В римском сенате, конечно, никто не сомневался ни в том, что война Карфагена с Римом кончена, ни в том, что теперь должна начаться война Рима с Карфагеном; но как ни была неизбежно необходима африканская экспедиция, к ней не решались приступить. Для нее прежде всего был нужен способный и всеми любимый вождь, а такого не было налицо. Лучшие генералы или пали на полях сражений, или же были, как Квинт Фабий и Квинт Фульвий, слишком стары для такой совершенно новой и, по всей вероятности, продолжительной войны. Победителям при Сене — Гаю Нерону и Марку Ливию — такая задача, пожалуй, и была бы по силам, но оба они были в высшей степени непопулярными аристократами; правительство не было уверено, что ему удастся доставить им главное командование (в то время уже дошли до того, что дарования одерживали верх на выборах только в критические минуты), и еще менее оно было уверено в том, что они сумеют склонить истощенный народ на новые усилия. В это время из Испании возвратился Публий Сципион; этот любимец толпы, который так блистательно выполнил, или заставил поверить, что выполнил, возложенную на него задачу, был тотчас выбран на следующий год консулом. Он вступил в эту должность (549) [205 г.] с твердым намерением осуществить африканскую экспедицию, задуманную им еще в то время, когда он находился в Испании. Однако в сенате не только партия методического ведения войны не хотела ничего слышать об африканской экспедиции, пока Ганнибал был еще в Италии, но и большинство сенаторов было вовсе не благосклонно расположено к юному полководцу. Его греческое изящество и слишком современное образование и взгляды были не по вкусу и мужиковатым отцам города; а его методы ведения войны в Испании вызывали такие же серьезные сомнения, как и его понятия о солдатской дисциплине. Что его не без основания упрекали в чрезмерной снисходительности к его корпусным командирам, очень скоро было доказано злодействами, которые совершал Гай Племиний в Локрах и ответственность за которые падала в значительной мере на самого Сципиона, сквозь пальцы смотревшего за подчиненными. Во время сенатских прений об африканской экспедиции и о выборе главнокомандующего новой консул обнаружил намерение обойти те обычаи и законы, которые не согласовывались с его личными взглядами, и очень ясно дал понять, что в случае разномыслия с правительственными властями он будет искать для себя опоры в своей славе и в своей популярности; этим он не только оскорбил сенат, но и возбудил серьезные опасения насчет того, будет ли такой главнокомандующий придерживаться данных ему инструкций как во время ведения столь важной войны, так и в случае мирных переговоров с Карфагеном, тем более что своевольное ведение Сципионом испанской войны отнюдь не способствовало устранению таких опасений. Впрочем, обе стороны проявили достаточно благоразумия, чтобы не дойти до совершенного разрыва. Со своей стороны сенат не мог не сознавать, что африканская экспедиция была необходима, что откладывать ее на неопределенное время было бы неблагоразумно, что Сципион был очень способным полководцем, вполне годным для ведения этой войны, и что только он один мог добиться от народа продления своих полномочий на все время, пока это будет нужно, и напряжения последних сил. Большинство сенаторов постановило не отказывать Сципиону в желаемом поручении, если он предварительно выкажет хотя бы формальным образом должное уважение к высшей правительственной власти и если наперед подчиниться воле сената. Было решено, что в течение того же года Сципион отправился в Сицилию, чтобы заняться там постройкой флота, приведением осадного материала в порядок и организацией экспедиционной армии, а затем в следующем году высадился в Африке. Для этой цели ему была отдана в распоряжение сицилийская армия (состоявшая из тех двух легионов, которые были сформированы из остатков армии, разбитой при Каннах), так как для охраны острова было вполне достаточно немногочисленного гарнизона и флота; кроме того, Сципиону было дозволено набирать в Италии добровольцев. По всему было видно, что сенат не снаряжал экспедицию, а только ей не препятствовал; Сципион не получил и половины тех средств, какие были предоставлены в распоряжение Регула, и сверх того ему был дан тот самый корпус, к которому сенат в течение нескольких лет относился с намеренным пренебрежением. Африканская армия была в глазах большинства сенаторов отдаленным отрядом из штрафных и