Я встретил его на пороге своей комнаты.

Это высокий парень лет тридцати, его вьющиеся волосы слегка седоваты. Смуглое, слегка удлиненное улыбающееся лицо, взгляд светлый и открытый.

Мы пожимаем друг другу руки.

Он окружен аурой прекрасного мужского одеколона. Как и у меня, на его руке часы марки «Паша Картье».

— Итак, вы решили лично доставить сюда мистера Легоржеона?

— Именно так! Я приглашу его сюда, но сначала я хотел бы поговорить с вами наедине.

— С удовольствием!

— Вам известна причина смерти Фузиту Мартини?

— Никакого понятия на этот счет.

— Кто сообщил вам о ее смерти?

Он перламутрово улыбается.

— Она сама...

— Оригинально! Каким же образом? Надеюсь, вы не вызывали ее дух поворотом вращающегося столика?

Он достает из дорогого портфеля листок бумаги и протягивает его мне: письмо без даты адресовано нотариальной конторе.

Я читаю его:

«Месье,

Когда вы получите это письмо, я буду уже мертва и кремирована. Исходя из этого, я была бы очень признательна вам, если бы вы сообщили о моей смерти месье профессору Феликсу Легоржеону, моему наследнику, пригласив его для вручения ему прав на наследство. Лицо, уполномоченное мною передать вам это письмо, вручит вам также и копию моего согласия на кремацию тела, заверенную местными властями.

Позвольте выразить вам свой искренний и последний привет.

Мартини Фузиту»

К письму действительно была подколота копия заключения о смерти, подписанной доктором Дугласом Фербланом из Венеции. Документ имел и отметку полиции.

— Вы можете это письмо оставить себе.

— Кто вам вручил его?

— Священник католической церкви Лос-Анжелеса, отец Мишикуль. Вот его адрес.

Он достает из портфеля еще один листок.

— Спасибо за вашу заботу, месье Смитт. Как поживает Ларсон?

Он хмурит брови.

— О каком Ларсоне вы говорите?

— О вашем последнем партнере, имя которого значится в названии вашей фирмы.

Он смеется.

— Ларсона никогда не существовало. Мой дед вписал это имя, чтобы слегка разнообразить скучный перечень Смиттов.

Ничего не скажешь, забавные люди в этой семье!

Я приглашаю Феликса, и тот вскоре появляется со своими документами. Знакомство, обмен любезностями. Петушиный крик Маркиза подводит итог знакомству.

— Полдень, — сообщает нам профессор.

— У меня есть ключи от вашего дома. Не желаете ли вы осмотреть вашу собственность?

— Охотно, —соглашается Феликс.

Не теряя времени, мы спускаемся вниз, где у отеля нас ждет «мерседес» Смитта.

— Зовите меня просто Джим! — просит нас американец. — А какие у вас отношения с великим Гарольдом Ж. Б. Честертоном-Леви?

— Самые близкие, — сочиняю я.

— Вы знаете, что он человек номера один в Голливуде?

— Конечно.

— Директор кормит его из рук, а полицейские лижут тротуар, по которому он прошел.

— Вот это да!

— Когда у него возникает желание заняться любовью, он звонит любой звезде, и та тут же снимает трусики и мчится к нему.

— Райская жизнь, ничего не скажешь!

— Однажды, когда он был влюблен, то раскрасил и небо, и океан в розовый цвет, чтобы дать почувствовать своему объекту вожделения пламень своей души.

— Потрясающий тип! — восхищаюсь я.

— Как-то раз выкрутили пробку из радиатора его «ройса», — так он распорядился подключить к радиатору специальную батарею. Через неделю рядом с автомобилем нашли двух пораженных током мужчин.

— Талантливо придумано!

— А вы знаете, что его настоящая фамилия не Леви?

— Что вы говорите? Я скорее мог бы подумать, что он не Честертон. А зачем он прибавил к своей фамилии еще и еврейскую?

— Чтобы внушать доверие. В действительности же он родом из Уэльса.

— Что-то в вашей прекрасной стране слишком свободно обходятся со своими фамилиями!

— Это точно, Тони! Здесь важнее всего результат!

