Шадиман решительно вынул из ларца гусиное перо. Пора действовать, пора собрать разбредшееся стадо. Пора скрепить княжеское сословие одной золотой цепью. Или безнадежно ослепли благородные? Или опоены мертвой водой? Страшная глыба движется на князей, а они, подобно неразумным детям, любуются блеском ледяного обвала.

Ранним утром во владения Джавахишвили, Липарита, Цицишвили, Квели Церетели, Амилахвари, Эмиреджиби и Магаладзе понеслись гонцы. Под чепраками спрятаны послания с настойчивым предложением немедленно посетить Марабду, где князь Шадиман ждет от шаха Аббасе ответ на полное описание дел Картли. Разобщение долее преступно, честь княжеств требует немедленных действий, надо договориться. Марабда – ворота, через которые вернется могущество владетелей.

Особое внимание уделил Шадиман князю Андукапару, в любезном послании прося забыть вражду и ради спасения княжеского сословия выступить, кольчуга к кольчуге, меч к мечу, на жестокий бой с Саакадзе…

С крайней осторожностью пробирался Махара, переодетый странствующим монахом, в замок Арша. В этом подзвездном гнезде, не менее чем Шадиман в Марабде, готовился Андукапар выдержать любую осаду.

Он знал, что где-то в тайниках теснин Гудамакарских Саакадзе притаил стражу, подстерегающую каждый его, князя Андукапара, шаг. Вот еще на той неделе, в одной агаджа от Арагви, схватили очередного гонца, направленного им в Тбилиси, но, выведав, что гонец держит путь к князю Амилахвари, тут же отпустили. Лишь миновав Мцхета, очухался посланный. А пользы? Меньше, чем из камня меду! Кровный брат так перепугался, что выгнал аршинца и приказал впредь на глаза не показываться. Но князь Андукапар не сомневался, что именно ему предстоит возглавить княжеское возмущение и смести с истинного пути нечисть, ибо Шадиман, запертый в крепости, сам жаждет освобождения. И он продолжал гнать гонцов и в Тбилиси и в Имерети. Иные из них попадались, но и те, которые проскальзывали, приносили вести, способные вызвать только отвращение: в Картли, поддерживаемый церковью, безраздельно господствовал ностевец; в Имерети, куда рвалась скучающая Гульшари, князь Леван Абашидзе без прикрас объявил гонцу, что против Моурави не пойдет ни царский двор, ни католикос Малахия.

Гульшари не преминула выдрать букли у старой приживалки, вышвырнуть за окно венецианский сосуд и расцарапать щеки двум прислужницам. Ее гневные выкрики слышались даже в оружейном зале, куда укрылся Андукапар: «Как, мне, дочери царя Баграта, отказывают в гостеприимстве?! Советуют пасть к ногам ностевского плебея? О бедная царица Мариам! Сколько должна была выстрадать она от жестокосердных имеретин, если сбежала под хвост „барса“!».

Гульшари приказала разыскать князя, и когда Андукапар, вытирая шелковым платком вспотевший лоб, ступил на белый ковер в покоях княгини, она заявила ему, что не в силах дольше томиться в проклятом Арша, где, кроме снега и надоедливых звезд, можно наслаждаться лишь тупостью князя Андукапара. Она сама напишет Левану Дадиани, и не одному Левану, – Мамия Гуриели дружил с ее отцом… Наконец неплохо пробраться в Абхазети, из этого медвежьего логова легче всего ускользнуть, хотя бы в Турцию, а оттуда – в Исфахан.

Уныло слушал Андукапар свою гневную супругу. Если не пожелал принять их царь Имерети, нечего рассчитывать на остальных владетелей. Видно, боятся Саакадзе, и никому нет выгоды ссориться из-за непомерно прекрасной Гульшари с непомерно страшным «барсом». Андукапар угадал, посланный гонец вернулся с вежливым советом Мамия Гуриели – подождать лучшей погоды для рискованного путешествия. Но что хуже всего – заарканенному гонцу саакадзевцы дали пинка в зад и отпустили его, даже не обыскав. Саакадзе не боится его, князя Андукапара.

Ответ светлейшего Мамия несколько охладил Гульшари, гордо заявившую, что она не удостоит отныне ни одного владетеля просьбой о помощи и сама изыщет способ пробраться в Исфахан.

