Гасанов вспомнил, что из-за этого изобретения спорили два американца — кому из них оно принадлежит. Американский суд вынужден был признать, что данное изобретение сделано ни тем, ни другим, а русским инженером Шуховым еще в 1891 году…

Всюду применяются паровые котлы Шухова. Везде можно видеть ажурные водонапорные башни системы Шухова. Каждая из них напоминает миниатюрную радиобашню в Москве. Новая конструкция стальной башни изобретена Шуховым не для выставки и рекламы, вроде эффектной постройки французского инженера Эйфеля. Башня Шухова стала необходимостью.

Огромные пролеты Киевского вокзала в Москве построены также Шуховым. Архитекторы всего мира строят металлические сооружения, пользуясь его изобретениями и расчетами…

Гасанов прислушался к шуму на буксируемом танкером острове-поплавке и вспомнил, что во многих работах ему приходилось применять расчеты Шухова, особенно когда он проектировал свои подводные основания.

«Вот таким надо быть инженером, — думал Ибрагим, — такой огромной широты, такого размаха! Это в традиции русского народа и идет от Ломоносова, который впервые в мире создал теории газов, света, электричества, атома. Менделеев был и химиком, и физиком, и метеорологом, и воздухоплавателем, и экономистом; он интересовался многими большими проблемами. Сколько с тех пор мы узнали новых имен ученых и изобретателей, продолжающих традиции русской научной мысли! Много их и среди советских инженеров… Наверное, в первых рядах Васильев».

Вспомнил Гасанов и о другом: знакомый директор радиозавода как-то рассказывал об американских инженерах, присланных к нему на завод в порядке технической помощи еще до войны. «Удивительный народ! недоумевал директор. — Один из них — инженер по переключателям, другой — по катушкам, третий — по винтам. Каждый из них хорошо знает только свою область, а что касается другой — лучше и не спрашивай: никакого понятия. На нашем советском заводе — и вдруг такие, с позволения сказать, инженеры! К счастью, мы от них скоро освободились…»

«Да разве в нашей необыкновенной жизни, когда человек меняет лицо земли, можно представить себе таких узколобых инженеров? — думал Гасанов. — С ними не построишь подводного танка. Васильеву пришлось хорошо изучить и геологию и нефтеразведку, бурение, не говоря уже о дизелях, машинах, электрооборудовании. Правда, танк строил огромный коллектив, но он был подчинен единой направляющей идее основного конструктора».

На плавучем островке загудели моторы, послышалось чавканье насосов. Эти привычные Гасанову звуки вывели его из задумчивости.

Начиналась подготовка к испытаниям.

Впереди мигал, словно бакен на реке, красный огонек. Над ним в лиловом небе вырисовывалась тонкая стальная мачта с флажком. Она покачивалась на волнах, и казалось, что кто-то размахивает ею из-под воды.

Гасанов перешел на правый борт, чтобы лучше рассмотреть антенну на поплавке. Здесь уже хозяйничал директор.

— Ну как, «радиобог», есть связь с Васильевым? — обратился он к вышедшему из рубки радисту. — Мы сейчас рядом, дорогой.

Молодой специалист смущенно развел руками.

— Возможно, какой-нибудь провод оборвался, — сказал директор и тут же мысленно закончил: «Завтра же надо послать к Васильеву инженера для исправления… Кстати разобраться как следует, а если нужно, то и взгреть кое-кого за допущенную аварию. Наверное, перед испытаниями плохо проверили радиоаппараты».

Поднялся ветер. Вода сразу заклокотала, над морем поднялась водяная пыль. Она клубилась, как пар над огромным кипящим котлом.

— Идем в каюту, Ибрагим, — сказал Агаев, разглядывая светящиеся стрелки на циферблате часов. — У нас еще много времени…

— Огонь с левого борта! — крикнул кто-то с мостика.

Все разом повернули головы налево.

Словно ракета, вырвался из-под воды красный сигнальный фонарь, блеснул над волнами и погас, скрывшись в воде. Но вот он вынырнул опять, торжественно сияя в радужном ореоле водяной пыли.

Агаев в недоумении смотрел на часы.

— Ничего не понимаю! — Гасанов развел руками. — Васильев говорил, что шары больше испытывать не будет… — В его голосе послышалась обида. — Зачем же я тащил сюда свои установки?

— Огонь с правого борта! — снова раздался крик с мостика.

Опять вспыхнула подводная ракета.

— Они решили начать испытания прямо с цистерн, — спокойно сказал директор, не замечая раздражения Гасанова. Он вытер голову платком и добавил: — Предупредить не смогли… Связи нет.

— А если бы нас здесь еще не было? — вспылил Гасанов и запустил пальцы в свою курчавую шевелюру. Она его раздражала: волосы путались от ветра и щекотали лоб. — Шары пошли бы гулять по всему Каспию, говорил он. — Честное слово, не понимаю такого безрассудства!