* * *

Мы въезжаем в Венецию, городок, не имеющий ничего общего со своим итальянским однофамильцем. Перенаселенный, грязный. Неистребимый запах фритюра, запах гнили, запах обездоленных пролетариев пропитал и атмосферу города, построенного из самого разного хлама (как говорит Берю: «Голь на выдумку хитра»).

В первый момент Смитт растерялся, так как впервые оказался в этом районе. Для оформления завещания он посылал сюда сотрудника своей конторы.

Останавливаемся перед строением с кирпичным фундаментом, с деревянными стенами, окрашенными в дикие красно-зеленые цвета.

Три ступеньки, стертые и шатающиеся сильнее, чем последние зубы старого пиренейского крестьянина.

Входим внутрь мрачного затхлого помещения, в котором, скажу я тебе, преобладает запах опиума. В гостиной, как написали бы знаменитые писатели, обладатели престижных премий, царит «неописуемый беспорядок».

— Вот мой вам совет,— обращается к наследнику мистер Смитт, — сначала наведите порядок в этом бараке, а потом только продавайте его, иначе не получите и четверти его стоимости.

Феликс выражает свое полное согласие.

Спальня тоже не в лучшем состоянии, хотя видно, что когда-то ее обставили со вкусом. Сейчас же занавеси на окнах, ковер, постельное белье изорваны, грязны, в кровавых и кофейных пятнах, проженные сигаретами. Несколько чудом уцелевших картин на стенах. Какие-то полотна в рамках выглядывают из-под кровати.

Да, малышка увлекалась алкоголем, нет сомнения: комната завалена пустыми бутылками из-под красного вина.

За это увлечение в полной мере расплатились своими жизнями родители Мартини.

— Я бы хотел, чтобы вы подписали некоторые бумаги, — обратился Смитт к профессору. — Постарайтесь только найти прочный стул, мистер Легоржеон.

Он раскрывает свой красивый портфель, достает из него бумаги, смахивает со стола объедки и предлагает профессору ознакомиться с документами и подписать их.

Как человек осторожный, Феликс просит меня перевести ему содержание документов, касающихся его парафин.

Я нахожу документы в порядке и позволяю профессору расщедриться на свои автографы.

После чего последний из основавших контору «Смитт, Смитт, Ларсон и еще один Смитт» доставляет нас в Малибу, где мы расстаемся с ним. Прежде чем покинуть нас, мистер Смитт вручает профессору ключи от наследуемого им дома.

— Как вы думаете, Антуан, эта жалкая хибара стоит чего-нибудь? — спрашивает меня разбогатевший профессор.

— Несомненно!

— Но она ведь не Бог весть что!

— Я согласен с вами только относительно самого здания, но не его содержания. Вам просто повезло, дружище!

— Вы смеетесь надо мной, малыш! Поломанная мебель, битая посуда! Несчастная, по-видимому, находилась в состоянии помешательства.

— А остальное, дорогой Феликс?

— А что же там остального?

— Собранные в доме картины!

Я раскрываю записную книжку, доставшуюся мне от отца, в которую успел занести список предлагаемых шедевров.

— Одиннадцать работ Магрит, — читаю я. — Пять Ботсро, две Ньоли, одна гуашь Николя де Стасль, две картины Дельво, — все это на сумму в несколько миллионов франков.

— Это серьезно, Антуан? — спрашивает очумевший профессор.

— Серьезно, мой милый Ватсон! В ближайшее время мы вернемся в ваш дом, возьмем одну из перечисленных мною картин и попробуем сдать ее на экспертизу, чтобы убедиться в моем предположении.

Он качает головой, как бы стараясь избавиться от тягостных мыслей.

— Я — богатый! Ничего худшего со мной не могло произойти! Что же я буду делать с этими деньгами?

— Вы можете и не превращать картины в деньги, а хранить их и жить рядом с ними. К тому же, ваша студентка завещала вам картины, а не деньги.

— Ты прав, малыш! — облегченно вздохнул профессор.

Подошедший к нам мажордом сообщил, что ленч готов,

и добавил:

— Сэр, только что звонили из клиники «Санта Тампакс», чтобы поставить вас в известность, что причиной страданий вашего друга является не половой контакт с обезьяной, а контакт с ядовитым растением, которым он протер интимные части тела. Сейчас его готовят к операции по удалению поврежденных частей тела и пересадке седалища шимпанзе.