Ёлка в школе превращалась таким образом в светское мероприятие, преследующее воспитательные и образовательные цели, мало чем отличаясь от обычных литературных вечеров. Однако именно на этих праздниках отбирался и шлифовался набор текстов для праздника ёлки, вводились новые произведения, отпадали, навсегда забываясь, старые.

Литература о ёлке

«Детские ёлки»

Литература сопутствовала ёлке на протяжении всей её истории в России. Именно она во многом способствовала популяризации праздника в честь ёлки и выработке её символики. Более того, при отсутствии исконной (народной) основы культа ели литература сыграла едва ли не решающую роль в процессе распространения ёлки в России. С начала 1840-х годов стихотворные и прозаические произведения о ёлке, а также очерки, в популярной форме излагающие её смысл и символику, становятся обычным явлением [см., например: 288; 338]. Помимо текстов в праздничных выпусках газет и журналов, к Рождеству выпускались сборники стихотворений, повестей и рассказов для детей, посвящённые ёлочному торжеству: «Ёлка на праздник Рождества Христова» (СПб, 1858); «Подарок детям на ёлку» (Берлин, 1870); «Ёлка. Поздравительные стихотворения на торжественные случаи для детей» (М., 1872); «Ёлка: Книжка-игрушка» (М., 1879); «Подарок детям на ёлку» (СПб, 1879); «Ёлка» (М., 1882) и многие другие [см.: 180]. К концу XIX века рождественский рассказ о ёлке становится в периодической печати обязательным компонентом праздничного выпуска, что не раз обыгрывалось писателями-юмористами. Газетчики, стремясь выполнить свою «праздничную повинность», состоящую в написании рассказа к Рождеству, «делали экскурсии в область далёкого детства», когда они сами «скакали в коротеньких панталончиках вокруг ёлки», описывали первые ёлки своих детей и т.д. [31, 4], а в шутливых руководствах для писателей, вымучивающих к праздникам рождественский рассказ, утверждали, что «без поросёнка, гуся, ёлки и хорошего человека» такой рассказ «не действителен» [292, 3].

В тех произведениях, где ёлка была представлена как главный атрибут рождественского праздника, она либо способствовала свершению счастливых событий, либо обнажала трагический разрыв, существующий между реальностью и рождественской утопией.

Для русских писателей «критического направления» изображение праздника детской ёлки уже с 1840-х годов стало удобным поводом для «вскрытия язв» российской жизни, изображения социального неравенства, лицемерия и духовной пустоты столичной и провинциальной знати.

Одним из первых к изображению «детской ёлки» обратился Достоевский. Его исполненный сарказма и горечи фельетон 1848 года «Ёлка и свадьба» посвящён описанию «детского бала», устроенного в петербургском доме «одного известного делового лица со связями, с знакомством, с интригами». Детский бал с ёлкой показан здесь как удобный для взрослых предлог «устроить свои дела». Один из гостей, наблюдая на ёлке за детьми, присматривает себе невесту — одиннадцатилетнюю девочку, за которой, как «кое-кто замечал шёпотом», имелось приданое в триста тысяч рублей. Подсчитав, во что превратится это приданое через пять лет, он прямо на празднике задумывает женитьбу на девочке, что и было им впоследствии реализовано. В представлении Достоевского, ёлка должна была служить гарантией того, что в её присутствии не могло совершаться ничего дурного. Уже своим наличием в пространстве она как бы обеспечивала безопасность, защиту ребёнка, предполагая полное равенство детей, которые «все были до невероятности милы и решительно не хотели походить на больших, несмотря на все увещания гувернанток и маменек». Однако на деле всё происходит иначе: возникают постыдные ситуации, которые, по Достоевскому, компрометируют не столько ёлку, сколько устроителей детского торжества. При раздаче подарков автор «не мог не подивиться мудрости хозяев»: самый дорогой подарок получила дочка самых богатых родителей. «Потом следовали подарки понижаясь, смотря по понижению рангов родителей всех этих счастливых детей». Сын гувернантки хозяйских детей «получает только одну книжку повестей… без картинок и даже без виньетки». (Полвека спустя Лев Толстой в романе «Воскресение» напишет о том, что именно неравноценность полученных на ёлке подарков послужила толчком к началу борьбы за справедливость политического арестанта Маркела Кондратьева:

Наблюдая за сыном гувернантки, автор замечает, что, несмотря на малый возраст, он уже чувствует своё приниженное положение, своё место в этом обществе. Испытывая непреодолимое желание поиграть с другими детьми, мальчик не смеет, однако, подойти к ним, а решившись наконец на это, заискивающе улыбается и заигрывает с ними: одному из мальчиков отдаёт своё яблоко, другого возит на себе. И всё же «какой-то озорник препорядочно поколотил его», при том, что побитый ребёнок не посмел даже заплакать, а его маменька не только не пожалела своего сына, но «велела ему не мешать играть другим детям»: родители приглашённых на ёлку бедняков находятся в том же унизительном положении, что и их дети. Фельетон «Ёлка и свадьба» явился первым подходом Достоевского к теме ёлки и ребёнка, которая ещё не раз станет предметом печальных раздумий писателя о судьбе городских детей [123, II, 95-101].

Если «Ёлка и свадьба» Достоевского построена на противопоставлении детской ёлки (долженствующей быть символом справедливости на земле) её уродливому проявлению в жизни, то И.И. Панаев в очерке 1856 года «Святки двадцать пять лет назад и теперь» отрицает сам новомодный праздник, столь непохожий на естественное веселье старинных русских святок. Являясь страстным защитником народных святок и противником ёлки, Панаев с раздражением и язвительностью изображает праздник детской ёлки в доме «разбогатевшего петербургского выскочки». Автор негодует уже по поводу того, что детское торжество назначено на десять часов вечера: «В наше время, — пишет он, — когда не было ёлок, малютки уже покоились безмятежным сном в это время, а теперь с ёлками, в десять часов начинается для них праздник… Для них!» Весь очерк от начала и до конца выдержан в ироническом тоне. Рассказчика всё раздражает и всё приводит в негодование в устроенном для детей празднике: и то, что главной заботой хозяев являются не столько дети, сколько взрослые (в особенности знатные гости); и то, что привезённые на праздник дети выглядят, как «большие» (завитые, раздушенные, разодетые наподобие взрослых и ведущие себя, как взрослые); и то, что пятилетний сын и восьмилетняя дочь хозяина стремятся занять гостей точно теми способами, как это делают их родители. Его неприятно поражает странно сдержанная реакция детей на прекрасное разряженное дерево: «Дети обступили ёлку без шума, без крика, без удивления, без детского восторга», поскольку, как иронизирует автор, «кричат, удивляются, восторгаются только дети дурного тона». Некоторое время дети «гуляют» около ёлки, после чего начинается розыгрыш в лотерею висящих на ней подарков, причём выходит так, что «самые блестящие и дорогие подарки достаются княжнам и графине…» Свечи на ёлке тушат, а «дети расходятся недовольные, завидуя друг другу». Около четырёх часов ночи гости разъезжаются. «Так оканчивается детская ёлка», — заключает И.И. Панаев. Несмотря на разницу в отношении к новомодному обычаю, праздник ёлки у Достоевского и у Панаева во многом изображён сходно, однако, в отличие от Достоевского, в очерке Панаева дети, лишённые детской непосредственности, во многом оказываются под стать своим родителям [302, 85-98].