Единство семьи было так крепко, что даже смерть главы не вполне его уничтожала. Потомки, сделавшиеся самостоятельными вследствие этой смерти, все-таки считали себя во многих отношениях за одно целое; это обнаруживалось в порядке наследования и во многих других случаях, в особенности при установлении положения вдовы и незамужних дочерей. Так как по самым древним римским понятиям женщина была неспособна пользоваться властью ни над другими, ни над самой собою, то власть над нею или — по более мягкому выражению — опека (tutela) над нею по-прежнему принадлежала ее семье и переходила от умершего главы семейства к ближайшим членам семьи мужского пола, т. е. власть над матерью переходила к ее сыновьям, власть над сестрами — к их братьям. Таким образом, раз основанная семья не переставала существовать до тех пор, пока не вымирало мужское потомство ее основателя. Но связь одного поколения с другим конечно мало-помалу ослабевала, и в конце концов даже становилось невозможным доказать первоначальное единство их происхождения. На этом и только на этом основано отличие семьи от рода или, по римскому выражению, агнатов от родичей. Под этими обоими выражениями разумеется мужская линия. Но семья заключает в себе тех только индивидов, которые в состоянии доказать свое происхождение от одного общего родоначальника, восходя от одного поколения к другому, а род заключает в себе и тех, кто в состоянии доказать только свое происхождение от одного общего предка, но не в состоянии в точности указать всех промежуточных членов рода и, стало быть, степени родства. Это очень ясно выражается в римских именах, как например когда говорится: «Квинт, сын Квинта, внук Квинта и так далее… Квинтиев»; здесь семейная связь сохраняется, пока каждый из восходящих членов семейства обозначается отдельно, а с той минуты, как она прерывается, ее дополняет род, т. е. происхождение от одного общего предка, оставившего всем своим потомкам в наследство название детей Квинта.

К этим крепко замкнутым и соединенным под властью одного господина семьям или же к происшедшим от их разложения семейным и родовым единицам также принадлежали и другие люди — не гости, т. е. не члены других однородных обществ, временно пребывавшие в чужом доме, и не рабы, считавшиеся по закону не членами семейства, а его собственностью, но люди не менее зависимые (clientes от cluere), т. е. такие, которые, не будучи свободными гражданами какой-либо общины, тем не менее живут в общине и пользуются свободой благодаря чьему-либо покровительству. Сюда принадлежали частью люди, покинувшие свою родину и нашедшие убежище у какого-нибудь иноземного покровителя, частью те рабы, по отношению к которым их господин временно отказался от пользования своими правами и которым он даровал фактическую свободу. Эти отношения в их своеобразии не были такими же строго юридическими, как отношения к гостю; клиент оставался несвободным человеком, для которого неволя смягчалась данным ему честным словом и обычаями. Оттого-то домашние клиенты и составляли вместе с настоящими рабами домашнюю челядь (familia), зависевшую от произвола гражданина (patronus или patricius), оттого-то самые древние постановления предоставляли гражданину право отбирать имущество клиента частью или сполна, в случае надобности снова обращать клиента в рабство и даже наказывать его смертью; фактическое же различие между рабом и клиентом состояло в том, что этими правами господина не так легко было пользоваться во всем их объеме в отношении клиентов, как в отношении настоящих рабов, и что, с другой стороны, нравственная обязанность господина заботиться о его собственных людях и быть их заступником получила более важное значение по отношению к клиентам (фактически поставленным в положение более свободных людей), нежели по отношению к рабам. Фактическая свобода клиента должна была близко подходить к юридической, в особенности в том случае, когда отношения между клиентом и его патроном не прерывались в течение нескольких поколений: в самом деле, если отпустивший на волю и отпущенник оба умерли, то было бы вопиющей несправедливостью, если бы потомки первого потребовали права собственности над потомками второго. Таким образом, даже в доме римского отца семейства образовался особый круг зависимых свободных людей, которые отличались от рабов так же, как и от равноправных членов рода.

