Снова и снова Иеронимо, как и Гамлет, откладывает мщение. «Так как не всякое время приличествует мести, — говорит он, — то, несмотря на лихорадочность своего стремления, я буду бездействовать и, несмотря на свое беспокойство, притворюсь спокойным. Я не подам вида, что знаю об их злодеянии, и, таким образом, мое простодушие заставит их подумать, что в своем неведении я оставлю все безнаказанным». Под конец, как средство для мести, он составляет план поставить на сцену пьесу, собственную же пьесу Кида «Солиман и Персида», и во время представления виновных, играющих главные роли, убивают не фиктивным только образом, а на самом деле.

Как ни грубо еще все это, как ни наивно и более сходно по стилю с «Титом Андроником», нежели с каким-либо другим из произведений Шекспира, но все же ясно, что «Испанская трагедия» со старинной драмой о Гамлете в виде посредствующего звена, имела значение для него как фундамент для «Гамлета».

Прежде чем приступать к анализу более глубокого содержания этого капитального произведения, и прежде чем приводить в связь его сюжет с личностью Шекспира, мы должны еще посмотреть, какие точки соприкосновения нашел для этого поэт в современной ему эпохе.

Мы уже ранее упоминали о том впечатлении, какое должна была произвести на Шекспира в ранней его молодости, пока он жил еще в Стрэтфорде, семейная трагедия Эссексов. Вся Англия говорила о скандале, возбужденном графом Лейстером, подозревавшимся всеми в отравлении лорда Эссекса и тотчас после его смерти женившимся на его вдове, леди Летиции, с которой, в чем никто не сомневался, он находился в интимных отношениях еще при жизни ее мужа. В характере короля Клавдия есть немало черт, указывающих на то, что Шекспир воспользовался здесь Лейстером как моделью; и ему, и Лейстеру одинаково свойственны честолюбие, чувственность, обходительная, приветливая манера, осторожное коварство, полная беззастенчивость. С другой стороны, совершенно лишено основания мнение, будто Шекспир (как предполагает Герман Конрад) взял Эссекса за модель самого Гамлета.

Шекспир был почти столь же близким современником события в шотландском королевском доме, соответствовавшего катастрофе в семье Эссекса и Лейстера. Второй муж Марии Стюарт, лорд Дарнлей, носивший титул короля Шотландии, был убит в 1567 г. любовником Марии, смелым и беззастенчивым Босуэлом, с которым королева тотчас же после того сочеталась браком. Современники не сомневались в том, что Мария была соучастницей в убийстве, и сын ее, Иаков, видел в отчиме и матери убийц своего отца. Во время шотландского мятежа предводители показали взятой в плен королеве знамя, на котором был изображен труп Дарнлея, а возле него ее сын, на коленях взывавший к небу о мщении. Дарнлей, как и король в «Гамлете», был замечательно красив, Босуэл же необыкновенно безобразен.

Иаков был воспитан врагами своей матери и как при жизни ее, так и после ее смерти постоянно колебался в выборе между приверженцами матери, защищавшими ее законные права, и ее противниками, изгнавшими ее из Шотландии и возведшими его на престол. Правда, было время, когда он старался смягчить сердце Елизаветы по отношению к матери, но он не сделал ни малейшей попытки отомстить за ее смерть. Характер у него был нерешительный. Он обладал большим запасом знаний и — чего далеко нельзя сказать о Гамлете — был суеверный педант, но, как и Гамлет, любил искусства и науки и оказывал особое покровительство сценическому искусству. В 1599–1601 гг. часть труппы, к которой принадлежал Шекспир, играла в Шотландии при его дворе; посетил ли в то время и Шекспир Шотландию, — это не доказано. Верно лишь то, что когда Иаков в 1603 г., по смерти Елизаветы, совершал свой торжественный въезд в Лондон, Шекспир, в великолепном костюме из красного сукна, находился в его свите вместе с Бербеджем и некоторыми другими из самых талантливых актеров, и с этих пор труппа стала называться «слугами его величества короля».

Хотя во всем этом нет недостатка в параллелях к истории Гамлета, но само собой разумеется, что было бы так же странно считать Иакова, как и Эссекса, моделью датского принца. Нельзя было сделать в то время более глупой или более бестактной вещи, как напомнить предполагаемому наследнику престола или новому королю о печальных обстоятельствах, среди которых он вырос. Это не исключает, конечно, возможности того, что современная история снабдила Шекспира известными внешними чертами, которые в моменты зарождения драмы присоединились к образу, создавшемуся в его душе силой творческой фантазии. С той же точки зрения следует рассматривать и большую часть материала, собираемого добросовестными исследователями в слишком наивном убеждении, что они имеют в нем камни, из которых Шекспир складывал свое драматическое здание. Возможность того, что поэт, безотчетно для самого себя, получил тот или другой импульс к частностям в своем произведении, они принимают за намерение его передать в поэтической переработке определенные исторические события. Тем способом, который предполагают эти исследователи, конечно, не создается ни одно поэтическое произведение, всего же менее такое произведение, как «Гамлет»; оно растет изнутри, проистекает из присущего душе автора могущественного творческого импульса и по мере своего роста ассимилирует впечатления, приходящие к нему извне.

Вот два события, быть может, занимавшие Шекспира, пока он разрабатывал свою драму, и указанные в свое время Карлом Зильбершлагом.

В 1600 г. Александр Рутвен, лэрд Гоури, составил заговор против Иакова. Король казнил в 1582 г. отца Рутвена, как бунтовщика, и конфисковал поместья сына, который жил во Франции и Италии, где приобрел себе известность ловкостью в фехтовании и других рыцарских упражнениях. Один верный служитель, Ринд, доставлял ему в то время поддержку от вассалов его отца. В августе 1600 г., когда братьям Рутвен удалось своими просьбами склонить Иакова к посещению их замка, Александр Рутвен завел короля в уединенную комнату в башне замка, объявил ему там, что намерен отомстить за смерть отца, и схватил Иакова за горло. Король успел позвать на помощь и приказал заколоть своего врага.

Зильбершлаг придает значение тому, что Дарнлей был убит совершенно так же, как отец Гамлета, в безмятежном сне, в разгаре грехов, без исповеди и причастия; далее тому, что лэрд (Laird) похоже на английское произношение имени Laertes, что Ринд (Rhynd) похоже на Рейнальдо, который в первом издании «Гамлета» назван Монтано, и что, подобно тому, как Рутвен схватил короля, так и Гамлет схватывает за горло Лаэрта на могиле Офелии. Дело в том, что и к судьбе Офелии это событие представляет аналогию. Невеста лэрда Гоури, Анна Мэри Дуглас, во время своего пребывания при шотландском дворе пользовалась чрезвычайным благоволением короля, так что его считали даже влюбленным в нее. Смерть лэрда до такой степени потрясла ее, что тотчас по получении этого известия она помешалась и в этом состоянии умерла спустя несколько недель.

Как видят читатели, есть возможность предполагать, что это недавнее событие носилось перед глазами Шекспира в то время, как его фантазия создавала прелестный образ Офелии, но это, конечно, еще не значит, что ее образ обязан упомянутому событию хотя бы малейшей долей своей красоты.

Вместе с новеллистическими, драматургическими и историческими впечатлениями созданию драмы о Гамлете способствовали впечатления философского, полунаучного характера. Гамлет — самая глубокомысленная, самая богатая рефлексией из шекспировских пьес; от нее веет философским духом, а потому естественно было заняться рассмотрением вопроса, под чьим воздействием могли возникнуть здесь размышления о жизни и смерти, о тайнах бытия.