— Простите, великий мастер, мою вольность, — продолжал доктор, — но необходимо, чтобы сначала все посмотрели в каком состоянии ваши челюсти.

Приоткрыв рот, Вебер показал матабелам свои прекрасные искусственные тридцать два зуба, потом сел в кресло перед доктором с видом жертвы, обреченной на страдания.

Лина заткнула себе рот платком, чтобы громко не расхохотаться.

Доктор раскрыл щипцы, все затаили дыхание. Затем он направил их в рот Вебера, уперся ногами и, повернув руку, как бы с большим усилием… торжественно вытащил обе челюсти — шедевр самого изобретателя.

Восхищенные зрители вскрикнули от восторга.

— Но это только еще начало, — сказал доктор спокойно. — Теперь, дорогой месье, потрудитесь показать ваш рот почтеннейшему обществу.

Перед удивленными матабелами раскрылся совершенно беззубый рот.

Когда все хорошо разглядели его, пациент терпеливо занял свое прежнее место перед доктором, который продолжал помахивать щипцами, державшими его трофей.

— Теперь смотрите хорошенько — результат операции впереди!

Доктор наклоняется над пациентом, закругляет руку, вставляет челюсти, слышится только легкий треск… и фокус готов: у великого мастера появляются безукоризненные зубы.

Последовал взрыв радости. Топанье ногами, восторженные возгласы, крики ужаса, громкий хохот не умолкали. Теперь все соглашались вырвать свои зубы.

Но доктор отказался.

— Время уже прошло! — сказал он. — Но пусть это послужит вам уроком и навсегда отучит вас не верить могуществу белых!

— Но, так и быть, — добавил снисходительно господин Ломонд, — я согласен принять содействие одного из вас для следующего опыта. Пусть желающий выйдет вперед. Я готов отрубить ему голову!

Сказавши это, он взял из рук Жерара наточенную саблю и потряс ею в воздухе.

Во всех рядах воцарилось унылое молчание. Конечно, вера среди зрителей была велика, и, если бы зашла речь о том, чтобы отрубить нос, многие предложили бы свои услуги при том экстазе, в котором находились. Но голову!.. Это был вопрос, требующий размышления! Хотя у матабелов были безобразные головы, но они весьма дорожили ими. Все смутились от нерешительности.

Тогда доктор выказал великодушие.

— Я понимаю, — сказал он, — что прошу у вас слишком многого. Эта операция такая трудная, что я не могу обратиться даже и к белым с просьбой предоставить голову для опыта, — хотя вы сами знаете, что наши ничего не боятся. Нет! Уж если чьей-либо голове суждено пасть здесь, то пусть это будет моя собственная!

В толпе послышался гул, среди которого выделялся сдавленный голос Мбололо, самого ревностного обожателя доктора: он предлагал свою голову!

— Нет, сын мой, нет, оставь себе твою башку! — сказал доктор Ломонд, — но я всегда говорил и теперь повторяю: Мбололо — преданный малый! А теперь нечего мешкать! Жерар Массей, вот сабля, рубите мне голову!

Жерар, держа под рукой все нужные аксессуары, подошел к Ломонду с правой стороны. Не колеблясь ни минуты, он схватил роковое оружие и, взмахнув им в воздухе три раза, нанес решительный удар.

У всех захватило дух. Жилы вздулись на лбу и пот покатился крупными каплями. Не только на дикарей, но даже на людей цивилизованных этот любопытный фокус производил большое впечатление.

Однако доктор, нисколько не растерявшись от нового положения, схватил в руку свою отрезанную голову и повернул ее перед пораженными зрителями.

Когда все насытились этим необыкновенным зрелищем, голова заговорила:

— Жерар Массей, помогите мне водворить голову на место!

Жерар набросил на плечи обезглавленного доктора большой капюшон, спустившийся ниже талии.

— Хорошо так? — спросил мальчик.

— Теперь готово! — ответил глухой голос. Жерар снял капюшон, и доктор показался с головой, жив и невредим!

Теперь о недоверии не могло быть и речи. Шепот и восторг сливались в общий гул. Каждому хотелось удостовериться, что голова действительно была на месте; доктор всем показывался и любезно раскланивался в разные стороны.

