В другой раз Рохес, придав своей красной квадратной физии выражение тихой печали, спросил у меня, какие, по моему мнению, меры надо принять, чтобы отучить чиновников воровать и брать взятки.
— Нет ничего проще, Exzelenz! — воскликнул я. — Следует принимать на государственную службу только честных людей, и тогда проблема коррупции постепенно решится сама собой.
Генерал был крупнейшим в стране вором и взяточником. Он по плечо запускал лапу в государственную казну, торговал должностями в армии и органах безопасности, срывал солидные куши с североамериканских фирм, вооружавших его войско. Я все это отлично знал и ответ дал нарочито легковесный.
— Где же мы найдем столько честных людей? — поинтересовался Рохес, выслушав меня.
— Уверяю вас, Exzelenz, в Аурике их немало.
— Нет, нет, это не решение вопроса, полковник. Честные люди по своим личным качествам, как правило, для государственной службы не подходят.
Могущественный министр отклонял далеко не все мои предложения. Одно из них приобрело даже силу закона. Как-то я подал Рохесу мысль последовать примеру цивилизованных стран и организовать в Аурике профсоюз проституток, который взял бы на себя заботы об этой весьма многочисленной части населения страны. Генералу моя идея пришлась по вкусу, и он дал указание вынести ее на обсуждение парламента, что меня сильно потешило. Причиной тому была абсолютная непричастность ауриканского парламента к политической жизни государства. Все важнейшие решения принимались Государственным Советом в обход верховного законодательного органа и навязывались последнему в виде гениальных постулатов, усомниться в истинности коих не посмел с момента воцарения Мендосы еще ни один депутат. В парламенте на протяжении последних тридцати четырех лет не существовало даже намека на какую-либо оппозицию. Депутаты занимались политическим словоблудием в рамках, установленных цензурой, и произносили панегирики в честь Отца Отечества. Каждое упоминание имени Мендосы сопровождалось аплодисментами. Если же кто-либо из выступавших более пяти минут не воздавал хвалы диктатору, из недр зала раздавался пронзительный крик: «Нашему дорогому вождю и учителю Франсиско Мендосе слава!!!» И зал снова взрывался овациями. В числе депутатов было, помимо представителей правящей элиты, несколько горняков и пастухов. Иногда кто-нибудь из них взбирался, повинуясь приказу свыше, на трибуну и читал по складам примерно следующее: «В какой же еще другой стране мне, неграмотному гаучо, доверили бы управление государством?» Одним словом, обсуждение вопроса о «панельном профсоюзе», как его окрестили местные остряки, было самым что ни на есть подходящим занятием для такого парламента.
В целях дальнейшего укрепления моего положения при дворе диктатора я удачно использовал ситуацию, сложившуюся вследствие нападения на Аурику соседней Оливии. Это была знаменитая футбольная война, которая унесла немало человеческих жизней, но тем не менее насмешила весь мир. Поводом к войне послужили необъективное судейство матча между оливийской и ауриканской сборными, а также грандиозная драка болельщиков обеих стран на стадионе Ла Паломы. Подлинные же причины конфликта крылись в обострении конкурентной борьбы различных североамериканских концернов за сферы экономического влияния. Оливия давно была готова к войне. Она оснастила свою армию новейшими видами оружия. Ее превосходство над Аурикой в танках и самолетах было подавляющим. Ауриканцы не смогли сдержать натиска оливийцев и стали быстро отходить по всему фронту в направлении своей столицы. Перед лицом национальной катастрофы революционная армия Аурики прекратила боевые операции против правительственных войск и начала отбивать атаки агрессора. Это внесло перелом в ход войны. Захватчики постепенно откатывались на исходные позиции, и лишь только на северо-востоке страны положение ауриканцев продолжало оставаться чрезвычайно тяжелым. Там, в топких тропических лесах, оказалась окруженной почти треть их вооруженных сил — двенадцать тысяч солдат и офицеров. Рохес и начальник его генерального штаба ломали головы над тем, как спасти от уничтожения оказавшиеся в котле войска. За этим занятием я и застал обоих генералов, явившись однажды утром с обычным суточным рапортом в кабинет моего непосредственного босса. Перед Рохесом лежала карта, на которой был начертан план деблокирования окруженных частей. Министр был настолько поглощён изучением карты, что не обратил на меня никакого внимания. Время от времени он карандашом вносил в план какие-то коррективы и распекал начальника генштаба за недостаточную продуманность отдельных деталей. Тот пытался огрызаться, и потому беседа генералов носила характер легкой перебранки. Я слушал их, переминался с ноги на ногу, и вдруг меня осенило. Мне пришлось кашлянуть, чтобы заставить споривших повернуть головы в мою сторону.
