Дождь усиливался.

– Вам обязательно надо найти кого-нибудь, на кого можно будет свалить всю вину за похищения, – неожиданно воскликнул Дионисио; было похоже, что он очнулся специально для того, чтобы возразить Литуме. – Да только напрасно вы хотите повесить это дело на нас, господин капрал. Мы не имеем к ним никакого отношения. Адриана может угадывать судьбы людей, но не может их изменять.

– То, что случилось с этими людьми, выше вашего и нашего разумения, – подхватила его жена. – Я вам уже объясняла. Такая у них судьба. Ведь судьба и на самом деле существует, хотя людям это не очень нравится. А кроме того, вы прекрасно знаете, что пересуды пеонов – сплошная чепуха.

– Нет, не чепуха, – подал из-за ее спины голос Карреньо. – Жена Деметрио, то есть, я хочу сказать, Медардо Льянтака, перед тем как уехать из Наккоса, сообщила нам, что, когда она видела мужа в последний раз, он сказал, что идет пропустить рюмочку в вашем заведении.

– А куда же идти всем пеонам и бригадирам, как не к нам? – опять подал голос Дионисио. – Или в Наккосе есть другой погребок?

– По правде говоря, у нас нет против вас конкретных обвинений, – вынужден был признать Литума. – Или не всё о вас знают, или боятся, но стоит нажать посильней, начинают намекать, что вы приложили руку ко всем исчезновениям.

Сеньора Адриана снова засмеялась, безрадостно и в то же время вызывающе. Рот растянулся в гримасе, так делают взрослые, когда хотят позабавить малышей.

– Я никому не вкладываю в голову мысли, – тихо сказала она. – Я извлекаю мысли из головы и тычу человека мордой в то, что он думает. В том-то и дело: этим индейцам не нравится смотреться в зеркало.

– А я только помогаю им: они у меня пьют и забывают о своих бедах, – перебил ее Дионисио. – Что было бы с пеонами, если бы у них не было места, где они могут завить горе веревочкой?

Вдалеке сверкнула молния, покатился гром. Все замолчали, слушая, как постепенно замирают его раскаты и снова становится слышен стук дождя. Склон горы сразу вспух жидкой грязью, она бесчисленными языками устремилась вниз, к поселку. Через приоткрытую дверь Литума видел водяную завесу дождя на фоне черных туч. Поселок и окрестные горы растворились в серой мгле. А было только три часа дня.

– Скажите, правда ли то, что о вас тут рассказывают, донья Адриана? – спросил вдруг Карреньо. – Что, когда вы были молодой, вы и ваш муж, шахтер вот с таким носищем, убили пиштако?

На этот раз ведьма слегка обернулась, чтобы взглянуть на Томаса. Какое-то время они смотрели друг другу в глаза, потом Томасито моргнул и отвел взгляд.

– Дай-ка мне твою руку, молодой человек, – мягко сказала донья Адриана.

Литума видел, как Карреньо слегка отпрянул, хотел было засмеяться, но улыбка быстро сошла с его лица. Дионисио насмешливо ухмыльнулся и пробормотал что-то себе под нос. Донья Адриана, повернувшись к Томасу, ждала с протянутой рукой, ее голова сбоку походила на воронье гнездо. Томас вопросительно взглянул на Литуму, тот пожал плечами. Томас вздохнул, женщина взяла его правую ладонь. Капрал слегка вытянул шею. Донья Адриана размяла ладонь и поднесла ее к своим огромным, выпуклым глазам; Литуме почудилось, что они вот-вот выкатятся из орбит. Томасито затаил дыхание, его лицо побледнело, взгляд стал напряженным. Дионисио снова отключился: прикрыл глаза и чуть слышно затянул какую-то монотонную песню, вроде тех, что напевают погонщики мулов, отгоняя сон во время длинных переходов. Ведьма наконец отпустила руку, шумно вздохнула, будто разглядывание ладони стоило ей большого труда, и тихо, почти шепотом, сказала:

– Ты страдаешь от любви, юноша. Я поняла это еще раньше по твоему лицу.

– Это любая гадалка может сказать кому угодно, – заметил Литума. – Вернемся к серьезным вещам, донья Адриана.

– А сердце у тебя вот такое большое, – добавила донья Адриана, широко разводя руки. – Счастлива та, кому достанется такое сердце.

Литума нарочито громко хмыкнул и, подойдя к Карреньо, сказал ему на ухо:

– Она пытается умаслить тебя, Томасито. Не поддавайся.

