Делассандро утверждал, что вся эта история с бумажником выдумана. Пэрриш вообще никогда не носил при себе бумажника, потому что бугор нарушил бы линию его сшитых на заказ брюк да к тому же исказил бы ту естественную выпуклость, которой он любил щеголять. Что касается сексуального приставания к мужчине, то они с Пэрришем часто разыгрывали на публике этакое представление, забавы ради, что-то вроде игры, которая их обоих волновала. Однако он почувствовал, что уязвлен, и ударил Пэрриша сумкой, пытаясь выбить ему глаз.

«Стало быть, наверняка оскорбление действием, — подумал Мэтью. — А вторым обвинением может быть попытка оскорбления действием с отягчающими обстоятельствами».

— В чем же вы его обвинили? — спросил он.

— Да ни в чем, — ответил Блум.

Мэтью удивленно посмотрел на него.

— Я тебе объясню, Мэтью, — сказал Блум. — По моему мнению, это обычная семейная стычка, которую полицейский должен уладить на месте. Но это было не совсем так, поскольку Делассандро признался, что хотел выбить Пэрришу глаз, а это считается причинением серьезного телесного повреждения, влечет за собой постоянную нетрудоспособность и физический недостаток, как определено в нашем уставе под кодом 784.045… Поэтому я вмешался в это дело. Ты следишь за ходом моей мысли?

— Слежу, слежу.

— Так вот, я стал думать. Если я отправлю Делассандро за решетку — а ему всего двадцать четыре года, — то уже через десять минут его возьмут в оборот уголовнички, и ему придется провести годик в тюрьме по обвинению в оскорблении действием, да еще пять лет за отягчающие обстоятельства. Вот я и спросил себя: «Мори, разве ссора между двумя педиками — достаточное основание, чтобы отправить этого мальца в тюрьму, где ему на спине нарисуют сиську и будут трахать круглые сутки?» И знаешь, какой я получил ответ?

— Какой же?

— «Мори, я думаю, тебе лучше всего предупредить его и отпустить восвояси». Ты меня понимаешь?

— Разумеется. У тебя доброе сердце.

— Черт подери, — сказал Блум. — Пэрриш ведь не представил нам заявление, как обещал, а Делассандро отказался подписать свое признание и заявил, что он все это выдумал. Поэтому я спросил себя: «Мори, а собственно, где дело-то?» И знаешь, какой я получил ответ? «Нет у тебя никакого дела, Мори».

— Да-а. Ты и отпустил Делассандро на все четыре стороны.

— Да, отпустил, — сказал Блум. — И у нас с тобой этого разговора не было.

— А ты не видел его после убийства?

— Делассандро-то? Он живет в Сан-Франциско. Он не убивал Пэрриша, если ты это имеешь в виду. Я уже тебе говорил, кто убийца, только ты плохо меня слушаешь.

— Я тебя хорошо слушаю, Морис.

— Мы уже говорили, что этот Джонатан вел роскошную жизнь на денежки своего благородного брата из Канзаса…

— Из Индианы.

— Неважно откуда, главное, что у него лопнуло терпение, особенно когда он увидел всех этих выпендривающихся гомиков…

— Кстати, твоих главных свидетелей, Мори.

— Не думай, что прокурора штата это не беспокоит. Но они слышали и видели эту ссору, Мэтью, и это главное. А братец проснулся еще более взбешенным, чем ночью. Священник, который живет по соседству, слышал, перепалка там была, что надо.

— Какой еще священник? — заинтересовался Мэтью.

— Ты же составил список свидетелей, он там должен быть.

— У меня нет священника в списке.

— Значит, это новый свидетель. Узнай у прокурора штата, он тебе скажет имя. Это священник из церкви Святого Бенедикта. Они разбудили его своими воплями.

— Это было так громко?

— Да.

— А в полицию он не позвонил?

— Нет.

— Значит, слышал, но в полицию не позвонил, — констатировал Мэтью.

«А священники одеты в черное, — думал он, — и, возможно, Иштар Кабул чист, с кем бы он там, черт подери, ни спал утром в день убийства».

