1972
Иисус
Все печальнее речи
И суровее взгляд,
Но сыны человечьи
Не о том говорят.
Как мне сделать понятней
Эту музыку сфер?
Вам бы все позанятней,
Про любовь, например.
Я ль страстей не имею,
На две трети земной?
Но немею, немею
Пред любовью иной.
Продолжение рода —
Это ль главное, друг?
С вечным зовом: Свобода! —
Продолжается дух.
Не желаю лукавить
И грозить вам судом.
Только бы не оставить
Ничего на потом.
1972
«Все совершится только здесь…»
Все совершится только здесь.
Умрешь ты полностью и весь.
Твоя душа ни в ад, ни в рай
Не попадет, и не мечтай.
Все совершится только тут,
За эти несколько минут,
В общенье с этими людьми.
Меня ты правильно пойми.
С так называемым Творцом
Легко казаться мудрецом,
Хотя, по правде, — нет его.
Короче — нету ничего.
И все-таки: Творец… душа…
А жизнь сложна и хороша,
Полна предчувствий и причуд,
Хоть завершится только тут.
1972
«В электричке стоящий в проходе…»
В электричке стоящий в проходе,
Изучающий жизнь на бегу,
Что я знаю об этом народе?
Чем помочь его мыслям могу?
Не представить, к примеру, как сложен
Этот розовый пенсионер,
Но меж нами контакт невозможен
По причине хороших манер.
Не узнать, почему эти двое
Так устало в окошко глядят.
Что у них там случилось такое?
Размышленье? Размолвка? Разлад?
Не понять даже самую малость
Из увиденных мною окрест:
И ребенка невинную шалость,
И стареющей женщины жест.
И поэтому в силу привычки
Говорю, как могу, о себе:
— Пассажиры, — прошу, — электрички!
Хоть в моей разберитесь судьбе.
Я такой же случайный прохожий,
Представитель трудящихся масс.
Вот ладонь. Наши линии схожи.
Вот стихи. Они тоже про вас.
И, внимая им на повороте
И в пространстве чертя полукруг,
Может быть, вы себя узнаете
И себе удивляетесь вдруг.
1972
«Казалось бы, уже забыл…»
Казалось бы, уже забыл
Тебя за давностью утраты.
Умерен юношеский пыл
И стерлись имена и даты.
Казалось бы, ты далеко,
Мы знать не знаем друг о друге.
Но вот поди ж ты, как легко
Подняться вновь душевной вьюге!
Девчонка, школьница, как ты —
И некрасива, и красива,
Твои далекие черты
Случайным взглядом воскресила.
Она взглянула, как тогда.
Не знаю, что уж ей казалось?
Моя давнишняя беда
Ее, по счастью, не касалась.
Искала, может быть, ответ,
Косясь и с кем-то там толкуя?..
Но я-то прожил столько лет.
Но я-то видел в ней другую.
1972
Записка
Напишу ему: «Здравствуй, потомок!
Ты прости, что твой пра-пра-прадед
Был по вашим понятьям подонок
И к тому же никчёмный поэт.
Ты прости ему бедную лиру,
И обман, и притворство его.
Он хотел лишь понравиться миру
И повсюду играл своего.
Среди русских считался он русским,
Средь евреев казался еврей,
Среди женщин был чуточку грустным
И веселым средь старых друзей.
В этом не было даже расчету,
А скорее, позор да беда.
Но по самому строгому счету
Был чужим он везде и всегда.
Поносили его и венчали,
Улыбался он, скромен и мил.
„В многой мудрости много печали“,—
Повторять он частенько любил.
Утомясь от борьбы постепенно,
Стал он тих и покорен судьбе.
Ну, а если сказать откровенно,—
Он мечтал быть понятным тебе.
Ты прости ему эту записку,
Заготовленную наперед…
Знаю я: наша встреча не близко.
Холод времени пальцы сведет».
1972
«Мертвые, мертвые, совершенно мертвые люди…»
Мертвые, мертвые,
Совершенно мертвые люди
Пьют, смеются похабному анекдоту.
Мертвые женщины носят мертвые груди
Так, словно выполняют общественную работу.
Когда же я умер? Какую смертную дату
Прикажете выгравировать на блестящей табличке?
Мертвый мой голос, точно завернутый в вату,
Не имена называет теперь, а клички.
Мертвые лица склонились ко мне с участьем.
Мертвым надеждам не суждено сбыться.
Как?
Вот это и называется счастьем?
И ради этого стоит на миг продлиться?
1972
«Обращаюсь к читателю…»
Обращаюсь к читателю,
А читателя нет.
Предан скоросшивателю
Мой словесный портрет.
В тонких линиях абриса
Невесомый почти,
Он — посланье без адреса,
Кто-нибудь, да прочти!
Не прошу снисхождения
За мое ремесло.
Все мои заблуждения —
Незаметное зло.
Мой потомок с беспечностью
Их осудит, смеясь.
Вот и будет мне с вечностью
Долгожданная связь.