Я сухо поздоровался с Исабель, поставил перед ней магнитофон, напоминавший внешне обыкновенный портсигар, положил сверху две желтые таблетки, включил запись моей беседы с генералом Чурано и ушел к прибою минут на сорок, давая девушке возможность прослушать пленку от начала до конца и выплакать все свои слезы.

Я был уверен в успехе. Эта уверенность пришла накануне, когда Исабель, пробегая мимо меня по парадной лестнице президентского дворца, густо покраснела и шепнула, что она обязательно приедет.

Солнце поднималось, и тень скалы укорачивалась. Острый конец тени постепенно уползал к воде. Но Исабель не искала защиты от жарких лучей. Она продолжала сидеть, не меняя позы.

— Встаньте, мисс Мортон, — сказал я, приблизившись к ней. — Встаньте, наденьте шляпу и очки. Мы погуляем вместе по берегу и кое-что обсудим. Верните желтые шарики. Не надо травить Роджерса. Он нужен нам живой.

Исабель поднялась и откинула голову. Я с трудом выдержал ее взгляд.

— Как же мне теперь жить, полковник Арнольдо, или не знаю, кто вы там такой?

— Жить по-старому. Только при этом условии мы сможем отомстить убийцам.

— Я не буду спать с человеком, отравившим мою мать!

— Решение вполне естественное, но скоропалительное. Не торопитесь, ради бога, мисс Мортон, не торопитесь.

— Вам-то что за дело до всей этой истории? Почему вы сказали: «Мы отомстим»? Кто вы такой?

— А вот это совершенно особый разговор. Скажите, Исабель: что вы знаете о вашей стране и ее народе?

Мой вопрос поставил девушку в тупик, и она умолкла. Я взял инициативу в свои руки.

— На чем вы приехали сюда?

— На поезде. Автомобиль легко запомнить по марке, цвету и номеру.

— Правильно. Молодец. Но машина нам сегодня понадобится. Поэтому я решил все-таки приехать на «Фольксвагене». Он спрятан в кустах в миле отсюда. Пойдемте туда вдоль берега. А по дороге вы ответите на мой вопрос о родине ваших предков по материнской линии. Только отдайте сначала шарики.

Исабель протянула мне смертоносные таблетки.

С того дня она стала помогать мне. Однако пришлось здорово повозиться с ней, прежде чем слепая ненависть к Роджерсу обрела в ее сознании формы ясной и четкой идеи. Для этого я показал ей грязные истоки пресловутого богатства западного мира и назвал подлинных убийц ее родителей, убийц, у которых Роджерс и ему подобные бегают всего лишь в шестерках. Не о древних индейских царях, не о конквистадорах и даже не о Симоне Боливаре говорили мы. Предметом наших бесед была новейшая история — наука, наиболее жутко и беспардонно перевираемая авторами школьных учебников. Я возил Исабель по горняцким поселкам, где замурзанные голодные покрытые коростой дети разгребали мусорные кучи в поисках съедобных отбросов, а отцы этих детей, состарившиеся к тридцати годам, хрипели силикозным и туберкулезным кашлем в убогих гадючниках, пропивая жалкие гроши, заработанные в шахтном аду. Я останавливал свой автомобиль у кофейных плантаций, возделываемых иссохшими смуглыми рабами. Я подъезжал к хижинам рыбаков, чтобы моя спутница могла поговорить с неопрятными изможденными женщинами, чинившими гнилые сети и тревожно ожидавшими мужей с их скудным уловом. Всё это было для Исабель новым, незнакомым, и воспринималось ею как нечто беспощадно грубое и пугающе некрасивое. Она оказалась очень впечатлительной натурой. Увиденное ею чужое горе мгновенно меняло выражение ее лица, на котором нежная одухотворенность легко уживалась с гневом и состраданием.

— Святая Мадонна! — воскликнула она однажды. — Неужели ты никогда не поразишь виновников этого зла?

Усмехнувшись, я ответил ей любимым двустишьем Искандера:

— Сочинение какого-нибудь коммуниста? — спросила она.

— Вот уж нет. Стихи принадлежат перу одного английского лорда. Его звали Джорж Гордон Ноэл Байрон.