— Ты сможешь сам потолковать с ним, — сказал ему Блум. — Поверь мне: здесь все элементарно. Свидетелями этой ссоры были двенадцать человек и еще этот священник, а попробуй-ка опровергнуть свидетельство священника! И твой клиент, на месте преступления, в окровавленной одежде и с орудием убийства в руке. Скажи мне, будь так любезен, ради чего ты взялся за это дело?

Дождь с неослабевающей силой стучал по крыше темно-серого «форда» Уоррена Чамберса. Он купил его четыре года назад, это был идеальный автомобиль для частного детектива: потрепанный, невзрачный, незаметный ночью и мало бросающийся в глаза днем. Для этой профессии не годятся ослепительные «корветы» или «альфа-ромео», нет, только не для этой профессии, ребята, даже если вы и в состоянии себе такое позволить.

Его встреча с Чарльзом Хэндерсоном, с которым, как утверждал Иштар Кабул, он находился в постели в день убийства, была назначена на шесть часов вечера. По телефону, из осторожности, представился ему Гарольдом Лонгом, сказав Хэндерсону, что ему полагается получить пожертвование по страховому полису. На свете не найти человека, который отказался бы от встречи по такому поводу.

До вечера он был свободен, и, позвонив Хэндерсону в одиннадцать утра, Уоррен поехал по адресу, который дал ему Мэтью, чтобы присмотреться к дому Саммервилла, получить представление об этом месте, узнать, сколько там паркуется автомобилей, есть ли садовник, служанка, человек, присматривающий за бассейном, и всякие-прочие — в общем, надо было узнать, кто там на законном основании входит и выходит. Проезжая мимо этого дома во второй раз, Уоррен увидел, что Леона выезжает, пятясь, из гаража на своем зеленом «ягуаре» и отправляется Бог знает куда. Он последовал за ней сначала к салону красоты на Люси-Серкл, где она провела часа полтора и вышла, по-новому причесанная. Существует аксиома: женщина никогда не станет менять прическу просто так, следовательно, есть причина, и причина эта бывает обычно мужского рода.

Потом она подрулила к закусочной на площади, заняла столик у окна и сидела там, похлебывая что-то похожее на йогурт. Рассеянным взглядом смотрела на дождь за окном, глаза ее разок скользнули по серому «форду», заставив Уоррена подумать, не пора ли ему завершать первый день работы.

Было уже половина второго. Несколько мужчин, сидевших в закусочной, проводили ее взглядом, когда она выходила на улицу. Да это и не удивительно, она была красива, к тому же костюм для аэробики эффектно демонстрировал ее зад. Уоррену показалось, что она улыбается. Многие замужние женщины, если у них заводится любовник, полагают, что и для всех они теперь желанны, и начинают вовсю щеголять своими ножками и ходить подпрыгивающей, вихляющей походкой, и сразу видно, что она считает себя сексуальной и соблазнительной, ей кажется, если уж один посторонний мужчина захотел ее трахать, то и всем остальным хочется того же. И это тоже аксиома.

А сейчас было уже три часа дня, и Уоррен сидел за зеркальным стеклом бывшего магазинчика пляжных принадлежностей, а теперь студии для занятия аэробикой. Зеркальное окно было выкрашено в розовый цвет, а слова «Работа над телом» написаны красным. Леона Саммервилл, с черным зонтом и в желтых колготках, в черном трико и туфлях для аэробики, зашла в студию в тринадцать сорок пять, и он не знал, сколько она там намерена скакать. А до этого он внимательно смотрел, как она перебегала площадку перед домом, у которой припарковала зеленый «ягуар», как перепрыгивала через лужи, а черное трико и желтые колготки неплохо демонстрировали ее задницу. Она вошла в студию в тринадцать сорок пять. Уоррен думал о том, что она совсем не та женщина, которой нужна работа над телом, но, может быть, до того, как она стала ходить сюда, она весила сто тридцать килограммов и была лилипуткой? Если толстая же замужняя женщина вдруг начинает худеть, значит, она завела интрижку на стороне. Еще одна аксиома.

Уоррен в этот день был просто набит аксиомами. Их рождала его наблюдательность и прирожденное чувство юмора.

Выйдя из закусочной, Леона бросилась бегом к телефонной будке, даже не открыв зонтик, так и понеслась сквозь дождь, словно думала об этом все время, пока пила йогурт и смотрела в окно.