добровольцев, к гибели которых государство во всяком случае могло относится равнодушно. Другой на месте Сципиона вероятно заявил бы, что африканскую экспедицию или следует предпринимать с иными средствами, или не следует предпринимать вовсе; но он был так самоуверен, что соглашался на всякие условия, лишь бы только добиться желанного назначения главнокомандующим. Чтобы не повредить популярности экспедиции, он по мере возможности тщательно старался избегать всего, что могло быть обременительно для народа. Расходы на экспедицию и в особенности на дорогостоящую постройку флота были частью покрыты так называемой добровольной контрибуцией с этрусских городов, т. е. военным налогом, взысканным в наказание с аретинцев и других расположенных к финикийцам общин, частью были разложены на сицилийские города; через сорок дней флот был готов к отплытию. Его экипаж усилили 7 тысяч добровольцев, явившихся со всех концов Италии на призыв любимого вождя. Итак, весной 550 г. [204 г.] Сципион отбыл к берегам Африки с двумя сильными легионами из ветеранов (около 30 тысяч человек), с 40 военными кораблями и с 400 транспортными судами и, не встретив ни малейшего сопротивления, благополучно высадился на Красивом мысе вблизи Утики.

Карфагеняне уже давно ожидали, что вслед за хищническими набегами, которые в течение последних лет нередко предпринимались римскими эскадрами на берега Африки, будет совершено и более серьезное нападение; поэтому, чтобы предохранить себя от такого нападения, они не только старались о возобновлении войны между Италией и Македонией, но и дома готовились к встрече с римлянами. Из двух соперничавших между собой берберских царей — Массиниссы в Цирте (Константина), повелителя массилиян, и Сифакса в Сиге (близ устьев Тафны к западу от Орана), повелителя массесилиян, — последний был несравненно могущественнее и до того времени жил в дружбе с римлянами. Но карфагенянам удалось прочно привязать его к себе посредством договоров и родственных связей, тогда как от Массиниссы, который издавна был соперником Сифакса и их союзником, карфагеняне отказались. Массинисса не устоял в отчаянной борьбе с соединенными силами карфагенян и Сифакса и был принужден оставить этому последнему в добычу свои владения, а сам после этого блуждал в пустыне с несколькими всадниками. Кроме подкреплений, которые ожидались от Сифакса, для защиты столицы была готова карфагенская армия из 20 тысяч пехоты, 6 тысяч конницы и 140 слонов (именно для того Ганнон и был отправлен на охоту за слонами) под начальством испытанного в Испании полководца Гасдрубала, сына Ганнона, а в гавани стоял сильный флот. Сверх того ожидали прибытия македонского корпуса под начальством Сопатера и присылки кельтиберских наемников. Узнав о высадке Сципиона, Массинисса тотчас явился в лагерь полководца, против которого еще незадолго перед тем сражался в Испании; но этот безземельный царь сначала не принес римлянам ничего кроме личной храбрости, а ливийцы хотя и очень тяготились рекрутскими наборами и налогами, но знали по горькому опыту, как следует себя вести в подобных случаях, и потому не спешили открыто принять сторону римлян. В таких условиях начал Сципион кампанию. Пока он имел дело только с более слабой карфагенской армией, перевес был на его стороне, а после нескольких удачных кавалерийских стычек он даже был в состоянии приступить к осаде Утики; но, когда прибыл Сифакс, как уверяют, с 50 тысячами пехоты и 10 тысячами конницы, пришлось снять осаду и расположиться в укрепленном приморском лагере между Утикой и Карфагеном на мысе, где было нетрудно окружить себя окопами. Там римский главнокомандующий провел зиму 550/551 г. [204/203 г.]. Из очень неудобного положения, в котором его застала весна, он вышел, совершив удачно внезапное нападение. Сципион завел, скорее из хитрости, чем по совести, мирные переговоры и этим усыпил бдительность африканцев, получив таким образом возможность напасть на их оба лагеря в одну и ту же ночь: тростниковые шалаши нумидийцев вспыхнули ярким пламенем, а когда карфагеняне бросились туда на помощь, такая же участь постигла их собственный лагерь; римские войска без всякого сопротивления убивали тех, кто спасался бегством. Это ночное нападение было губительнее многих сражений. Однако карфагеняне не упали духом и даже не последовали советам трусливых или, вернее, здравомыслящих людей, предлагавших отозвать Магона и Ганнибала. Как раз к этому времени прибыли