Он уже обтаял и высох, но шерстка по-прежнему оставалась взъерошенной. Лишь только плюхнулся на куртку, глазками зырк-зырк, угрожающе так циркнул да в рукав. И ни звука.

Ночью я проснулся. Вижу, сидит наш Малышок у двери, сунувшись мордашкой в выступивший на досках иней. Услышал, как скрипнули подо мною нары, в два прыжка в свой угол и спрятался в рукав. А прыжки у него совсем не похожи на беличьи или, скажем, зайца. Те прыгают, словно их выстреливает пружина, этот же будто переливается над землей…

На третий день горностай совсем освоился. Ел на виду, и по избушке стало опасно ходить. Ничуть не прячется — того и гляди, наступишь. Много ли ему нужно?

Мы, когда уходили домой, оставили в двери приличную щель. Пусть живет там, где ему больше нравится.

Недели две не показывались на Хурчане, а вчера приходим:

— Жив Малышок!

Только намного дичее стал, но ел-то все равно вместе с нами.

Если кому случится бывать в тех краях, там, напротив ручья Ульбука, и стоит наша избушка. В той избушке живет Малышок. Вы его угостите кусочком масла или мяса — он не откажется. Но не давайте, пожалуйста, ничего соленого. Хищникам соль очень вредит. Не стоит портить зверя. Хорошо?

Тайга, что растет по правую сторону от Ульбукского перевала, — угодья одного лесничества, та, что по левую, — другого. Все вместе — угодья иссиня-черного ворона, и то, что, облетая их, он по нескольку раз на день пересекает границу двух лесничеств, его ничуть не волнует. Для него главное, чтобы сюда не забрался чужой ворон.

Здесь же живут: росомаха, пять лисиц, десятка три зайцев, много горностаев, сов, поползней, дятлов и еще, наверное, целая тысяча различных зверей и птиц. И у каждого вокруг перевала свои угодья, каждый охраняет их и сражается, если кто нарушит их границы.

А недавно мне привезли бумагу, где черным по белому написано, что тайга по обе стороны от перевала отведена мне под охотничий участок. Так что теперь это и мои угодья.

Но мне-то отстаивать их как-то там особо не приходится. У меня есть документ, а вот птицам и зверям потруднее. Однажды я поднимался на перевал и сломал палку, с которой обычно хожу по тайге. Вернее, не сломал, а сделал чуть заметную трещину. Но все равно палка с трещиной помощник ненадежный, пришлось вырезать новую. Старую же воткнул в снег да так на перевале и кинул.

Уже на третий день к моей палке завернула лисица и оставила рядом с нею желтое пятнышко. По этому пятнышку любая лисица сможет узнать о первой лисице все: сильная она или слабая, сыта или голодна, здоровая или больная и даже какое у нее настроение. Главное же, этой отметкой лисица предупреждала всех других лисиц, что она здесь живет и это ее охотничьи угодья.

Через неделю у моей палки отметилось еще четыре лисицы, росомаха и неизвестно откуда забредший волк. С тех пор и пошло. Как идет зверь через перевал — обязательно завернет сюда отметиться. Я даже научился определять, кто это был — ОН или ОНА. Если желтое пятнышко появилось между отпечатками лап, значит, его оставила ОНА, если чуть в стороне от отпечатков — ОН.

А в начале марта к отмеченной лисами, волками и росомахами палке завернул заяц и тоже оставил там свое пятнышко. Интересно, кто он? Может, такой храбрец, что все это зверье ему нипочем. Или причина в том, что вот-вот наступит время заячьих свадеб и к этому времени каждый уважающий себя заяц должен отметить свои угодья. А здесь уже хочешь не хочешь — нужно храбриться.

Сначала в моей избушке было только два окна. Да и куда больше? Одно над печкой, другое над столом. У печки я сушу одежду, подшиваю валенки, строгаю на растопку «петушки» и, конечно же, готовлю еду. У стола ем, ремонтирую лыжи, точу пилу, привязываю к рыболовным крючкам леску и вообще выполняю массу разных дел.

И вот не так давно у меня появилось еще одно окошко — над нарами. Как будто бы оно мне совсем ни к чему. От окна тянет холодом, и в сильные морозы его приходится закрывать старой курткой. К тому же, если стекла оттаивают, вся вода бежит прямо мне под бок.

Но из всех окон оно у меня самое любимое, потому что через него я могу наблюдать за снежными баранами. Попробуй в ожидании осторожных круторогов просидеть три-четыре часа где-нибудь на перевале — ничего не получится. Я же любуюсь ими, как в кино, — в тепле-добре да еще и с кружкой чая в руках.

