Но Фат из школы, передав книги Сливе, направился прямиком в дальние выселки, и важная новость дошла до него в последнюю очередь.

Кесого возле дома не было. Фат распахнул калитку и, взойдя на крыльцо, постучал.

— Кто там?! — послышался громкий и неожиданно плаксивый голос Кесого.

— Открой. Это я, Фат…

— Фа-ат! — в непонятном восторге завопил Кесый.

Прогремел засов, дверь открылась, и Фат понял причину возбуждения, с которым приветствовал его Кесый.

В калошах на босу ногу, в разорванной тельняшке поверх брюк, Кесый едва передвигался.

— Входи, входи, др-руг! Настоящий др-руг! Пл-ле-вал я на всех! Гуляю нынче! Кесый тоже человек! Кесый сам знает, как ему жить!

Он был пьян и кричал, растягивая слова, то ли подражая кому-нибудь, то ли действительно не в силах говорить иначе.

Фат быстренько огляделся. В комнате никого не было.

На столе валялись пустые бутылки из-под водки (в одной оставалось еще немного содержимого), черствел между окурками ломоть хлеба, а в миске с отбитыми краями лежало несколько скрюченных соленых огурцов.

Отец Кесого погиб в сорок первом. А мать года через два стала пить, без конца водила домой гостей, а частенько ее находили где-нибудь под забором, пьяную, ничего не соображающую. Так и умерла она по дороге домой, на пустыре между выселками, где прели, дожидаясь палильщиков, горы отбросов.

— Я пью сегодня! Пью и гуляю! Выпей! — Кесый взял со стола бутылку.

— Нет, — сказал Фат, — я не пью.

— А н-надо пить! Кто ты — мужчина или не мужчина?!

— Я потом, — соврал Фат. — Мне сегодня еще дело одно надо сделать.

Эта неопределенная фраза всегда вызывала у Кесого почтение. «Сделать» — он понимал, как «провернуть», то есть добыть где-то деньги.

— Тогда др-ругой вопрос! Тогда кури. — Кесый протянул ему пачку «беломора».

Фат хотел отказаться.

— Кур-р-ри! — повторил Кесый.

Фат взял папироску и, стараясь не вдыхать дым, закурил. Кесый не уселся, а плюхнулся на кровать, так что запела железная сетка, и тоже взял папиросу. Фат остановился напротив.

Глубоко втянув дым, Кесый закашлялся.

— Ты… Фат… друг!.. На… сто… ящий друг! — кричал он сквозь слезы. — Мы с тобой еще снюхаемся!

— А Банник где? — спросил Фат.

— Что мне Банник! Я сам себе хозяин! А Банник сопля! Не мужик Банник, не уркаган! Трус Банник — вот что я скажу! И не один я, а все говорят!

— Кто говорит? — осторожно поинтересовался Фат.

— Все! Был тут один с недельку, напились, думали, меня нет, а я на кухне: «Трус, говорит, ты, Банник!» А этот — завяжу… Ты понял?! А еще говорит мне… — Кесый неожиданно всхлипнул. — Ты представляешь, Фат, друг до гроба, что он говорит!..

Кесый обнял Фата и уткнулся ему в живот. Фат поморщился, но стерпел.

— Он говорит… — продолжал Кесый, — пойдешь в детдом… Это я в детдом! Строем ходить! В галстуке красном! — Кесый опять разошелся. — Сам пьет, гуляет, а я в детдом! Да я вот взял и тоже напился! Мы, Фат… Слушай, Фат… — Кесый поднялся и поманил его пальцем, хотя Фат стоял вплотную к нему. — Мы с тобой, Фат, сами организуем дело!.. — зашептал он на ухо. — Идем, я тебе штуку одну покажу… Только — гляди! Я — в законе! Я, случай чего, р-раз — и все… Р-раз — и все…

Держась за плечо Фата, он вышел в сени, попытался дотянуться до чего-то по бревенчатой стене, но упал.

Фат поднял его и уже не выпускал, пока он, бормоча что-то несвязное, вытаскивал мох, которым были прошпаклеваны стыки между бревнами.

Под мхом открылось круглое отверстие. Кесый сунул туда два пальца и за кончик извлек наружу ломик наподобие гвоздодера с расплющенным и отточенным до блеска концом.

