— Сколько? — спросила Аксинья.
— Рублей шестьсот.
— Ишь ты! — сказала девушка и зевнула.
— Да… на одни эти деньги можно своё заведение открыть… да ежели ещё с конки сорвать… Поедем в Симбирск, а то в Самару… и там откроем… Первый дом в городе будет… Девок наберём самых лучших… По пяти рублей за вход брать будем.
— Говори! — усмехнулась Аксинья.
— Чего там? Так и будет…
— Как же!..
— Так, говорю, и будет… Ежели ты хочешь — обвенчаемся.
— Чего-о?! — воскликнула Аксинья, глупо хлопая глазами.
— Обвенчаемся, — с каким-то беспокойством повторил Васька.
— Мы с тобой?
— Ну да…
Аксинья громко засмеялась. Качаясь на стуле, она взялась за бока и то смеялась густо, басовыми нотами, то взвизгивала, что было совершенно неестественно для неё.
— Чего ты? — спросил Васька, и опять что-то голодное явилось в его глазах. А она всё хохотала. — Чего ты? — спрашивал он её.
Наконец, кое-как сквозь смех и визг, она высказалась:
— Насчёт венчанья… Разве это можно? Да я и в церкви-то три года не была… Чудак! Ишь, нашёл жену! Детей не ждёшь ли от меня?
Мысль о детях вызвала у неё новый взрыв искреннего хохота. Васька смотрел на неё и молчал…
— Да и разве я поеду с тобой куда-нибудь? Ишь ты… тоже. Ты завезёшь меня да и убьёшь где-нибудь… Ведь ты мучитель известный.
— Ну, молчи уж! — тихо сказал Васька.
Но она стала говорить ему о его жестокости, вспоминая разные случаи.
— Молчи! — просил он её, а когда она не послушалась, он хрипло крикнул: — Молчи, говорю!
В этот вечер они не говорили больше. Ночью у Васьки был бред; из широкой груди его вырывался хрип, вой. Васька скрежетал зубами и размахивал в воздухе правой рукой, иногда ударяя ею себя в грудь.
Аксинья проснулась, встала на ноги у постели и долго со страхом смотрела в его лицо. Потом разбудила его.
— Что ты это? Домовой тебя душил, что ли?
— Так, привиделось!.. — слабо сказал Васька. — Дай-ка водицы.
Выпив воды, он помотал головою и объявил:
— Нет, не открою я заведения… лучше торговлей займусь… А заведения не надо…
— Торговля… — задумчиво сказала Аксинья.. — Н-да… лавочку открыть это хорошо.
— Пойдёшь со мной, что ли? — убедительно и тихо спросил Васька.
— Да ты никак всурьёз спрашиваешь? — воскликнула Аксинья, отодвигаясь от кровати.
— Аксинья Семёновна! — звенящим голосом сказал Васька, приподняв голову с подушки. — Вот тебе…
И замолчал, взмахнув рукой в воздухе.
— Никуда я с тобой не пойду… — решительно мотая головой, заговорила Аксинья, не дождавшись от него слов. — Никуда!
— Захочу — пойдёшь… — тихо сказал Васька.
— Ни-икуда не пойду!
— Только — не хочу я так… А ежели захотел бы — пойдёшь!..
— Нет уж…
— Да, чёрт! — раздражённо крикнул Васька. — Ведь вот ты со мной канителишься… шевыряешься тут… чего же?
— Это другое дело… — резонно сказала Аксинья. — А чтобы с тобой жить — нет! боюсь я тебя… очень уж ты злодей!
— Эхма! Что ты понимаешь?! — зло воскликнул Васька. — Злодей! Дура ты… Думаешь — злодей, так и всё тут? Думаешь — легко, если злодей?
Голос у него оборвался, и Васька помолчал немного, растирая грудь здоровой рукой. Потом тихо, с тоской в голосе и страхом в глазах, снова заговорил:
— Что уж вы… очень? Ну, злодей… так разве весь человек в этом? Чего у меня спрашивали?.. Пойдём, Аксинья Семеновна!
— И не говори про это! Не пойду… — упорно стояла на своём Аксинья и подозрительно отодвигалась от него.
Опять оборвался их разговор. В комнату смотрела луна, и от её света Васькино лицо казалось серым. Он долго лежал молча, то открывая, то закрывая глаза. Внизу — танцевали, пели, хохотали.
Раздался сочный храп Аксиньи; Васька глубоко вздохнул.
Прошло ещё дня два, и хозяйка устроила Ваське место в больнице.