— Полный назад! — скомандовал Агаев, подняв голову к мостику. Надо отойти, Ибрагим, — с усмешкой сказал он Гасанову, который вдруг заметался вдоль борта, — иначе одна из васильевских торпед продырявит наш «Калтыш».

Цистерны продолжали появляться на морской поверхности. Это было феерическое зрелище. Из глубины моря вырывались красные ракеты, невысоко подпрыгивали над водой, падали, затем плыли по волнам не угасая. Можно было рассмотреть, как огонь летит из глубины: среди волн появлялось сначала чуть заметное красноватое пятно, оно светлело и расширялось до тех пор, пока из воды не выскакивала огненно-красная звезда. Затем снова светлела морская глубина, опять появлялось, расширяясь, красноватое пятно, и вот уже новый шар, мерцая, прыгал на волнах.

— Один, два, три, четыре… — считал Гасанов выскакивающие огни. — Как будем транспортировать? — спросил он. — Перекачаем или цепочкой?

— Конечно, цепочкой, — решил Агаев, внимательно следя за новыми вспыхивающими звездами. — Пять, шесть, семь… Ну и молодец! Кучность какая!

Подскакивая на волнах, шары вытягивались в одну линию и напоминали мерцающую гирлянду иллюминации, раскачивающуюся от ветра.

Яркий луч мощного прожектора скользнул по морской поверхности, медленно подбираясь к шарам. Вот он осветил их. И тогда глазам, привыкшим к ночному мраку, представились необыкновенные огромные жемчужины. Именно с жемчугом можно было сравнить белые шары, окрашенные сверху розовым отблеском сигнальных фонарей.

Они плавали, будто связанные невидимой нитью в гигантское ожерелье.

Танкер медленно приближался к шарам. Покачиваясь на волнах, они словно вырастали. Гасанов уже видел их живой блеск.

— Смотрите: как жемчужины! — воскликнул он.

— Жемчужины? — удивился Агаев и с улыбкой взглянул на восторженное лицо инженера. — Счастливый ты, Ибрагим! — сказал он. Умеешь видеть в этих простых нефтяных цистернах то, что люди называют прекрасным.

— Сознаюсь, Джафар Алекперович… Со мной это случается. Но еще большее счастье делать и выдумывать такие жемчужины. Их создатель, я думаю, большой романтик. Пусть это опыт, первые, еще очень робкие шаги, но он делает то, о чем мы часто мечтали: из тяжелого; будничного труда он создает вдохновенную поэму. А ведь совсем скоро на нашей земле таким будет любой труд…

— Будет, Ибрагим, будет! — убежденно сказал Агаев. — Все мы живем и работаем ради этого. Ты молод, дорогой, ты многое не помнишь… Может быть, тебе рассказывали о таком же, как и ты, молодом инженере Агаеве, который перед войной работал у нас в институте. Это был мой младший брат. Думал он тогда о подводном нефтепроводе на поплавках, считал, делал опыты… Был такой же, как ты, горячий, и мир казался ему полным жемчужин… Добровольцем ушел в сорок втором году с нашей Азербайджанской дивизией…

Директор остановился, по привычке полез в карман за трубкой, но потом, как бы опомнившись, вытащил руку обратно и слегка поправил козырек фуражки.

— Письмо мы получили, — продолжал Агаев: — пал смертью храбрых… Я помню эту ночь, когда мне на пристань принесли письмо. Хорошо, дорогой, помню, как сейчас… и ветер и волны… Мы тогда отправляли в Красноводск транспорт с нефтью. Путь через море был единственным путем для доставки нефти из Баку. От этого тогда многое зависело. Сколько горючего нужно было фронту! Ты можешь понять это, Ибрагим? Никак не могло хватить судов. Подводного нефтепровода не было: опыты молодого инженера остались незаконченными. Кто-то вспомнил о его поплавках, и мы стали тогда применять плавучие цистерны. Мы отправляли их, как поездные составы, прицепляя цепочкой к пароходам. Летчики рассказывали, что сверху им казалось, будто поезд с нефтью догонял пароход прямо по морю… — Агаев положил руку на плечо инженера и задумчиво продолжал: — Вот почему я прежде всего увидел в этих шарах не жемчужины, а цистерны военных лет… Этого я никогда не забуду! Во время ленинградской блокады через Ладожское озеро проходила по льду «дорога жизни». В сорок втором по нашему морю тоже шла «дорога жизни». Она была артерией, по которой текла черная кровь, питающая технику нашей армии… И вот, чтобы никогда не повторились эти годы… чтобы никогда и никто не получал таких писем, как я в ту черную ночь, нам нужны и цистерны Васильева и подводные башни Гасанова…