Цензура старалась сгладить картину ужасающей бедности Колотовки. Вместо слов: «было что-то безнадежное, придавленное в этом глубоком молчании обессиленной природы» (224, 6–7) в «Современнике» напечатано: «было что-то истомленное в этом глубоком молчании обессиленной природы». Выброшены реплики, показавшиеся цензору грубыми или богохульными («Иди сюда, чёрт леши-и-и-ий!» — 225, 28; «пристал, словно банный лист» — 220, 34; вместо: «будь я собачий сын» — 223, 33 — печаталось: «будь я баран», и т. д.). Отовсюду изымалось слово «бог» («Пой, как бог тебе велит» — печаталось: «Пой, как умеешь» — 221, 25).

В цензурной рукописи 1852 г. Тургенев устранил почти все внесенные в текст «Певцов» при первой публикации изменения, за исключением единичных. Так, начальные слова: «Небольшое сельцо Колотовка» (208, 2), вероятно, больше удовлетворили автора в художественном отношении, чем доцензурный вариант: «Изумительно разоренное сельцо». В цензурной рукописи этот вариант сначала был восстановлен, но затем снова зачеркнут.

В редакции «Современника» «Певцы» получили высокую оценку. 16 (28) ноября 1850 г, Некрасов сообщал Анненкову: «Приехал Тургенев (уже давно), написал два рассказа, которые найдете в XI № „Современ<ника>“. Один из них, „Певцы“, — чудо! И вообще это отличная поправка бедному „Современнику“, который в нынешнем году не может-таки похвалиться беллетристикой» (Некрасов, т. Х, с. 158). Сам Тургенев в письме к П. Виардо (см. выше, с. 488) писал, что работа его удалась лучше, чем он ожидал. В письме от 24 ноября (6 декабря) 1850 г. он сообщал ей же о «большом успехе» «Певцов» в Москве.

В помещенном на страницах «Современника» анонимном «Обозрении русской литературы за 1850 г.» «Певцы» отнесены к лучшим произведениям 1850 года и к тем рассказам «Записок охотника», в которых «природа и человек сливаются в одно целое» и «не истинного характера нет ни одного». Особое значение для обрисовки выведенных характеров придавалось тому месту рассказа, где Яков кончает свое пение и автор показывает эффект, произведенный на слушателей. В обзоре отмечалось, что пение Якова было для его слушателей «лучшим выражением того, что у них давно таилось на душе; оно было поэзией их жизни, и в нем, как в зеркале, все они выразились» (Совр, 1851, № 2, отд. III, с. 57–63).

Тема художественной одаренности и духовного богатства простого русского человека была по-своему близка и литераторам-славянофилам. И. С. Аксаков причислял «Певцов» к лучшим произведениям Тургенева. Показательны, однако, для разграничения взглядов Тургенева и славянофилов дружные выступления последних против изображенной вслед за состязанием певцов сцены пьяного разгула в кабаке, которая казалась им дисгармонирующей с общим тоном рассказа. Сцена эта при публикации в «Современнике» не была пропущена цензурой и появилась в печати только в издании 1852 г. В письме к Тургеневу И. С. Аксаков замечал: «Можно было бы обойтись без последней сцены пьяных в кабаке» (Рус Обозр, 1894, № 8, с. 476). Для Тургенева, не разделявшего свойственной славянофилам идеализации русской народной жизни в период крепостничества, сцена разгула была необходимой частью его замысла, художественным выражением трагической судьбы талантливого русского человека; славянофилы же усматривали в ней только вредную дань этнографическому натурализму. О своем расхождении со славянофилами Тургенев прямо писал К. С. Аксакову 16 (28) октября 1852 г. и 16 (28) января 1853 г.: «Я вижу трагическую судьбу племени, великую общественную драму там, где Вы находите успокоение и прибежище эпоса…»; «…по моему мнению, трагическая сторона народной жизни — не одного нашего народа — каждого — ускользает от Вас, между тем как самые наши песни громко говорят о ней!». «Певцы» явились художественной разработкой этих тезисов. Один из основных мотивов «Записок охотника» — изображение сдавленных, скрытых и не находящих выхода могучих сил русского народа — находит в «Певцах» наиболее яркое выражение. В образах «певцов» и их слушателей Тургенев реалистически раскрыл трагедию духовно одаренных людей из народа в условиях крепостнического строя.

