— Хочешь брать деньги чужими руками?

— Я вор, а не убийца! — В голосе Банника появилась решимость. — У меня братяш! Я не хочу, чтобы он кончал в колонии! Я вовсе завяжу с этим! Уже половину ребят прибрали. Я в Уфе с трудом между лап ушел. А братяш, гляжу, тоже воровать начал!..

Кажется, невнятным ворчанием его поддержал Арсеньич.

— Так… — сказал Купец. — Хотите отправиться за Корявым?

— И Корявого вы зазря решили! — почти выкрикнул Банник.

— Тихо, ты! А то я припомню тебе кой-какие делишки!

— Что тихо! — уныло протянул Банник. — Корявый-то был вовсе ни при чем! Пробавлялся всю жизнь карманами, когда вы сотни гребли!

Послышался звук удара и падения. Потом короткая борьба.

— Вот так… — сказал Купец. — Это лучше. Теперь слушай… Или ты не выйдешь отсюда… Веселый знает: здесь есть четыре отличных колодца в стенах… Так вот — можно будет использовать все четыре… Понятно? И найдут в них лет через десять. Не раньше! Понял? Или ты, сука, раскаешься сейчас…

— Отпустите руки… — сказал Банник.

Купец разрешил:

— Отпусти.

— А что, если эти шпанята уже рассказали кому-нибудь? — помедлив, спросил Банник.

— Не рассказали! Из них Гвардеец-то с трудом слово выжал. Остальное он сейчас выяснит. Будете сами слышать отсюда. Ну?

Банник еще поколебался.

— Последний раз спрашиваю: согласен?

Разведчики затаили дыхание: почему-то хотелось, чтобы хоть Банник сказал «нет».

— Да, — сказал Банник.

— Гаденыш… — выругался шепотом Фат.

— Значит, первый — твой, — распорядился Купец.

— А кто этот мужик, что они там плели? — небрежно поинтересовался Дроля.

Купец:

— Этот парень давно у меня на примете. Живет на выселках, теща у парка. С месяц назад корову загнал. Вот и бузит. Наверно, пропил все — теперь шмотки жены Мефодихе толкает.

— Ну, с этим ясно… — ровным, даже задумчивым голосом сказал Арсеньич. — А что, если они все-таки проговорились кому-нибудь?

— Тогда уходим. Кто куда — скажу после. Гвардеец возьмет машину, ключ у него есть, и завезет их куда черт не заезжал. Главное — встретить их сейчас… Поднимешься с ними на второй этаж, чтобы нам слышно было. — Это Гвардейцу. — Все ясно?

— Все, — сказал Арсеньич.

— А тебе?

— Ясно! — почти бодро отозвался Банник, успокоенный, видимо, тем, что все продумано до конца.

— Я, наверное, лучше уйду сейчас, а потом сразу — за ними, чтобы это было, как договаривались, — сказал Гвардеец.

— Можно и так… — отозвался Купец. — Сейчас еще рано. Если часы твои не спешат — они придут минута в минуту. А ты поглядывай там!

— У меня мышь не пробежит… — похвалился щербатый. Но уже не так весело, как раньше. Должно быть, тоже не хотел бы участвовать в новом преступлении, да боялся Купца.

— Двое ради всякого шахера-махера спустятся вместе с тобой. Засядут внизу где-нибудь. Может, лучше во дворе даже. Потом — следом, — решил Купец. — А двое останутся здесь.

Фат подтолкнул Генку в бок:

— Надо не выпустить!

Генка сначала кивнул, потом догадался:

— Лестницу!

Они поднялись и скользнули в темноте по направлению к люку.

— Ты лежи! — шепнул Генка Толячему.

— Почему это? — воспротивился Толячий. Убеждать его было некогда.

Но Толячий плохо ориентировался на этаже, и Генке пришлось вести его за руку.

Железная лестница с неширокими резными, в дырочках ступенями верхним своим концом свободно упиралась в кирпичную кладку потолка — в том месте, где квадратный проем в потолке прикрывался люком. А нижний конец лестницы прочно упирался в пол и лишь для страховки крепился еще двумя болтами к железным угольникам. Болты эти друзья отвинчивали сотни раз. Однажды Слива даже утащил их в своем бездонном кармане домой. Пришлось доказать ему, что жизнь без двух болтов с гайками гораздо важнее, чем смерть с болтами в кармане. Слива установил болты на прежнее место.