Но молодой полицейский не засмеялся вместе с ним. Лицо его оставалось серьезным, он завороженно смотрел на женщину. Та снова взяла его руку и, потискав ладонь, снова поднесла к глазам. Хозяин погребка напевал вполголоса все ту же мелодию и, раскачиваясь из стороны в сторону, постукивал в такт ногой, безразличный ко всему вокруг.

– Любовь принесла тебе несчастье, заставила страдать, – продолжала донья Адриана. – Твое сердце кровоточит каждую ночь. Но эта же любовь помогает тебе жить.

Литума пришел в замешательство и не знал, что делать. Он не верил колдунье и еще меньше верил тому, что рассказывали о ней не только в поселке, но и во всей округе: будто она и ее первый муж, шахтер, собственноручно убили пиштако. И тем не менее ему всегда становилось не по себе, когда он сталкивался с нею. Правда ли, что она могла прочитать жизнь человека по линиям его руки? Или по картам? По листьям коки?

– Но все кончится для тебя счастливо, так что не горюй, – завершила гадание донья Адриана и отпустила руку гвардейца. – Не знаю только, когда. Может быть, тебе придется пострадать еще немного. Не так-то просто выйти из-под влияния злых сил, они ведь ненасытны. Но то, что мучит тебя сейчас, кончится благополучно.

Она шумно вздохнула и повернулась к Литуме.

– Вы стараетесь заговорить нам зубы, сеньора, чтобы мы забыли о пропавших?

– А вам, капрал, я не стала бы гадать по руке, даже если бы вы мне заплатили, – усмехнулась в ответ сеньора Адриана.

– Со мной у вас ничего не выйдет, я на все ваши дела знаете что?..

А между тем Дионисио, возбужденный своими фантазиями, уже во весь голос тянул свою нескончаемую мелодию; он весь ушел в себя, закрыл глаза, пританцовывал на месте. Карреньо взял его за руку и сильно тряхнул. Дионисио затих, открыл глаза и удивленно озирался, будто видел всех впервые.

– Не притворяйся пьяным, не так уж много ты выпил, – одернул его Литума. – Вернемся к тому, на чем мы остановились. Вы мне объясните наконец, что произошло с этими людьми? Расскажете – я вас тут же отпущу.

– Ни я, ни мой муж ничего не видели. – Женщина уперла в Литуму твердый взгляд. – Оставьте нас в покое и заставьте говорить тех, кто возводит на нас напраслину.

– Да и вообще, господин капрал, что было – давно уплыло, теперь уж обратно не вернешь. Пора вам понять, что все бесполезно, – зачастил Дионисио. – Судьбу не переспоришь, только лоб разобьешь.

Дождь перестал, и сразу же разлился яркий свет еще высоко стоявшего солнца. Над окрестными горами, над эвкалиптовыми рощами перекинулась радуга. Земля покрылась бесчисленными ручейками и лужицами, блестевшими, как ртуть. А высоко вверху, над самым гребнем Кордильеры, небо окрасилось в особый густо-фиолетовый цвет, какой Литума видел только на юбках и платках индейских женщин и еще на шерстяных мешочках, которые индейцы привязывают к ушам своих лам; для него это был цвет самих Анд, этих таинственных и жестоких гор.

Карреньо после предсказания доньи Адрианы ушел в свои мысли и теперь, казалось, ничего не видел и не слышал. Еще бы, Томасито, ведь она сказала именно то, что ты хотел услышать.

– Где вы будете нас держать? – сеньора Адриана обвела комнату презрительным взглядом. – Здесь? И мы будем спать все вместе, вчетвером, друг на друге?

– Да, конечно, помещение не очень приспособлено для этого и не соответствует вашему высокому положению, я понимаю. Но придется довольствоваться тем, что есть. Ведь и нашему положению этот пост тоже не слишком соответствует. Верно, Томасито?

– Да, господин капрал, – тихо ответил Карреньо, с трудом отвлекаясь от своих мыслей.

– Отпустите хотя бы Дионисио. Пока мы здесь, некому присмотреть за погребком. Там все растащат, а между прочим, это барахло – единственное, что у нас есть.

Литума разглядывал ее с откровенным любопытством. Тяжелая, грузная, закутанная в какие-то тряпки, место которым в лавке старьевщика, бог знает на что она была похожа, и только крутые бедра напоминали, что она женщина. Говорила эта ведьма без малейшего намека на чувства, всем своим видом показывая, что выполняет пустую формальность, что ее, в сущности, мало беспокоит, чем все кончится. А Дионисио, по-видимому, еще меньше, чем она, беспокоился о своем будущем. Он снова закрыл глаза и отключился от окружающего. В общем, можно подумать, что все это их не касается. Еще носы задирают, мать их за ногу!