давно ожидавшиеся вспомогательные войска кельтиберов и македонян; было решено еще раз испытать счастье в сражении в «широком поле», в пятидневном переходе от Утики. Сципион поспешил принять предложенное ему сражение; его ветераны и добровольцы без большого труда разогнали собранные наспех толпы карфагенян и нумидийцев; кельтиберы, которые не могли ожидать пощады от Сципиона, также были изрублены после упорного сопротивления. После этого двойного поражения африканцы уже нигде не могли удержать за собой сражения. Карфагенский флот попытался напасть на римский приморский лагерь и имел некоторый успех, но не дал никаких решительных результатов, а римляне были с избытком вознаграждены за эту неудачу взятием в плен Сифакса, удавшимся благодаря беспримерному счастью Сципиона; с тех пор Массинисса сделался для римлян тем же, чем прежде был Сифакс для карфагенян. Карфагенская мирная партия, которая в продолжение шестнадцати лет была принуждена молчать, после таких поражений снова подняла голову и открыто восстала против владычества сыновей Барки и патриотов. Гасдрубал, сын Гисгона, был заочно осужден правительством на смертную казнь, и была сделана попытка склонить Сципиона к прекращению военных действий и к заключению мира. Сципион потребовал уступки испанских владений и островов Средиземного моря, передачи царства Сифакса Массиниссе, выдаче всех военных кораблей за исключением 20 и уплаты военной контрибуции в 4 тысячи талантов (около 7 млн. талеров); эти условия представляются настолько выгодными для Карфагена, что само собою навязывается вопрос: не предлагал ли их Сципион скорее в своих личных интересах, чем в интересах Рима? Карфагенские уполномоченные приняли эти предложения под условием их одобрения надлежащими властями, и с этой целью было отправлено в Рим карфагенское посольство. Но партия карфагенских патриотов вовсе не была расположена так скоро отказаться от борьбы. Уверенность в благородстве своих замыслов, доверие к великому полководцу и даже пример самого Рима поощряли их к упорному сопротивлению, не говоря уже о том, что с заключением мира правительственная власть неизбежно перешла бы в руки враждебной партии и им самим угрожала бы гибель. Среди граждан партия патриотов имела перевес; поэтому было решено не мешать оппозиции вести мирные переговоры, а между тем готовиться к последнему и решительному отпору. Магону и Ганнибалу были посланы приказания как можно скорее возвратиться в Африку. Магон, который в течение трех лет (549—551) [205—203 гг.] подготовлял в северной Италии коалицию против Рима, был именно в то время разбит на территории инсубров (подле Милана) двумя гораздо более многочисленными римскими армиями. Римская конница уже была оттеснена, римская пехота уже была приведена в расстройство, и победа, по-видимому, клонилась на сторону карфагенян; но сражение приняло иной оборот вследствие смелого нападения одного римского отряда на неприятельских слонов и тяжелой раны, полученной любимым и даровитым вождем; финикийская армия была принуждена отступить к берегам Лигурии. Там она получила приказание к отплытию и исполнила его; но Магон умер от ран во время переезда. Ганнибал, вероятно, сам предупредил бы такое приказание, если бы его последние переговоры с Филиппом не оживили в нем надежды, что в Италии он сможет оказать своему отечеству более полезные услуги, чем в Ливии; когда же приказание об отъезде застало его в Кротоне, где он постоянно находился в последнее время, он не замедлил его исполнить. Он приказал заколоть своих лошадей и лишить жизни тех италийских солдат, которые не хотели следовать за ним за море, и отплыл на транспортных судах, уже давно стоявших наготове на кротонском рейде. Римские граждане вздохнули свободно, когда узнали, что могучий ливийский лев, которого даже в то время никто не был в состоянии вытеснить из Италии, добровольно покинул италийскую территорию. По этому случаю сенат и гражданство увенчали венком из листьев уже почти достигшего девяноста лет Квинта Фабия, единственного оставшегося в живых римского полководца из числа тех, которые с честью выдержали испытание в тяжелые времена. Получить от всей общины такой венок, который, по римским обычаям, подносила армия спасшему ее от поражения полководцу, считалось самым высоким отличием, когда-либо выпадавшим на долю римских граждан; это было последним почетным украшением престарелого полководца, который умер в том же году (551) [203 г.]