Можно себе представить изумление и радость князя, когда перед ним возник Махара. Прикинувшись равнодушным, Андукапар поспешил запереться с Гульшари и с жадностью несколько раз прочел приглашение князя Шадимана пожаловать в Марабду на совет князей.

Но буря восторга скоро сменилась тревогой: легко сказать – в Марабду! Если гонцов отпускают – значит, выслеживают более знатного зверя, а может, нарочно поощряют – пусть, мол, князь без опаски покинет Арша. Но стоит ему перешагнуть последнее укрепление у крутого спуска, как саакадзевские черти выскочат из расселин и пленят его, гордого носителя фамильного знамени.

Отказаться? Но не вызовет ли это насмешку Шадимана и собравшихся в Марабде князей? И потом, если сейчас не впрячься в общую колесницу мести, придется навек остаться в Арша, ибо, победив Саакадзе, князья начнут расправляться с отступниками. Нет, пора присоединиться к знамени Сабаратиано ради уничтожения плебея и снова водвориться в Метехи… Под власть Симона? А может быть, шах крепок памятью и глупого заменит умным?

Два дня ждал Махара решения князя. Он успел осмотреть укрепления замка Арша. Пять горных вершин соединились, чтобы сжать в своих могучих объятиях замок. Плоские скалы без выступов с четырех сторон обрывались в пропасть. Одна лишь узкая тропа с едва заметными насечками для пешеходов продолблена в южной скале. Но взбираться по ней к замку могли только желанные князю, ибо она от подножия до вершины преграждалась четырьмя железными воротами, примкнутыми краями к каменной круче.

Гуляя под облаками по выступу второй стены, Махаpa встретил вынырнувшего из тумана слугу, который объявил радостную весть: «Князь готов в путь».

Уже зябкий рассвет забрезжил на остроконечных грядах, когда крик совы известил о безопасности, и Андукапар, переодетый мсахури, и Махара – монахом, осторожно, опираясь на крючковатые палки, стали спускаться по едва заметным насечкам. Затем в сопровождении двух телохранителей вскочили на коней и свернули не к теснинам Гудамакарским, где, наверное, притаились лазутчики Саакадзе, и не к руслу Арагви, где безусловно устроена засада, а к каменистой горе, круто обрывающейся в пропасть.

Один из телохранителей, вбив железный клин в расщелину, привязал к нему канат и ловко спустился на ближайший выступ. Там вновь закрепил канат за зубчатый камень и подал знак орлиным клекотом. Другой телохранитель обвязался веревкой, которую свободной петлей соединил с канатом, и, держась за веревку, стал сводить под уздцы фыркающего коня. Андукапар сползал, зажмурив глаза. Под ним зияла бездна, словно дьявол оскалил пасть; над ним, как непривязанный шатер, качалось едва лиловеющее небо – вот-вот оторвется.

Нет, по этой накатанной чертом полосе он не проведет Гульшари, а иного пути для них не существует, пока Саакадзе владеет Картли, – так думал Андукапар, с трудом подавляя желание ринуться в пропасть, манящую каменной глубиной… Телохранитель подхватил князя, они стояли на уступе, силясь перевести дух. Сверху посыпалась каменная крупа: выпучив глаза, съезжал на корточках Махара, таща за собой упирающихся коней. На всю жизнь осталось в памяти князя это безумное путешествие. Спускаясь на второй выступ, кони стонали, ручьи пота катились с их крупов, гривы дыбились, а блестящие белки наливались кровью.

По гранитной глади сползали на разостланных бурках. Справа и слева дымились провалы. Дыхания не хватало. Андукапар дрожал от озноба, судорожно цепляясь за острые камни.

Что произошло дальше, как возникла тонкая нить, превратившаяся в горную речку, как сквозь серо-фиолетовый туман соскользнули к подножию, – Андукапар почти не помнил. Очнулся он от раскатов хохота, эхом прыгающего в горах:

– С ума сошли! Мы с зари вами любуемся! Какой масхара поволок вас по тропе смерти?

На зеленой полянке рослый саакадзевец у костра мешал в котле ароматное гоми. Андукапар тупо уставился на потешающихся дружинников, и вдруг до его сознания дошло: не узнали!

– Что будешь делать? – подражая слугам, заговорил Андукапар. – Разве проклятый князь дорожит жизнью человека? Всех избавил Моурави от страданий, только о мсахури и глехи князя Андукапара не вспомнил.