Мы вздрогнули, и наездница вытерла ей лицо своей косынкой, но слезы текли без конца, словно кровь из вскрытой вены.
— Где мы сможем найти Фальконе? — спросил Поль.
— Он должен быть в своем фургоне: как выходите — третий справа.
Там мы его и нашли. Он чинил рукоятку хлыста и не стал из-за нас прерываться.
— Вы знаете, зачем мы пришли? — спросил Поль.
Фальконе пожал плечами.
— Если это из-за Регане, то ничего не знаю… Регане был дрянью, думаю, все с этим согласятся. Он меня до смерти ненавидел.
— Может быть, он имел на то свои причины?
— А! Вы хотите поговорить об Изабель?.. Да, все так. Но когда я появился, Изабель уже не ладила с ним… Тут другое… какая-то дурь. Вольтижировка казалась Регане королевой профессий. Гимнаст на трапеции — для него какое-то божество. Он, если хотите, считал себя непризнанным сверхчеловеком… В то время как я в его глазах лишь бесталанный уличный гимнаст. И поскольку мне аплодировали сильнее, чем ему… Он приходил послушать, когда я выступал на арене. И наблюдал за публикой. Радовался, когда звери не слушались. Но когда все шло хорошо, выходил из себя.
А этот Фальконе умен. И безусловно соблазнителен, тем более что больше походил на какого-нибудь пьемонтского каменщика, чем на Тарзана.
— Других, — продолжал он, — Регане просто не замечал. Жил в каком-то призрачном мире. Он все время чувствовал себя человеком-птицей, тем, кто летал под куполом шапито и каждый вечер смотрел в глаза смерти. Наркоман!
— Вы дрались? — спросил Поль.
— Нас сразу же разнимали… Но случалось. Он искал любого повода, чтобы спровоцировать меня. А я избегал его. Он говорил, что я его боюсь!
Он коротко усмехнулся и протянул свою ладонь, широкую, как доска. «Вот два хвастуна», — подумал я. Но которые могли бы положить конец своей ссоре с помощью кулаков, наподобие какого-нибудь десантника и металлиста на выходе с дискотеки. Этот обрезанный канат являл какую-то глубокую тайну!
Мы встретили Изабель Бурр на ступеньках ее фургончика. Красивая девица, изящная. Она охотно нам помогла бы. Но она тоже ничего не знала. Она не жила вместе с Фальконе и не видела его целый день. Только вот сейчас на арене. Но, как она утверждала, он не тот человек, который способен перерезать канат соперника. У него было слишком высокое представление о своей профессии. Существует определенная солидарность между людьми, часто переезжающими, подобная той, что существует между уходящими в море. Однако Изабель призналась, что Регане ей тоже угрожал, причем не раз.
Инстинктивно я не доверял ей. Возможно, оттого, что она была фокусницей, а этот разрезанный канат наводил на мысль о каком-нибудь фокусе. Но ничто не давало оснований, чтобы подозревать ее в чем-то конкретно. Настоящим подозреваемым оставался Фальконе.
Поль с настойчивостью продолжал свое расследование. Он всех опросил, везде побродил. Ничего. Одни пересуды… Цирк Орландо был и вправду семьей, но семьей, далекой от единодушия, где жили старые обиды. Одни жалели Регане, другие — Изабель. Фальконе не очень-то любили. «Скотина», — говорил один. «Темная личность», — отзывался другой. К концу дня мы очень устали, проголодались.
— Я вижу лишь один способ, — сказал я. — Он примитивный, но частенько выручал. А раз уж выручал, значит, чего-то стоил. Обвини Фальконе без обиняков. Заяви ему, что у тебя есть свидетель.
— Он не глупец, — возразил Поль. — Это не пройдет.
— Все же попробуй. Я знавал очень больших хитрецов, которые на этом попадались.
Мы возвратились к укротителю.
— Фальконе, — с важностью сказал Поль, — следуйте за нами. Считайте себя арестованным. У нас есть свидетель… Вокруг цирка всегда крутятся любопытные. Они везде отираются. Вас видели. Впрочем, мы отведем вас на очную ставку. Но поверьте мне, признайтесь, не дожидаясь. От этого вам будет лучше.
И тогда произошло невероятное. Фальконе вытер лицо, все в поту.
— Это правда, — пробормотал он. — Я убил его… Дело обстояло так: или он, или я. А теперь оставьте меня в покое!