В довершение всего возобновили опыт, показанный на «Дюрансе», в котором силачи племени оказались неспособными приподнять самую незначительную тяжесть под влиянием внушения; а потом, после овладевшего им ужаса, к ним снова возвращалась потерянная сила. Брандевин особенно радовался этой шутке.

— А теперь, милые друзья, — сказал доктор, — всему бывает конец, и нам пора расходиться. Хотя сеанс был сегодня и невелик, но мы все устали; днем у нас было слишком много волнений. Вы понимаете, что я должен быть утомлен.

Все рассудительные люди согласились, что человеку, пробывшему некоторое время без головы, необходим отдых, а потому Большие Головы мирно пошли по домам, спеша сообщить не попавшим сюда об удивительных зрелищах этого вечера.

Утром вокруг королевского дома все пришло в веселое оживление. После крепкого и спокойного сна путешественники собрались к завтраку, приготовленному Брандевином; прислуживал им верный Мбололо, встававший раньше всех, чтобы угодить доктору, предмету его обожаний.

Закусив, все принялись за обсуждение новых проектов работ и разных усовершенствований.

Первым долгом решено было сделать пристройку к дому господина Массея для Колетты и Лины.

Затем отправились в помещение великого мастера. Здесь они увидели молот и наковальню, на которой Вебер изготовлял иголки, ножницы, наперстки и прочее способом, практиковавшимся до употребления плющильных машин и других новейших изобретений. Все работы — ткачество, плетение корзин, резьба ножом, изготовление досок и бревен — производились туземными мужчинами и женщинами.

Колетта, Жерар и Лина попробовали заговорить с ними и благодаря уже приобретенному навыку к африканским наречиям вскоре стали понимать местный язык и свободно объясняться на нем. Большие Головы не были так бессмысленно суеверны, как баротзеи: они сразу оценили Колетту и почувствовали к ней доверие и симпатию.

Первые дни казались очень длинными, несмотря на массу занятий, нескончаемых разговоров и тысячи неожиданностей в совершенно новом для них краю. Потом же время полетело незаметно; все успокоились и привыкли к приятной новизне быть вместе, только одного не могли забыть, — это дорогих отсутствующих. Не проходило ни одного часа, чтобы господин Массей не думал о них; ни одного дня, в который он не порассуждал бы со своими детьми и друзьями о планах освобождения.

Так прошли два месяца; трудовая деятельность кипела: производились постройки, преподавалось шитье, садоводство, внутреннее устройство жилищ. Колетта и Лина, вошедшие во вкус новой жизни, и не думали ни о каких празднествах, как вдруг получили приглашение. Одна из туземных девушек, которая занималась ткачеством и с которой они подружились, собиралась выходить замуж и попросила их присутствовать на церемонии. Ее отец, Мзи-Шеше, почтенный старик, явился сам приглашать их; его приняли очень ласково.

Когда наступил час свадьбы и приглашенные подходили к хижине Мзи-Шеше, солнце высоко поднялось на небе, что считалось благоприятным признаком при вступлении в супружество. Отец невесты стоял у входа и, устремив глаза на небо, выжидал, когда солнце будет в зените, чтобы в этот момент исполнить обряд великого жреца.

— Миа-Миа уже готова? — спросили девушки после первых приветствий.

— Ее наряжают! — торжественно сказал ее отец. — Вы можете войти.

Предложение было не очень-то заманчиво. Но приглашенные, не желая обижать его отказом, пробрались как могли через неудобное отверстие в жилище своей молодой подруги.

В первую минуту они ничего не могли рассмотреть, так как комната была без окон: воздух был наполнен испарениями конюшни. Матабелы живут по-братски со своим скотом. Понемногу глаза привыкли к темноте, и при тусклом свете огня они наконец могли различить героиню праздника, которую наряжали.

Невеста, так же как и ее отец, была среднего роста, с черной кожей и довольно хорошо сложена. Узкий лоб и выдающиеся затылок и челюсти придавали ее лицу бессмысленное выражение.