Этот римский дом послужил основой для римского государства как в его составных элементах, так и в его внешней форме. Народная община образовалась из заметного и во всех других случаях соединения древних родов Ромилиев, Волтиниев, Фабиев и так далее, а римская территория образовалась из соединения принадлежавших этим родам земельных участков; римским гражданином был тот, кто принадлежал к какому-либо из этих родов. Всякий брак, заключенный в этой среде с соблюдением обычных формальностей, считался законным римским браком и сообщал детям право гражданства; а дети, родившиеся от незаконных браков или вне брака, исключались из общинного союза. Римские граждане называли себя «отцовскими детьми» (patricii) именно потому, что только они одни юридически имели отца. Роды вошли в состав государства такими, какими прежде были, со всеми принадлежавшими к ним семьями. Семейные и родовые круги не утратили своего существования и внутри государства, но положение, которое занимали в них отдельные лица, не имело значения перед государством, так что сын стоял в семействе ниже отца, а по своим политическим обязанностям и правам наравне с ним. Положение домочадцев естественно изменилось в том отношении, что вольноотпущенники и клиенты каждого патрона были терпимы ради него в целой общине; хотя и они считались состоявшими под покровительством того семейства, к которому принадлежали, но на самом деле оказывалось, что домочадцы членов общины не могли быть вполне устранены от богослужения и от общественных празднеств, несмотря на то, что они, конечно, не имели настоящих гражданских прав и не несли настоящих гражданских обязанностей. Это было еще более заметно на тех, кто состоял под покровительством всей общины. Таким образом, государство состояло, как и дом частного человека, из коренных и из пришлых людей, из граждан и из обитателей.

Как элементами государства служили роды, основанные на семье, так и форма государственного устройства была как в частностях, так и в целом подражанием семейной. Сама природа дает семейству отца, с которым и начинается и кончается его существование. Но в народной общине, существованию которой не предвидится конца, такого естественного главы нет, и по крайней мере его не было в римской общине, которая состояла из свободных и равных между собою земледельцев по божией милости и не могла похвалиться никакою знатью. Поэтому кто-нибудь из ее среды становился ее царем (rex) и господином в доме римской общины. В более позднюю пору в его жилище или поблизости помещались вечно пылавший очаг и плотно запертая кладовая общины, римская Веста и римские Пенаты; таким образом, во всем, что принадлежало к этому высшему дому, наглядно выражалось единство всего Рима. Вступление царя в должность совершалось по закону немедленно вслед за освобождением этой должности и вслед за избранием преемника умершему царю. Но обязанность полного повиновения царю ложилась на общину только с той минуты, как царь созывал способных носить оружие свободных людей и формально принимал их в свое подданство. После того он имел в общине совершенно такую же власть, какая принадлежала в доме отцу семейства, и подобно этому последнему властвовал до конца своей жизни. Он имел дело с богами общины, которых вопрошал и умилостивлял (auspicia publica); он же назначал всех жрецов и жриц. Договоры, которые он заключал от имени общины с иноземцами, были обязательны для всего народа, хотя в других случаях ни для какого члена общины не считался обязательным договор, заключенный с лицом, не принадлежавшим к этой общине. Его власть (imperium) была всемогуща и в мирных делах и в военных; оттого-то повсюду, где он появлялся в своем официальном звании, впереди него шли вестники (lictores от licere — приглашать) с секирами и прутьями. Он один имел право обращаться к гражданам с публичною речью, и в его руках находились ключи от общинного казнохранилища. Ему, точно так же как и отцу семейства, принадлежало право наказывать и отправлять правосудие. Он налагал исправительные наказания, а именно палочные удары, за нарушение обязанностей военной службы. Он был судьею по всем гражданским и уголовным делам и мог безусловно отнимать и жизнь и свободу, так что по его приказанию гражданин мог быть отдан своему согражданину в качестве раба и даже мог быть продан в действительное рабство — стало быть, в чужие края; после того как он постановлял смертный приговор, он мог дозволять обращение к народу с просьбой о помиловании, но не был к тому обязан. Он собирал народ на войну и начальствовал над армией, но он также был обязан лично являться на место пожара, когда били в набат. Как отец семейства был не просто самым властным лицом в доме, но и единственным