— Байрон? Удивительно! Его я изучала в колледже. Он писал замечательные стихи о любви.

— В любви он тоже знал толк.

— А вот мне неведомо, что такое любовь, — призналась вдруг Исабель.

Я посмотрел на нее с недоверием.

— Мне не пришлось этого испытать, — упрямо повторила она, сдвинув брови.

— О, не надо тревожиться по такому поводу, мисс Мортон. Любовь — неизбежность. Она навещает каждого хотя бы раз в жизни. И вам не миновать этого. Вы еще очень молоды и должны доверять моему опыту. Она придет.

— Я буду ждать, — вздохнула Исабель.

Постепенно между нами установились ровные дружеские отношения. Такими по крайней мере они казались мне. Я чувствовал, что общение со мной ей приятно, и сам отдыхал душой во время бесед с ней. Мы встречались по выходным дням на уединенных пляжах, изображая влюбленную парочку. Говорили, само собой не только о работе. Часто болтали и о всякой всячине, с удовольствием подтрунивали друг над другом.

Она оказалась славной девчонкой, эта Исабель. Да не то я говорю! Эта маленькая девушка с ясным умом и отважным сердцем стала моим добрым ангелом. И не знаю, смог бы я выполнить свое задание в Аурике, если бы не она.

В ноябре окончательно решился вопрос об устройстве Рудольфа Буххольца-младшего на объект «Дабл ю-эйч». Обезьяний Зад ворчал и хмурился, но в конце концов сын, следуя моим советам, убедил его в том, что «Дабл ю-эйч» не такое уж плохое дело.

— Я создам себе имя в науке, обзаведусь связями в научных и деловых кругах Штатов, а потом уже возглавлю фирму. Одно другому не помешает, — говорил Рудольф отцу.

— Двенадцать лет слишком большой срок, а я уже немолод, — сомневался старик.

— Ты еще достаточно крепок для того, чтобы руководить предприятием до моего возвращения.

— Ладно! — сдался Обезьяний Зад. — Валяй! Может быть, это лучше, чем бить баклуши да пьянствовать. А я уж как-нибудь перебьюсь тут один.

Таким образом, обстоятельства мне вроде бы благоприятствовали. Однако по-прежнему оставался открытым вопрос поддержания связи с Рудольфом. Если для приема указаний Центра он мог использовать коротковолновый диапазон обыкновенного переносного транзистора, то для передачи добываемой им информации радиосредства не подходили. Более того, их применение, даже если бы Рудольф прошел чистеньким через все КПП и сумел собрать на объекте передатчик, привело бы к неминуемому и быстрому провалу. Американцы уже в то время обладали весьма совершенной аппаратурой радиоперехвата, и надо было предполагать, что объект «Дабл ю-эйч» в контрразведывательном отношении защищен безупречно. Это и сам Рудольф, будучи технически грамотным человеком, прекрасно понимал и еще в мае говорил мне о неприемлемости такого способа связи. Ни я, ни Центр не видели выхода из создавшегося положения. Тупик начинал казаться мне непреодолимым, и настроение у меня в конце ноября было прескверным. Я находился на грани отчаяния. Решение задачи, сама того не желая, подсказала Исабель. Следует заметить, что ее деятельность на разведывательном поприще поначалу не приносила мне удовлетворения. Для передачи в Штаты секретной и совершенно секретной информации Роджерс пользовался услугами посольских шифровальщиков. На стол его секретарши попадали лишь документы с грифом «дсп»[15] или вовсе без грифа. Они содержали в основном сведения о кулуарной борьбе между высшими чиновниками страны, экономике Аурики, положении на фронтах, настроениях населения. Вшивые тайны ауриканского режима меня не интересовали. Да я и так знал их в силу занимаемого мною положения при дворе Мендосы. Правда, иногда Исабель удавалось подслушать кое-что действительно интересное из разговоров Роджерса с его подчиненными и сотрудниками посольства США, а также с английским и французским коллегами. Но такие золотые крупицы попадались редко, и едва ли они могли существенно способствовать разгадке сложнейшего ребуса под кодовым названием «Дабл ю-эйч».