывалом и сундук, занимавший добрую половину пространства. Еще было деревянное распятие в изголовьи кровати и маленькое окошко без занавески.