властелином в нем, так и царь был не просто первым, но и единственным властелином в государстве; он мог составлять коллегии специалистов из лиц, специально изучивших религиозные или общественные узаконения, и обращаться к ним за советами; чтобы облегчить себе бремя верховной власти, он мог возлагать на других некоторые из своих обязанностей, как например сношения правительства с гражданами, командование армией во время войны, разрешение менее важных тяжебных дел, расследование преступлений, а когда он был вынужден отлучиться из городского округа, мог оставлять там градоначальника (praefectus urbi) с неограниченными правами наместника; но всякая должностная власть при царской власти проистекала из этой последней, и каждое должностное лицо находилось при должности только по воле царя и пока это было ему угодно. Вообще должностные лица древнейшей эпохи, как временный градоначальник, так и начальники отрядов (tribuni от tribus — часть) пехоты (milites) и конницы (celeres), были не кем иным, как уполномоченными царя, но ни в коем случае не магистратами в позднейшем смысле этого слова. Царская власть не имела никаких внешних правовых ограничений и не могла их иметь: глава общины так же мало был подсуден суду общины, как и глава дома у себя в доме. Его власть прекращалась только с его смертью. Избрание нового царя зависело от совета старейшин, к которому переходила власть на время междуцарствия (interregnum). Гражданство принимало формальное участие в избрании царя только после того, как он был назначен; юридически царская власть исходила из никогда не умиравшей коллегии отцов (patres), которая возводила нового царя в его пожизненное звание через посредство временного носителя царской власти. Таким образом, «высокое благословение богов, под которым был основан славный Рим», переходило в непрерывной последовательности от первого носителя царского звания к его преемникам, и единство государства сохранялось неизменным, несмотря на перемену повелителей. Это единство римского народа, наглядно изображавшееся в религиозной области римским Дионисом, юридически олицетворялось в царе, которому даны все атрибуты высшего божества. Колесница даже внутри города, где все обыкновенно ходили пешком, жезл из слоновой кости с орлом, румяна на лице, золотой венок из дубовых листьев — таковы были знаки отличия как римского бога, так и римского царя. Но было бы большой ошибкой считать римское государственное устройство за теократию; понятия о боге и о царе никогда не сливались у италиков так, как они сливались у египтян и у восточных народов. Царь не был для народа богом, а скорее был собственником государства. Поэтому мы и не находим у римлян понятия об особой божьей благодати, ниспосланной на один род, или о какой-либо таинственной волшебной силе, благодаря которой царь считался бы созданным из иного материала, чем другие люди; знатное происхождение и родство с прежними правителями считались рекомендацией, но не были необходимым условием; напротив того, каждый здоровый душой и телом совершеннолетний римлянин мог по праву достигнуть царского звания ²⁴ . Стало быть, царь был не более как обыкновенный гражданин, поставленный во главе равных ему, как землевладелец над земледельцами или воин над воинами за свои заслуги или благодаря удаче, но главным образом потому, что в каждом доме должен быть только один властелин. Как сын беспрекословно повиновался отцу, хотя и не считал себя ниже своего отца, так и гражданин подчинялся властелину, не считая его за более совершенное существо. В этом и заключалось нравственное и фактическое ограничение царской власти. Конечно, царь мог совершать много несправедливостей без прямого нарушения законов страны; он мог уменьшать ту долю добычи, на которую имели право его соратники, мог налагать слишком тяжелые барщинные работы или посягать на собственность граждан путем разных поборов; но, когда он это делал, он забывал, что его могущество исходит не от бога, а с божьего соизволения от народа, которому он служил представителем, а кто же защитил бы его в том случае, если бы этот народ забыл о принесенной ему присяге? Правовое ограничение царской власти заключалось в том, что царь был уполномочен только применять законы, а не изменять их и что всякое уклонение от закона предварительно должно было быть одобрено народным собранием и советом старшин или же оно считалось таким ничтожным и тираническим с его стороны деянием, которое не могло иметь никаких законных последствий. Стало быть, и в нравственном отношении, и в юридическом римская царская власть была в самом своем основании отлична от теперешнего самодержавия, и в современной жизни нет ничего похожего ни на римский дом, ни на римское государство.