Приехал за ним больничный фургон с фельдшером и служащим. Ваську осторожно свели сверху в кухню, и там он увидел всех девиц, столпившихся у двери в комнату.
Лицо его перекосилось, однако он ничего не сказал им. Они смотрели на него сурово и серьёзно, но по их глазам нельзя было бы определить, что они думают при виде Васьки. Аксинья с хозяйкой надевали на него пальто, и все в кухне тяжело и хмуро молчали.
— Прощайте! — вдруг сказал Васька, наклонив голову и не глядя на девиц. — Про… прощайте!
Некоторые из них молча поклонились ему, но он не видел этого; а Лида спокойно сказала:
— Прощай, Василий Мироныч…
— Прощайте… да…
Фельдшер и больничный служитель взяли его подмышки и, подняв с лавки, повели к двери. Но он опять поворотился к девицам:
— Прощайте… был я… точно что…
Ещё два или три голоса сказали ему:
— Прощай, Василий…
— Ничего не поделаешь! — тряхнул он головой, и на лице его явилось что-то удивительно не подходившее к нему. — Прощайте! Христа ради… которые… которым…
— Увозят! Уве-езут его, маво милого… — вдруг дико завыла Аксинья, грохнувшись на лавку.
Васька дрогнул и поднял голову кверху. Глаза у него страшно заблестели; он стоял, внимательно вслушиваясь в этот вой, и дрожащими губами тихо говорил:
— Вот… дура! Вот так ду-ура!
— Идите, идите! — торопился фельдшер, хмуря брови.
— Прощай, Аксинья! Приходи в больницу-то… — громко сказал Васька.
А Аксинья всё выла…
— И на-кого и-ты-это-меня по-оки-инул?..
Девицы окружили её и смотрели на её лицо и на слёзы, лившиеся из глаз её.
А Лида, наклонясь над ней, сурово утешала её:
— Ну, чего ты, Ксюшка, ревёшь-то! Ведь не умер он… Ну, пойдёшь к нему… ну, вот завтра и пойди!..
Комментарии
Фома Гордеев
Впервые напечатано в журнале «Жизнь», 1899, томы: II, III, IV, VI, VII, VIII, IX, февраль-апрель, июнь — сентябрь, с подзаголовком «Повесть». Отдельным изданием повесть вышла в 1900 г. с посвящением А.П.Чехову в издании «Библиотека «Жизни», номер 3.
К первым книгам журнала «Жизнь» за 1899 год, в которых печаталась повесть М.Горького, относится следующий отзыв В.И.Ленина в письме к А.Н.Потресову от 27 апреля 1899 года: «Беллетристика прямо хороша и даже лучше всех!» (В.И.Ленин. Сочинения, изд.3-е, т. XXVIII, стр.31–32).
Начало работы над повестью относится к 1898 г. Творческий замысел А.М.Горький раскрыл в письме к С.Дороватовскому в феврале 1899 г. «Эта повесть, — писал он, — доставляет мне немало хороших минут и очень много страха и сомнений, — она должна быть широкой, содержательной картиной современности, и в то же время на фоне её должен бешено биться энергичный здоровый человек, ищущий дела по силам, ищущий простора своей энергии. Ему тесно. Жизнь давит его, он видит, что героям в ней нет места, их сваливают с ног мелочи, как Геркулеса, побеждавшего гидр, свалила бы с ног туча комаров». В этом же письме далее А.М.Горький пишет: «…параллельно с работой над Фомой составляю план другой повести «Карьера Мишки Вягина». Это тоже история о купце, но о купце уже типическом, о мелком, умном, энергичном жулике, который из посудников на пароходе достигает до поста городского головы. Фома — не типичен как купец, как представитель класса, он только здоровый человек, который хочет свободной жизни, которому тесно в рамках современности. Необходимо рядом с ним поставить другую фигуру, чтобы не нарушать правды жизни» (Архив А.М.Горького).
В своей переписке периода печатания повести М.Горький неоднекратно жаловался на обилие искажений и изъятий, которые делались царской цензурой.
А.М.Горький уже в июне 1899 г. намеревался переработать «Фому Гордеева», о чём и писал С.Дороватовскому: «Я его буду зимой переписывать с начала до конца и, думаю, — исправлю, поскольку это возможно» (Архив А.М.Горького).
Большие исправления М.Горький внёс в текст повести для отдельного издания в серии «Библиотека «Жизни», 1900 г., а также для издания т-ва «Знание», 1903 г., и для собрания сочинений в издании «Книга». В результате этой работы из повести исключены целые главы, отдельные сцены, изменено деление повести на главы.