. А Ганнибал беспрепятственно достиг Лептиса, конечно, не под охраной заключенного перемирия, а благодаря лишь быстроте своего переезда и своему счастью; этот последний представитель гамилькаровского «львиного отродья» снова ступил там после тридцатишестилетнего отсутствия на родную почву, которую покинул, когда был почти ребенком, для того чтобы начать свое великое и оказавшееся столь бесплодным геройское поприще на Западе и вернуться с Востока, пройдя, таким образом, вокруг карфагенского моря длинный победный путь. Теперь, когда уже совершилось то, что он старался предотвратить и что он был бы в состоянии предотвратить, если бы ему это позволили, ему не оставалось ничего другого как помогать и спасать, и он исполнил этот долг без жалоб и без укоров. С его прибытием партия патриотов стала действовать открыто; позорный смертный приговор над Гасдрубалом был кассирован; благодаря ловкости Ганнибала был вновь завязаны сношения с нумидийскими шейхами и не только на народном собрании было отказано в утверждении фактически заключенного мира, но даже перемирие было нарушено разграблением севшего у африканских берегов на мель римского транспортного флота и нападением на римский военный корабль, на котором ехал римский посол. С чувством вполне понятного негодования Сципион покинул свой лагерь под Тунисом (552) [202 г.] и прошел по роскошной долине Баграда (Медшерды), уже не принимая предложений о капитуляции от местечек и городов, а забирая их жителей массами для продажи в рабство. Он успел проникнуть далеко внутрь страны и стоял подле Нараггары (к западу от Сикки, теперешнего Эль-Кефа, на границе Туниса и Алжира), когда с ним встретился выступивший против него из Гадрумета Ганнибал. Карфагенский полководец попытался при личном свидании с Сципионом добиться лучших мирных условий, но Сципион уже дошел до крайних пределов снисходительности, а после нарушения перемирия не мог согласиться ни на какие дальнейшие уступки; поэтому трудно поверить, что Ганнибал, делая эту попытку, имел какую-либо другую цель кроме намерения доказать народной толпе, что патриоты не безусловно противились заключению мира. Переговоры не привели ни к каким результатом, и, таким образом, дело дошло до решительной битвы при Заме (вероятно, недалеко от Сикки ²⁰⁰ ). Ганнибал построил свою пехоту в три линии: в первой он поставил карфагенские наемные войска, во второй — африканское ополчение, финикийскую гражданскую милицию и македонский корпус, в третьей — пришедших с ним из Италии ветеранов. Впереди строя стояли восемьдесят слонов, а на флангах — конница. Сципион построил свои легионы, по обыкновению римлян, также в три линии и расставил их так, чтобы слоны могли проходить сквозь линии или по их сторонам, не прорывая строя. Это распоряжение имело полнейший успех, а отходившие в сторону слоны даже привели в расстройство стоявшую у карфагенян на флангах конницу, так что кавалерия Сципиона, далеко превосходившая числом неприятельскую благодаря прибытию конных отрядов Массиниссы, без большого труда справилась с неприятельскими всадниками и пустилась за ними в погоню. С пехотой борьба была более упорна. Передовые линии обеих армий долго сражались без решительных результатов; после чрезвычайно кровопролитных рукопашных схваток они пришли в расстройство и были принуждены искать опоры во вторых линиях. Римляне действительно нашли там опору; но карфагенская милиция оказалась такой нерешительной и шаткой, что наемники заподозрили ее в измене и вступили в рукопашный бой с карфагенским гражданским ополчением. Между тем Ганнибал спешно стянул на оба фланга все, что уцелело из первых двух линий, и выдвинул вперед по всей линии свои лучшие италийские войска. Сципион же собрал в центре все, что уцелело из первой линии, и присоединил к ним справа и слева войска, стоявшие во второй и третьей линиях. На прежнем месте завязалась вторично еще более ужасная резня; старые ганнибаловские солдаты не подавались назад, несмотря на численный перевес неприятеля, пока не были со всех сторон окружены римской кавалерией и конницей Массиниссы, возвратившимися после преследования разбитой неприятельской кавалерии. Результатом этого было не только окончание битвы, но и полное истребление карфагенской армии; те самые солдаты, которые за четырнадцать лет до этого бежали с поля битвы при Каннах, отомстили при Заме своим прежним победителям. С небольшой кучкой людей Ганнибал спасся бегством в Гадрумет.