После этого он ушел в глухой отказ говорить, и нам уже не удалось ничего с этим поделать. В тот же вечер его препроводили в тюрьму. Нам следовало бы теперь радоваться друг на друга. Мы же, напротив, волновались и чувствовали себя не в своей тарелке. Фальконе убил Регане. Он признался. Хорошо! Но как он мог хоть на мгновение поверить, что никто ничего не заметит и заключат, что это просто несчастный случай? Ведь тут же обследуют трапецию. Тут же обнаружат вредительство. И он ведь мог сообразить, что его первого заподозрят. Перерезав канат, он давал пищу для обвинений против себя куда более основательных, чем если бы просто прикончил Регане своими кулаками. Фальконе казался умным человеком, а совершил дурацкое преступление. Это-то нам и предстояло объяснить.
Мы действовали методом исключения. Прежде всего, признание Фальконе позволяло отбросить версию «преднамеренного» самоубийства: Регане кончает с собой, устраивая все так, чтобы заставить других подозревать его соперника. Далее, Изабель Бурр была, безусловно, невиновна. Никогда бы наша фокусница не совершила столь несуразного преступления. А Фальконе — соблазнитель, с легкостью добивающийся успеха, — безусловно, не тот мужчина, который способен обвинить себя ради спасения женщины. Таким образом, он, без сомнения, являлся убийцей. Но канат перерезал не он, потому что как раз этот грубый промах и привел к продолжению следствия. Если бы трапеция осталась цела, все бы преспокойно поверили в то, что Регане убился в результате несчастного случая. Кто-то, не знавший, наверное, истинного положения, захотел, однако, отомстить Фальконе. Кто же? Не кто иной, как мать. Старая цыганка!
С этого момента факты сами говорили за себя. Регане и Фальконе встретились один на один, по-видимому, в тот момент, когда Регане заканчивал свою тренировку. Они подрались, и Фальконе нанес своему противнику смертельный удар. Отсюда и причина его признания! Потом он оставил тело на арене. Для всех это выглядело бы, как будто Регане упал на голову — несчастный случай на тренировке!
Но мать тотчас же поняла, что необходимо сделать, чтобы покончить с Фальконе, независимо от того, причастен он или нет к гибели ее сына. Она спустила трапецию, для нее это дело привычное, надрезала канат… и забила тревогу.
Прямо в сердце
Всегда испытываешь какое-то странное ощущение, когда прибываешь на место, которое газеты называют «местом преступления». Доминирующим чувством является — и в этом надо признаться — любопытство, любопытство охотника, которому не терпится изучить повадки зверя, «нащупать» его, используя оставленные следы, определить его местоположение и приступить к погоне.
Однако это утро, утро июньского воскресного дня, — я хорошо помню его, потому что не очень-то люблю работать по воскресеньям, — принесло мне одно разочарование.
Ни малейшей зацепки. Сильви Леспина ударили кинжалом в ее кровати. Вот что я узнал от командира отделения жандармерии по поводу семьи Леспина. Состояла она из трех человек: отца, Роже Леспина, профессора археологии на факультете университета в Ренне; двух дочерей — Сильви, двадцати семи лет, и Аньес, двадцати лет. Домашнее хозяйство вела гувернантка Раймонда Люгр, сорока пяти лет.
Что до преступления, то банальнее не придумаешь. Несмотря на дождь, который, почти не прекращаясь, шел в течение нескольких дней, дышалось тяжело и окно на кухне оставалось открытым. Бандиту не составило никакого труда проникнуть на виллу. Он взобрался на стену ограды, что не представляло труда, и проник через окно. Оттуда он добрался до второго этажа и проскользнул в спальню Сильви. Девушка хранила в секретере украшения, которые принадлежали ее матери. Безусловно, грабитель знал об этой подробности. Может быть, Сильви пошевельнулась? Испугавшись, он нанес ей удар и бросился наутек тем же путем. Никто не услышал ни малейшего шума. Как обычно, в семь часов утра гувернантка принесла наверх завтрак Сильви. Девушку ранили несильно, но она потеряла немало крови и в результате испуга и кровотечения долгое время оставалась без сознания. Короче говоря, неинтересное происшествие. Но мне все равно пришлось составить список всех знакомых, вхожих в дом, — а их было много, учитывая профессию отца, — не говоря уже о торговцах и даже рабочих, так как я заметил вдоль виллы полоску свежевскопанной земли. Я указал на нее комиссару.