Каждое утро бараны спускаются с обрывистой покрытой скальными останцами сопки и направляются к протекающему недалеко от моей избушки ручью с красивым названием Лидия. Вокруг сколько угодно всяких ручейков, совсем рядом бежит быстрая и светлая Чуританджа, они же предпочитают пить воду только из Лидии. Я пробовал воду из этого ручья и ничего особенного в ней не заметил. Вода как вода. Чистая, холодная, мокрая.

Первыми к ручью направляются бараны-толстороги. Большие, важные, неторопливые. Хотя от тропы до моей избушки каких-то две сотни шагов и вся она на виду, бараны даже не глянут в мою сторону. Словно и мое жилье, и струйка поднимающегося над трубой дыма, да и я сам им не в диковинку.

Минут через двадцать на тропе появляются овцы-ярки и молодые бараны. Эти — самые осторожные и пугливые из баранов. Даже задремавшая на лиственнице ястребиная сова вызывает у них тревогу. Задрали головы, переживают, откуда она взялась? Вчера ведь не было, а сегодня сидит.

Почти вплотную за ними идут старые овцы с ягнятами. Ягнята довольно крупные, но, как все дети, игривы и любопытны. Увидели выглядывающую из-под снега каменную глыбу — и сразу к ней. Один обнюхивает, другой скоблит копытом, третий норовит боднуть. Спинки у малышей светлые, хвостики торчком, на лбу бугры-рожки. Сами шустрые, как зайчата.

Старой овце, что идет в конце цепочки, не нравится такая беспечность ягнят. Рядом запах человеческого жилья, а они разыгрались. Она останавливается, поворачивает голову и глухо блеет. Барашки отвечают ей звонким: «Бе-ек!» и бросаются вдогонку. Но уже через мгновенье останавливаются у висящей на суку консервной банки и принимаются разглядывать. Половина цветной этикетки отстала, шевелится на ветру. Ягнятам и боязно, и любопытно, что же оно такое?

Овца снова зовет зазевавшихся ягнят, и опять они напередогонки несутся за стадом. Хвосты торчком, уши торчком, сами словно на пружинах. И надо же было здесь скрипнуть спрятавшемуся в тальники куропачу. Ягнята сразу же замерли. Что оно там? Нельзя ли посмотреть?..

Сегодня я проснулся задолго до рассвета. Принес воды, подложил в печку дров и сел выглядывать баранов. Жду час, другой — никого. Только несколько раз туда-сюда пролетела кедровка, да еще на стоящую у реки лиственницу опустилась стая щуров. Это похожие на снегирей птицы. Такие же степенные, красногрудые, толстощекие. Сели, подремали на увешанном снежными комками дереве и подались на сопку искать кедровые шишки.

Когда солнце высветило вершины деревьев, на тропе показались первые бараны. Ягнята! Один, два, три, четыре… десять, нет, одиннадцать. Целый детский сад, и ни одного взрослого барана.

Поравнялись с выглядывающей из снега глыбой и сразу к ней. Самый шустрый барашек в один прыжок оказался на камне, расставил копытца, наклонил голову — не подступись! Пока он вот так бычился, другой малыш обогнул камень, поднялся на задние ноги и — бац! — столкнул задиру вниз. Сам в один прыжок забрался на его место, уши прижал, хвост туда-сюда скачет. Ну, кто смел?

На этого напали сразу два. Раз-раз и спихнули. Вместе спихнули, вместе забрались на каменную глыбу, но не поместились и скоро оба очутились внизу…

Я-то думал, что, оставаясь без присмотра, ягнята превращаются в этаких сироток: тихих, пугливых, беззащитных. А они-то, наверное, никак не могли дождаться, когда взрослые овцы и бараны уйдут за перевал. Лишь те с глаз — сразу все заботы в сторону и давай играть в любимую всеми детьми игру «король горы».

Зимой рассвет приходит поздно. Уже восьмой час, а за окном сплошная темень. Дрова давно прогорели, таившийся у порога холод полонил избушку и начинает забираться в спальный мешок. Просыпаюсь от этого холода и какое-то время лежу, прислушиваясь к рождающимся за толстыми бревенчатыми стенами звукам. Сначала ухо ловит только шум ветра в лиственницах да погулькивание недалекого переката. Но вот откуда-то прилетело еле слышное: «Блек-блек-блек-блек!». Это кричит выбравшийся из снежной лунки краснобровый куропач. Выспался, оголодал и торопит стаю. Я даже представляю, как он стоит на пригорке, вертит головой и от нетерпения дергается всем телом.