Фат уже колдовал над одной гайкой, когда Генка принялся за вторую.

Наверху Купец раздавал деньги: «На случай, если придется драпать…»

Когда кто-нибудь говорил, ребята старались крутить быстрее и поворачивали гайки миллиметр за миллиметром, когда умолкали наверху.

Но отвинтить гайки оказалось проще, нежели высвободить болты.

Генка и Фат в четыре руки, не дыша, потянули лестницу кверху, и Толячему кое-как удалось вытащить сначала один болт, потом другой.

Фат привязал к нижней ступеньке веревку.

И друзья притаились на прежней своей позиции, у стены.

Оттого, что все складывалось пока очень удачно, Генка почувствовал даже веселье и хмыкнул про себя.

— Ты что? — удивился Фат.

— Да так, о своем, — сказал Генка. И добавил: — На нервной почве.

Это у Сливиной матери всегда что-нибудь случалось на нервной почве: то разболится голова, то ноги, то Слива получит мокрой тряпкой по затылку…

— Полчаса, — сказал Купец.

— Ну… Дроля и Арсеньич, со мной, — распорядился Гвардеец.

— Хватайтесь! — шепнул Фат.

Веселье как испарилось из Генки.

— Где она тут проклята… — Кто-то шарил ногой первую ступеньку.

— Раз, два… три! — шепотом скомандовал Фат.

Они рванули за веревку что было сил и разом шлепнулись.

Генка ударился головой о стенку, Фат сел, а Толячий упал на Фата.

Они не предполагали, что задуманная ими операция окажется такой впечатляющей: тишина будто раскололась в одно мгновение. От грохота, с каким рухнула железная лестница, бывший мужской монастырь, должно быть, содрогнулся до основания.

Потом сразу упала напряженная тишина.

Схватка

— Кто там?.. — негромко спросил Аркаша. — Это вы, ребята?..

Генка, Толячий и Фат приготовили по нескольку тяжелых кирпичных обломков.

— Ребята! — окликнул Гвардеец громче. Потом выругался: — Что за черт…

Щелкнул фонарик, и круглое пятно света упало на лестницу внизу.

— Ничего не пойму! Ты, что ли, свалил ее, Дроля?

— Да я вроде коснулся только…

Фонарик погас.

— Коснулся… — Аркаша яростно выругался.

Голос Купца:

— Веселый, никого не было?

— Нет, нет! Я… гляжу все время.

Голос Гвардейца:

— Попробую спрыгнуть… Зажги.

И Аркаша в свете карманного фонаря начал было спускаться вниз.

— Залп! — шепнул Генка.

Кирпичи полетели один за другим.

Аркаша вскрикнул, не то от боли, не то с испугу. Фонарик мгновенно погас.

И всего какие-то секунды опять была темнота (бандиты, видимо, отбежали от люка), а потом опять засветился в пылинках луч и забегал из стороны в сторону по этажу, выхватывая из мрака причудливые «колонны» развалин.

Когда пятно света задержалось на веревке и побежало по ней к стене, у которой стояли готовые к атаке разведчики, Фат схватил один из обломков и запустил его точно в открытый люк.

Но их уже заметили.

Брань заглушила чей-то новый вскрик.

— Щенки!..

— Навозники!..

— Сукины дети…

В люк прямо сверху прыгнул Аркаша и упал, не удержавшись на ногах.

— Бежим! — крикнул Толячий. Но Фат и Генка уже бомбардировали противника. Толячий тоже схватился за кирпичи.

— Бей гадов! — кричал во все горло Фат.

— Не уйдете, фашистские оккупанты! — вторил ему Генка.

А Толячий, мгновенно опьяненный боем, заорал:

— Ур-ра!

Но сверху один за другим прыгали остальные бандиты. Дроля, вывихнув ногу, разразился проклятиями.

Аркаша попытался увернуться от града тяжелых обломков и, слепя фонариком, уже рванулся вперед, но кто-то — Генка или Фат (скорее, конечно, Фат, потому что меткость у него была необыкновенная) — угодил ему кирпичом точно по локтю, которым он прикрывал лицо.

Аркаша заматерился, луч фонарика исчез, а темноту, грохнув, разорвала вспышка пистолетного выстрела.

Темнота разорвалась и не восстановилась. Потому что вслед за первым выстрелом грохнул второй, и яркий электрический свет залил группу бандитов в углу, рядом с железной лестницей.