— Exzelenz, — начал я, обращаясь к Рохесу, — простите меня за дерзость, но данная задача лучше всего решается методом алогизма.
— У вас есть конкретные предложения, полковник? — спросил министр раздраженно.
— Да.
— В таком случае мы готовы вас выслушать.
— Я полагаю, что эту карту надо послать командующему оливийской армией с одним из пленных офицеров и к ней приложить записку ироническую по тону за вашими подписями: военный министр такой-то, начальник генерального штаба такой-то. Держу пари, что оливийские генералы будут несколько дней соображать, что бы это значило, но так и не додумаются до истины. Потом они начнут маневрировать войсками, затыкая все прорехи в своей обороне. Вот тут-то, в обстановке всеобщей неразберихи, и следует начинать прорыв. По имеющемуся плану. В успехе уверен.
— Ладно! — сказал Рохес, подумав. — Можно попробовать. В конце концов мы ничего не теряем. Если разведка покажет, что противник разгадал нашу хитрость, подготовим другой план…
Дальнейшие события развивались в точном соответствии с моими прогнозами. Ауриканские войска с малыми потерями вышли из окружения. Я получил еще один орден. Вскоре был подписан мир, и гражданская война в Аурике вспыхнула с новой силой.
Наивысшим проявлением доверия Рохеса ко мне было то, что он стал иногда брать меня с собой в Монкану. Честно говоря, я не вполне понимал, в чем смысл этой генеральской причуды. То ли Рохес находил во мне приятного собеседника, то ли ему просто нравилось болтать по-немецки, то ли еще что. Так или иначе, а за время пребывания в Аурике я посетил крепость не менее шести раз.
Все эти поездки протекали по одному стереотипу. Мы с министром садились в бронированный автомобиль последнего. Офицер охраны занимал место рядом с водителем, также сотрудником охраны, и нажатием кнопки поднимал пуленепробиваемые стекла. Ехали медленно, потому что нас сопровождали три бронетранспортера с солдатами и еще один бронетранспортер полз впереди. Несмотря на постоянную жару, в машине было всегда прохладно: кондиционеры работали исправно. Поэтому многочасовая езда не утомляла и не убаюкивала, а располагала к беседе. Правда, Рохес бывал оживленным и вовлекал меня в разного рода дискуссии только по дороге к Монкане. На обратном же пути он обычно либо поносил марксистов, либо молчал.
Крепость не сразу открывала нам свои ворота. Сначала часовой вызывал коменданта, и тот, отлично зная Рохеса в лицо, все-таки спрашивал пароль и говорил отзыв, после чего с гулом и грохотом раздвигались многотонные железобетонные створки, способные расплющить танк. Наш кортеж втягивался в узкую каменную трубу и останавливался перед новыми воротами, по всей видимости, чугунными. Здесь комендант отдавал генералу рапорт и впускал нас наконец во двор. Затем мы съедали роскошный обед, приготовленный в нашу честь. Обед сопровождался обильными возлияниями и похабными анекдотами. И без того, и без другого люди военные независимо от чинов, как известно, обходиться не могут. Покончив с трапезой, Рохес шел в тюрьму, а я — гулять по крепостным стенам. Впрочем, как-то раз министр перебрал коньяка и приказал мне следовать за ним. Выйдя из столовой, мы очень скоро очутились в длинном полутемном сыром коридоре, противоположный конец которого едва угадывался во мраке. Часовые безмолвно стояли вдоль обеих стен через каждые пять метров. Двери всех камер были заперты. Мертвую пещерную тишину нарушало только шарканье наших подошв о неровности каменного пола. Помещение, куда нас привели, было залито ослепительно ярким светом. Я на несколько мгновений зажмурился от рези в глазах, а когда осмотрелся, то увидел, что комната уставлена электрической аппаратурой неизвестного мне назначения. Из всех этих агрегатов я узнал один только детектор лжи. Были там еще столик с медицинскими инструментами и кресло с металлическими пристежками для рук и ног. Два молчаливых незаметных человека в белых халатах, деловито щелкая тумблерами, проверяли исправность какого-то прибора. До меня не сразу дошло, что я нахожусь в современной камере пыток.