Представители различных общественных групп и направлений по-разному отнеслись к рассказу Тургенева. Революционно-демократическая критика безоговорочно приняла обличительный реализм «Певцов». Напротив, П. В. Анненков в письме к Тургеневу от 12 (24) октября 1852 г. определил рассказ как «сочинительство» (Рус Обозр, 1894, № 10, с. 488). «Почвенник» Ап. Григорьев квалифицировал как фальшь «одностороннюю заунывность, простирающуюся до трагизма», «болезненный серый колорит», наброшенный автором даже на самую природу, в которой ощущается, по словам критика, «какое-то истомление, обессилие». Этот мотив, играющий в замысле Тургенева существенную роль, более всего раздражал критика и был, по его мнению, следствием власти над писателем «личной хандры» (Москв, 1851, № 3, с. 389; ср.: Рус Сл, 1859, № 5, отд. II, с. 18). Взгляд на «Певцов» как на произведение, в котором Тургенев будто бы отошел от реализма в изображении духовной жизни народа, укрепился в дореволюционной критике и литературоведении. При этом произвольный смысл придавался словам Тургенева из письма к П. Виардо о «немного прикрашенном виде», в котором он изобразил состязание певцов. Народнической критике «Певцы» дали повод для суждений об эксцентричности героев «Записок охотника», о нетипичности их для крестьянской среды. Отголоски подобных мнений имели место и позже, в том числе в некоторых работах советского времени. (См. об этом: Азадовский М. К. «Певцы» И. С. Тургенева. — В его кн.: Статьи о литературе и фольклоре. М.; Л., 1960, с. 407–413.)

Обладая выдающимися идейно-художественными достоинствами, рассказ Тургенева приобрел огромную популярность и оказал существенное влияние на последующую русскую литературу. Будучи первым в русской литературе художественным изображением исполнения народных песен и искусства народных певцов, он начал собою целую галерею подобных изображений в произведениях Левитова, Мамина-Сибиряка, Эртеля, Короленко, М. Горького. «Певцы» чаще, чем какой бы то ни было другой рассказ «Записок охотника», подвергались инсценировкам (первые опыты относятся к 1867 г.). В юбилейном 1918 г. в постановке «Певцов» на сцене Александрийского театра принял участие Ф. И. Шаляпин (см.: Данилов С. С. и Альтшуллер А. Я. «Записки охотника» на сцене. — Орл сб, 1955, с. 296–303).

Небольшое сельцо Колотовка… — Село с таким названием находилось в двух верстах от с. Тургенева (Рында, с. 74).

…помещице, за лихой и бойкий нрав прозванной в околотке Стрыганихой… — Прозвище «Стрыганиха», в основе которого лежат понятия «строгать» и «стричь» (отдавать в солдаты), в сочетании с экспрессивным суффиксом создавало образ ярой крепостницы и напоминало о свирепой «Салтычихе», памятной в то время еще многим читателям. Вся характеристика «Стрыганихи» не была пропущена в «Современник» цензурой.

…в красном товаре… — Красный товар — аршинный, продаваемый в линейных мерах, а не поштучно.

…рядчик с Жиздры. — Рядчик — мелкий подрядчик, берущий на себя не исполнение работ, а только поставку рабочих.

…осьмуху пива поставили… — Осьмуха — восьмая доля ведра.

…происходил он от однодворцев… — См. примеч. на с. 461.

Распашу я, молода-молоденька… — Широко распространенная русская народная лирическая песня с плясовым напевом, известная более с зачином: «Я посею, млада-младень-ка…». Опубликована впервые М. Д. Чулковым в 1770 г. Другой вариант, записанный в г. Орле, см.: Киреевский, вып. II, ч. 2, с. 82. Мелодия этой песни положена П. И. Чайковским в основу финала его Первой симфонии.

Действительно, в наших краях знают толк в пении, и недаром село Сергиевское — славится — согласным напевом. — Село Сергиевское (ныне г. Плавск) находилось в пределах б. Тульской губ., на пути из Тулы в Орел. В черновом автографе после приведенных слов зачеркнуто: «Я бы [не одному] каждому музыканту посоветовал [поеха<ть>] съездить послушать хор Сергиевских мужиков; я ему отвечаю, что он бы не раскаялся в своей поездке и, может быть, вынес бы оттуда не одну мысль и не одно замечание».