— Фомка, понял?.. — уже почти не открывая глаз и обвиснув на руках Фата, пояснил Кесый. — Можно сейфы ломать… Понял?.. — Он снова повернулся к стене, засунул воровской инструмент в дыру между бревнами и кое-как заткнул отверстие мхом. — Мы с тобой, Колюка… — забормотал он, путая Фата с кем-то из бывших дружков. — Мы с тобой один сейф — р-раз!.. И ж-живи сто лет…

— Откуда это у тебя? — спросил Фат.

— А Б-банник дня два назад — в болотце ее… ухнул! А я утром незаметно — р-раз… Но ты смотри… — угрожающе протянул он. Голова его при этом висела на плече Фата. — Я… в законе…

Фат оттащил его в комнату, усадил на кровать.

— Где Корявый, не знаешь?

— Корявый?.. — не поднимая головы, переспросил Кесый. — А-а, Корявый… Корявый сгорел вчера…

— Как — сгорел? — Брови Фата сошлись у переносицы.

— Так… ф-фы!.. Загорелся — и сгорел… Соседка сказала… Утром нашли. Банник напился и пошел… Я тоже сгорю скоро… Н-напьюсь и…

Договорить Кесый не смог. Его вырвало.

Фат взял у него горящую папиросу и вышвырнул в окно.

Тяжело дыша, Кесый упал головой на грязную подушку и некоторое время стонал, потом заснул.

Фат раза два потряс его за плечо, вышел в сени, достал из тайника ломик, сунул его под телогрейку, заткнул отверстие мхом и, аккуратно прикрыв за собой дверь, направился не к вокзалу, на автобусную остановку, а быстрым шагом — на левый берег, к месту, где вчера еще стоял покосившийся дом с маленькими окошками без ставен…

Цена логики

Городок будущего содового завода состоял из маленьких финских домиков, в каждом из которых было два входа через веранды с противоположных сторон, и домики эти были настолько одинаковыми, что если бы не длинные бараки, втиснутые как бы для разнообразия между финскими домиками — то вдоль улиц, то перпендикулярно им, — в городке не сразу нашел бы собственную квартиру. Помимо бараков ориентирами могли служить еще лишь клуб, столовая, магазин, автостанция, три или четыре небольших ларька да баня, под которую приспособили зеленый пассажирский вагон без колес.

Строительство располагалось примерно в полукилометре за финскими домиками и выглядело как независимый от поселка объект.

Генка бродил по городку, заглядывая в лицо каждой встречной женщине. Бродил долго и отчаялся наконец.

Нужно было как-то организовать поиск, придерживаться какой-то системы… Генка вспомнил Танкера Дербента со Степной улицы и решил (была не была!) еще раз попытать счастье в разговоре с мелкотой.

Мимо ребят своего возраста он проходил, демонстрируя озабоченность и самые мирные намерения: его интересовали дошколята, и по возможности — в небольшом количестве.

Первый одинокий дошколенок заявил, что в белых фетровых ботах, в белой шали и в плюшевом жакете ходила тетка Валя, но она уехала к матери в Саратов и давно не живет в городке…

Второй потребовал назвать имя Генкиной родственницы, потому что в белых фетровых богах и черных плюшевых жакетах ходят многие. Тетка Даша? Нет, такой он не слыхал… Может, Генка перепутал улицу?

В третий раз он минут сорок дежурил неподалеку от застекленной веранды, пока убедился, что хозяйка ее не имеет ничего общего с той, которую он искал.

Пацаны иногда неплохо соображают…

Два карапета с деревянными автоматами на груди, к которым он обратился в четвертый раз, неожиданно преподали ему урок логического мышления. Во всяком случае — натолкнули на это…

— А где она работает? — спросили автоматчики.

И сначала Генка ответил:

— Да нигде! — А потом уж сообразил, что давно мог сам подумать над этим вопросом: постоянная жительница городка, работающая здесь, ни за что не рискнула бы кричать на базаре во все горло: «Родненькие!» — какие бы тряпки ни напялила она на себя. Вдруг на базаре кто-нибудь из знакомых?

И, окрыленный собственной прозорливостью, Генка стал напропалую спрашивать у каждого пацана (чей возраст не превышал его собственный), знает ли он, где живет его двоюродная тетка, у которой белые фетровые боты, черный плюшевый жакет, белая шаль, такие — тонкие… красивые брови и которая вовсе нигде пока не работает.

— Вроде нет у нас…

— Не знаем…

— Не слышали…

Генка упрямо продолжал свое.

— Это, может, по той улице?..